Другая Литература

[Гость Lilian]

СИНЕВА

 

Мы условимся: трупов не будет, отпустим Харона гулять --

пусть напьется, пусть вдарит по бабам, пусть сходит в кино,

черт возьми, -- и пристроимся сами на веслах, и время покатит-

ся вспять, и немного побудем детьми.

Мы с тобою когда-то построили дом -- кто живет в нем те-

перь?

Мы в иные стучались дома -- говорят, там полно малышни.

Было дело -- ни дня без письма -- как сейчас удается тер-

петь?

Кто ж мы нынче и как там они?

Что давно мы не виделись, старче, -- плевать: каждый шаг,

каждый вздох твой мне слышен за тысячу тысяч локтей. Ты молчи,

ты тихонько греби, ты под солнцем тогдашним потей -- может,

снова на нас снизойдет синева...

И глаза наши после дождя -- в этот мир, голубой-голубой,

в этот легкий пока еще груз -- что там думать -- впрягись и

тяни, и тяни под гитару про осень, про дождь, про любовь, про

любовь: вот -- любовь, остальное -- в тени.

Эта тень наплывет чуть попозже, и мир, все темней и тем-

ней, ощетинится, зубы оскалит, такой неживой-неживой, и тогда-

то не дай тебе бог хоть на миг в этом царстве теней разлучить-

ся с твоей синевой!

Что давно мы не виделись, старче, -- плевать: каждый шаг,

каждый вздох твой мне слышен за тысячу тысяч локтей. Ты молчи,

ты тихонько греби, ты под солнцем тогдашним потей -- может,

снова на нас снизойдет синева...

И раздуются пусть животы, годовых не вмещая колец, мы,

кряхтя, примостившись на банках, дележку затеем опять и спих-

нем мифологию снобам, оставим себе Ингулец -- может, что-то

покатится вспять...

[Нюша 0]

Конец имеет всё: дорога и весна

И радость и жизнь.

Увы, ни что не вечно.

"Бессмертна" только смерть.

Ведь лишь она одна

И к каждому придёт

И длиться вечно...

/Асадов/

[Papa 119]

Нет, мы не стали глуше или старше,

мы говорим слова свои, как прежде,

и наши пиджаки темны все так же,

и нас не любят женщины все те же.

 

И мы опять играем временами

в больших амфитеатрах одиночеств,

и те же фонари горят над нами,

как восклицательные знаки ночи.

 

Живем прошедшим, словно настоящим,

на будущее время не похожим,

опять не спим и забываем спящих,

и так же дело делаем все то же.

 

Храни, о юмор, юношей веселых

в сплошных круговоротах тьмы и света

великими для славы и позора

и добрыми -- для суетности века.

[Papa 119]

Все это было, было.

Все это нас палило.

Все это лило, било,

вздергивало и мотало,

и отнимало силы,

и волокло в могилу,

и втаскивало на пьедесталы,

а потом низвергало,

а потом -- забывало,

а потом вызывало

на поиски разных истин,

чтоб начисто заблудиться

в жидких кустах амбиций,

в дикой грязи простраций,

ассоциаций, концепций

и -- просто среди эмоций.

 

Но мы научились драться

и научились греться

у спрятавшегося солнца

и до земли добираться

без лоцманов, без лоций,

но -- главное -- не повторяться.

Нам нравится постоянство.

Нам нравятся складки жира

на шее у нашей мамы,

а также -- наша квартира,

которая маловата

для обитателей храма.

 

Нам нравится распускаться.

Нам нравится колоситься.

Нам нравится шорох ситца

и грохот протуберанца,

и, в общем, планета наша,

похожая на новобранца,

потеющего на марше.

[Papa 119]

Простимся.

До встреч в могиле.

Близится наше время.

Ну, что ж?

 

Мы не победили.

Мы умрем на арене.

Тем лучше.

Не облысеем

от женщин, от перепоя.

 

...А небо над Колизеем

такое же голубое,

как над родиной нашей,

которую зря покинул

ради истин,

а также

ради богатства римлян.

 

Впрочем,

нам не обидно.

Разве это обида?

Просто такая,

видно,

выпала нам

планида...

 

Близится наше время.

Люди уже расселись.

Мы умрем на арене.

 

Людям хочется зрелищ.

[Далекая Луна 69]

Как легко решить что ты слаб

Чтобы мир изменить

Опустить над крепостью флаг

И ворота открыть

 

Пусть толпа войдёт в город твой

Пусть цветы оборвёт

И тебя в суматохе людской

Там никто не найдёт

 

Как легко знать что ты в стороне

Что решаешь не ты

Пусть другие побеждают в войне

И сжигают мосты

 

Пол пути позади и немного осталось

И себя обмануть будет легче всего

От ненужных побед остаётся усталость

Если завтрашний день не сулит ничего

 

И как трудно стерпеть и сберечь все цветы

И сквозь холод и мрак

Поднимать на мачте мечты

Свой единственный флаг

[Antigona 392]

Мой мир был пуст. Покачивалось время,

как в гамаке меж яблонь, днем, в саду.

Я слушала, рукой подперши темя,

как пустота мне говорила "жду"

 

Мой мир был пуст, как дачный сад июля,

что тишиной расплавленной залит

и сохранен недвижным. Где заснули

в листах стада медлительных улит.

 

Кузнечик смолк, и дом придавлен зноем,

и жилы трав пошли в обратный рост,

все до такой дошло черты покоя,

где дальше - взрыв!! Гроза, прохлада! Гость.

 

Так мир был пуст и ждал пресуществленья,

и ждал жильцов, движенья, голосов,

ждал потрясенья всех своих основ,

баюкать эхом

жаждал звук шагов...

 

Но он был пуст. И пуст. И пуст. И снова

гамак маячил меж стволов в саду.

Я подпирала темя, подбирая слово,

и пустота сигналила: "Я жду".

[Штуцер 0]

Когда веленьем сил, создавших все земное,

Поэт явился в мир, унылый мир тоски,

Испуганная мать, кляня дитя родное,

На Бога в ярости воздела кулаки.

 

"Такое чудище кормить! О, правый Боже,

Я лучше сотню змей родить бы предпочла,

Будь трижды проклято восторгов кратких ложе,

Где искупленье скверн во тьме я зачала!

 

За то, что в матери уроду, василиску,

На горе мужу Ты избрал меня одну,

Но, как ненужную любовную записку,

К несчастью, эту мразь в огонь я не швырну,

 

Я Твой неправый гнев обрушу на орудье

Твоей недоброты, я буду тем горда,

Что это деревце зачахнет на безлюдье

И зачумленного не принесет плода".

 

Так, не поняв судеб и ненависти пену

Глотая в бешенстве и свой кляня позор,

Она готовится разжечь, сойдя в Геенну,

Преступным матерям назначенный костер.

 

Но ангелы хранят отверженных недаром,

Бездомному везде под солнцем стол и кров,

И для него вода становится нектаром,

И корка прелая - амброзией богов.

 

Он с ветром шепчется и с тучей проходящей,

Пускаясь в крестный путь, как ласточка в полет

И Дух, в пучине бед паломника хранящий,

Услышав песнь его, невольно слезы льет.

 

Но от его любви шарахается каждый,

Но раздражает всех его спокойный взгляд,

Всем любо слышать стон его сердечной жажды

Испытывать на нем еще безвестный яд.

 

Захочет он испить из чистого колодца,

Ему плюют в бадью. С брезгливостью ханжи

Отталкивают все, к чему он прикоснется,

Чураясь гением протоптанной межи.

 

Его жена кричит по рынкам и трактирам:

За то, что мне отдать и жизнь и страсть он мог,

За то, что красоту избрал своим кумиром,

Меня озолотит он с головы до ног.

 

Я нардом услажусь и миррой благовонной,

И поклонением, и мясом, и вином.

Я дух его растлю, любовью ослепленный.

И я унижу все божественное в нем.

 

Когда ж наскучит мне весь этот фарс нелепый

Я руку наложу покорному на грудь,

И эти ногти вмиг, проворны и свирепы,

Когтями гарпии проложат к сердцу путь.

 

Я сердце вылущу, дрожащее как птица

В руке охотника, и лакомым куском

Во мне живущий зверь, играя, насладится,

Когда я в грязь ему швырну кровавый ком.

 

Но что ж Поэт? Он тверд. Он силою прозренья

Уже свой видит трон близ Бога самого.

В нем, точно молнии, сверкают озаренья,

Глумливый смех толпы скрывая от него.

 

"Благодарю, Господь! Ты нас обрек несчастьям,

Но в них лекарство дал для очищенья нам,

Чтоб сильных приобщил к небесным сладострастьям

Страданий временных божественный бальзам.

 

Я знаю, близ себя Ты поместишь Поэта,

В святое воинство его Ты пригласил.

Ты позовешь его на вечный праздник света,

Как собеседника Властей, Начал и Сил.

 

Я знаю, кто страдал, тот полон благородства,

И даже ада месть величью не страшна,

Когда в его венце, в короне первородства,

Потомство узнает миры и времена.

 

Возьми все лучшее, что создано Пальмирой,

Весь жемчуг собери, который в море скрыт.

Из глубины земной хоть все алмазы вырой, -

Венец Поэта все сиянием затмит.

 

Затем что он возник из огненной стихии

Из тех перволучей, чья сила так светла,

Что, чудо Божие, пред ней глаза людские

Темны, как тусклые от пыли зеркала".

[Гость Гадя Петрович Хренова]

мое ночное настроение ...

 

Вот так не складно в полголоса

Ни о чем не прошу тебя.

Только, если возможно, немножечко

Посиди тихо возле меня,

Без приставки к себе "осторожно"

И со словом к тебе "нельзя"

Я скитаюсь озябшим волчонком

В малахитовой зелени дня.

Как жаль, что в жизни нет спроса

С тех, кто может летать.

Как жаль, что нет запроса

На тех, кто умеет ждать.

 

Ритмичность пульсации вправе

Сказать, что нет перемен

Но вряд ли в замочную скважину

Увидишь весь мир, как он есть.

И сложность не в том, что вы были.

А сложность вся в том, что вы есть -

Безумье мое и бессилье

Рядом с теми, кому буду петь

Всю жизнь, а может, и больше.

И если вдруг спросит мой друг:

"Малыш, ты был счастлив?" -

Отвечу: "Быть может,

И чаще, чем сотни вокруг"

 

Вот так не складно, в полголоса

Себе иногда говорю:

"Не стоит так часто вторгаться в чужое

Сознанье со словом "люблю"…

 

С.С.

[Гость Гадя Петрович Хренова]

Ограда, мокрый снег,

Случайное тепло

Чужих ключей в моей руке.

Распластан день на паперти тоски,

О чём-то стонут языки,

И привкус меди на губах у тех, кто всё забудет.

 

Я знаю, ты уйдёшь,

И будет небо плыть

За тобой.

Ты так любила жить,

И, может, оттого,

Что ты жила на краю,

Где я сейчас стою.

 

Последние шаги

В системе бытия,

Прощальный вздох любимых рук,

И мир внезапно превратился в горсть земли.

Кто был со мной, теперь вдали,

А завтра я оставлю город, данный мне в наследство.

 

Я знаю, ты уйдёшь,

И будет небо плыть

За тобой.

Ты так любила жить,

И, может, оттого,

Что ты жила на краю,

Где я сейчас стою.

 

И полотно травы

Твоим глазам вуаль,

Но цвет уже не различить.

О чем просить, ведь всё предрешено.

И вмиг дороги полотно

Сольётся с формой шин, когда меня уже не будет.

 

Я знаю, ты уйдёшь,

И будет небо плыть

За тобой.

Ты так любила жить,

И, может, оттого,

Что ты жила на краю,

Где я сейчас стою.

 

Д.А.

[snovalshik 1]

По моему я уже его выкладывал, но право же хорошие стихи можно и по второму разу выложить....одно из любимейших у Маши Протасовой..

 

Не хочу никакой компании

И великих, но общих идей

Мне дороже любого внимания

Одиночество штучных людей

Одиночество сердца под ребрами

Одиночество карандаша

В одиночестве нерастворенная

Нерастраченная душа

Одиночество первой буквы

Первой строчки, простертой ниц

Одиночество всех беспутных

И бездонно пустых страниц

Одиночество тайной боли

И луны в черноте ночей

Одиночество ветра в поле

С детства знавшего, что ничей

Одиночество снов, метелей

Рощи, если она пуста

Одиночество всех постелей

Где не могут разнять уста

Одиночество за порогом

И за самым шумным столом

Одиночество перед Богом

Одиночество-костолом

Одиночество-самоубийца

(Вон - из вырванных вен течет!)

Одиночество-Единица,

От которой ведут отсчет

Пусть оно всегда вне закона

Пусть торчит, словно кол в пыли

Но при нем глядят в миллионы

Окружающие нули

Одиночество – камень в хлебе

Над рябиной посвист клеста

И в холщовом еврейском небе

Чуть заметный стежок креста...

...........

Все дамокловы ваши пророчества

Разбиваются об одиночество

[Гость Гадя Петрович Хренова]

и вновь ночь... и вновь темнота... и вновь тишина не дает мне уснуть...

 

и поэтому...

 

Все хотят спать, все уже уснули,

Я не исключенье, я тоже сплю.

Ты ко мне приходишь, ты меня целуешь.

Это только сон, это только сон.

 

Как же сладко спать мне в твоих объятьях,

Этого ждала я пять тысяч лет.

Ты - моя любовь, ты - моё несчастье.

Это только сон, это только сон.

 

Я плыву к тебе мёдом поцелуев,

Ты поишь меня нежностью морей.

Незачем кричать - снайпер безоружен.

Это только сон, это только...

 

Я плыву к тебе медом поцелуев,

Ты поишь меня нежностью морей.

Незачем кричать - снайпер безоружен.

Это только сон, это только...

 

Все хотят спать, все уже уснули,

И я не исключенье, я тоже сон.

 

Д.А. (нравится она мне)

[Papa 119]

журила десятками, сотнями приукрашивала

бежала следом, разрешения не спрашивала

а за обедом, курица в винном соусе

раздавала пощечины и закусывала хлебом

молила богом, оплачивала биллы

стреляла глазами, порочно-невинными

получала сдачу - клубком по лестнице

черт знает, какая, печально: неизвестная

строила планы на воскресный утренник

туман, мол, май, мол, приземлилась - свыкнусь

тратила пестрые на песочные домики

клеила мастерски аппликации крыши-холмики

тайни тим, утонченно крошечный

летнее время - спала до одиннадцати

красила маслом, пастелью захлебывалась

черной гуашью запястья располосаны

фортепьяно настроила, вырвала клавиши

бегом по струнам и вальсом дальше

грубо впечатывала, но не врастала

взглядом-ядом морщилась и вздыхала

три на двадцать делила картинно

странно помаргивала - нервничала сильно

а летним вечером расстраивала папу:

не смотрела в глаза и рвала кошке лапы

а в ноль пятнадцать падала и умирала

завтра поскальзывалась и оживала

[Papa 119]

пепелвдым

 

белым снегом по свету размазывает

меня держи крепче никому не показывай

заберут ищи свищи вскрикивай

найди по косточке выкопай

'выходи входи всходы свежие

поливай люби пересаживай

на почву новую никому не показывай

 

я так люблю эту песню заунывную

трель соловьиную

на пленку магнитную

выслушаю выпишу вылечу

корнями в глубь самую

врастаю воду впитываю

 

выбирай из двух пепел сигару дымную

руби на части грей избу старинную

тепло не трать в кулачки вдыхай уйду

не найдешь кричи свищи не найду

 

и я бегу по липам

стволами ступни прокалываю

и сердце тикает

тиктиктик тикает

ам чувства проглатывает

в дамки вниз головою

бам елизавета на сладкое

дедушка бог с тобою

это не за вами

но ам

[snovalshik 1]

Так жизнь ничтожеством страшна,

И даже не борьбой, не мукой,

А только бесконечной скукой

И тихим ужасом полна,

Что кажется - я не живу,

И сердце перестало биться,

И это только наяву

Мне все одно и то же снится.

И если там, где буду я,

Господь меня, как здесь, накажет,-

То будет смерть, как жизнь моя,

И смерть мне нового не скажет

 

Дмитрий Мережковский