Немного прозы))

[миSтика 55]

@ДАНИИЛА Душевно и замечательно)

[миSтика 55]

Коммуналка. Часть 2  "Ольга"

 

Ольга тихонько повернула ключ в замочной скважине.  Старый замок, изображая услужливость, постарался лязгнуть как можно тише, но  тяжелая дверь предательски заскрипела . В  гулкой тишине коридора девушке  показалось, что   этот скрип разнесся по всему этажу.
-«Просила же Федора, смажь петли. Видно забыл, закрутился».   Закрывая дверь, Ольга  старалась шуметь : время то уже позднее. Пока  вымыли  в смене полы  во всех трех  залах  Елисеевского и добралась домой ( хорошо  Козицкий переулок    рядом - пешком дойти можно ) вот она и полночь близится . Гастроном № 1, или, как его называли, по старой памяти,  Елисеевский, работал до десяти часов вечера. Практически все остальные магазины закрывались на два, а то и на три часа раньше.
     Пройдя по длинному коридору, она вошла на кухню.  Мыть руки в ванной не стала.  Изношенные  трубы не к месту любили изобразить какую - нибудь  фугу. А слушать такое произведение в  густонаселенной  коммуналке  , что бы проснулись жильцы, которые  такую музыку не заказывали, было не удобно.  В кухне над одной из раковин  висел рукомойник. Самый обычный рукомойник.  По негласному правилу, учитывая   нежелания  людей слушать ночные концерты,  тот, кто возвращался поздно, пользовался  именно им.  Вообще , Ольге очень нравилось, что при всем их своеобразном  коммунальном быте,  в  квартире  подобрались люди , уважающие друг друга, ну или хотя бы  старающиеся это делать.  Конечно, были и  какие –то  сплетни, и праздное любопытство, и обиды, но на общем фоне это было не очень заметно.  Ольга улыбнулась, вспомнив, что в пятой квартире, ниже этажом,  все совершенно иначе.  Один  Прохор,  исправно несколько раз в месяц  гонявший свою жену табуреткой, или другим подручным средством,  чего стоит.  Впрочем, бойкая  Валентина себя в обиду не давала. Этой же табуреткой и  охаживала  по спине  благоверного.
    Вытерев  руки о висящее тут же у рукомойника  пестренькое полотенце,  и подхватив поставленную на табурет сумку,  она  прошла в свою комнату.  Мальчишки спали.  Старший, Миша,  лежавший  у края,  разметался во сне, и занял почти всю и так неширокую кровать.  Младший,  Севушка, сжался в  комочек и уперся в стенку острыми коленками.  Хотя какой  тут «старший» и « младший». Близнецы они.  Просто  Миша первый появился, покрупнее и побойчее был. И закричал сразу громко и требовательно.  Севушка , тот послабее  оказался. И вес хуже набирал. И болел больше. Сейчас то выровнялись. Подросли.  Но всеравно  старшинство за Мишей держится.  Ольга улыбнулась.  Слаще сопения двух родных носиков для нее в эту минуту ничего не было.  Да, впрочем, и вообще не было. Что она успела увидеть в жизни хорошего?  В деревне только и шипели бабы вслед : «немчура пошла!».  Ходили упорные слухи, что отец  Ольги был один  из немецких солдат, стоявших в их деревне в  зиму  42 года. У них в избе  было их двое.  Мать  и бабку не  обижали, разве что пришлось  забить   оставшуюся  птицу. Один немец,  в возрасте , высокий и худой , больше молчал,   все сидел и писал что то в   тетради , в коричневом коленкоровом переплете.  Второй,  совсем  молодой,   разговорчивый  и шумный .  Поговорить любил. Ну как  поговорить,  на своем на немецком  конечно.  Пытался  что то рассказать, объяснить,   коверкая  слова. И часто, махнув рукой, доставал губную гармошку и наигрывал  незатейливые мелодии.      Конечно, Ольга  то  этого видеть не могла.   Бабка Поля   рассказывала.  А мать все больше молчала. 
         В начале весны  ушли немцы из деревни. Особо не зверствовали опять же.  Сожгли пару домов на окраине,  да колхозную конюшню. Так она все равно пустая стояла и наполовину разрушенная.  Бабка крестилась и говорила, что им, жителям,  очень повезло.  Деревню  в пяти километрах  от них спалили  почти дотла.
      Отжурчала  ручьями  весна, отшумело зеленью листвы лето, а  к  ноябрьским праздникам родилась  Ольга.
     По всему выходило, что отец  кто-то из  немцев.   От деревенской молвы никуда не спрячешься.   Что  бабы решили,   то и истина.   Нюра то, Ольгина мать,  до войны замуж не успела выйти. Хотя жених был.  Хороший парень, из соседней деревни. Из той, что сожгли почти полностью.   Когда немцы в деревне стояли, мужиков  то деревенских и не было никого.  Слепой на один глаз  старый пастух  Тимофей вроде как и не в счет,  да  еще блаженный Яшка. Его даже немцы сторонились. Брезговали что ли. Хотя он тихий был, спокойный.  Не докучал никому. Родился то он обычным бойким деревенским мальчишкой, но в десятилетнем возрасте несчастье приключилось.  Играли с ребятами на крутом  речном берегу. То ли толкнул кто в игре, может сам оступился: упал с кручи , и неудачно: головой о вынесенное  водой в половодье   тяжелое бревно.  Выкарабкался, но остался слабоумным.
           Ольга родилась- светленькая  да голубоглазая,  чем не доказательство принадлежности к арийской расе? .  А то что висела на стене в избе  большая фотография  прадеда Ольги  со стороны матери, Нюркиного, стало быть, деда -светловолосого, с хитроватым прищуром светлых глаз, так  никто по это и не вспомнил. К тому же   пришлая была  Иллариониха,  мать Нюры.   Из   Степановки, что  по ту сторону реки, взял ее в жены  Матвей. Поэтому свекровь и свекра  никто, можно сказать,  и не видел. Ну, если только на свадьбе дочери, но  кто это уже упомнит. Вобщем, все сводилось к тому, что  вражья кровь эта Ольга, да и Нюрка хороша, под фрицем кувыркалась, срамота одна.
      Не знали бабы деревенские, что тихий и спокойный  Яшка,   в  один из сырых  серых  дней    февраля,  подкараулил шедшую  из леса с хворостом девушку. Силища то у него немереная была, как у всех душевнобольных людей,  да много ли ее  было надо , чтобы справиться  с хрупкой  Ольгой.
     Сразу матери не сказала. Стыдно, страшно.  Да и не было  Илларионихи  дома, вышла куда-то.  Нюра кинулась  в закуток, за печку. Ополоснулась, насколько смогла,  холодной водой, теплую греть некогда было.  Одела все чистое. Грязную одежду за печку засунула, чтобы выстирать, когда мать не  заметит. Сейчас- то когда стирать? Скоро мать вернется, спросит- что   это дочь к вечеру стирать затеяла. Перевела дух.  Вроде не видел никто, как шла, стягивая руками старую цигейку. Про хворост и не вспомнила, какой уж хворост. Матери сказала, что напали собаки у околицы, пришлось домой вернуться.  Даже вот за рукав схватили, порвали чуток.  Потом то, через два  месяца, пришлось признаться, что это за собаки были. Посидели вдвоем, поплакали. А что делать? Ребенка изводить, грех это.
 –"Рожать будешь!" – Сказала Иллариониха, вставая с  лавки и завязывая потуже концы платка -"Вот и весь сказ. Яшка то не всегда дурной был, не дОлжно к ребенку  перейти."
-" А соседи, мам?"-Нюра подняла заплаканные глаза- " Что скажут? И замуж.. кто ж меня возьмет -то теперь?"
-" А не все ли равно, что скажут? Пусть по своим избам смотрят. А замуж.. ой, дочка,  где те мужики, за которых выходить..  одни похоронки…"
             Так, аккурат в ноябрьский праздник,  и появилась на свет новая жизнь. Пусть не в самое  радостное время: жить- то страшно было, не то что детей рожать, но, прижимая к груди маленький теплый комочек, Нюра поняла, что это и есть счастье.
           Маленькая Олечка долго не понимала, почему иногда мальчишки  обзывали ее фрицова дочка и немчура  поганая. Жаловалась матери и бабке, но те лишь отмахивались, мол, не обращай внимания, что с них взять, сорванцы.  На вопрос об отце, мать отмачивалась, поджимала  губы и отвечала, что  пропал без вести, как и дед Матвей.  Лишь несколько лет спустя, когда повзрослевшая  дочка в очередной раз  задала этот вопрос, Нюра вздохнула, показала рукой на лавку, мол, садись, поговорим.  И выложила все, как на духу. Умолчала, правда, что это Яшка был.  Он  к той поре совсем  уже умом тронулся. Каково будет  девчонке узнать, что это ее отец родной. Сказала просто, мужик   в лесу напал. Может чужак какой.  Не видела его ни разу ни до не после всего случившегося. Про Яшку  Ольге  сказала  почти уже перед смертью бабка. К той поре уже не было на свете ни Нюры (Бык забодал на ферме), ни несчастного Яшки.  Тот просто тихо отошел дома, вроде как угорел.   Осталась Ольга одна на всем белом свете. С родней, что за речкой была, как то не сложилось.  Поссорилась с ними Иллариониха.  Из- за Нюры и поссорилась. Те  кричали, мол, совсем стыд потеряла, с немчурой  дочь спутались.  А раз ее  защищаешь , то и сама небось такая.  Плюнула в сердцах  Иллариониха  на  порог  отчего дома, и зареклась туда ходить. Матери с  отцом  уже и не  было, сестры остались. Вот с ними и разругалась. А больше и не  было никого из родни. Ну что девчонке одной в деревне делать.   шестнадцать только  только  исполнилось.  А тут и хозяйство, не Б ог весть , какое мудреное конечно, но все же. И огород, и птица, и кабанчик в загоне. . Вскопать, посадить, прополоть, накормить, убрать. А еще дров наколоть,  забор подправить.. жизнь деревенская ,она  непростая.  Да еще и работать надо.  Деньги, какие никакие, а нужны. Платье там купить, или обувь. Устроила ее по доброте душевной в колхоз дояркой соседка  тетя Глаша, мамина подруга.  При ней колхозный бык Буян и накинулся на маму. Что было тому причиной, кто бы знал.  Бабы говорили, мол  были волосы прибраны   красной косынкой. Так мать всегда  ее носила- складывала   в  ленту и как   вокруг головы обвивала, чтоб волосы во время дойки в глаза не лезли.
         Сказать, что Ольга уставала, это значит, ничего не сказать.  Соседка, видя. как выматывается девушка, предлагала ,конечно, какую то посильную помощь.  В огороде или по дому.  Вещички кое – какие опять же. Но  у самой семеро по лавкам, особенно не разбежишься.
       У  Глафиры  в Москве была сестра.  До войны еще  вышла замуж, за военного, гораздо старше ее.  Да  Варьке все равно за кого было выходить,  лишь бы в город.  Королевишна  уродилась.  Все в поле сено ворошить, а у Вареньки голова болит.  Все  в поле картошку окучивать, а  Варенька  опять  с чем –нибудь  мается.  И сколько Глафира помнила,  говорила  ей сестра - убежать бы из этой деревни.  Грязь, тоска, темнота. Бабы в тридцать лет глубокими старухами выглядят. Я так не хочу. И убежала ведь.  В восемнадцать замуж выскочила.   После войны, с которой ее муж вернулся живым, хотя и не очень невредимым , за боевые заслуги  дали ему   хорошую большую комнату, ведь  до этого в общежитии,  в шестиметровке,  ютились.  Муж разгородил эту  комнату на две, вполне приличные комнатки. Так и жили.
    Глафира лишь однажды приезжала к сестре.  Не понравился ей город. Ну что, Москва, Москва.   Многолюдно, шумно.  Все куда- то спешат. Не дома, а муравейники.  То ли  дело у них в деревне.  Гладь речная переливается,  воздух духмяный,  дышится легко,  простор вокруг.  Поля да лесополосы.  Вечером солнце  за лугом садится  в  разноцветные облака. Утром над деревьями поднимается, золотя верхушки.  А в городе том и солнца не видно. Да и как сестра жила , не понравилось.  Нет, в семье то ладно все. Муж, Николай Иванович, вежливый, обходительный. Военная  выправка  за километр видна.   А Варька то стала, фифа какая то.  Вавилоны на голове накрутит,  шелковый халат нацепит и изображает  великосветскую даму.  Крутится, как вошь на гребешке.  Побыла Глафира  пару дней и домой захотелось , от Варькиных «кофиев» и  «променадов».
       Письма, правда, писали друг другу. Не часто, но писали. И в этих письмах иногда проскакивала прежняя Варька. Особенно когда расспрашивала  про житье –бытье деревенское. Как то  обмолвилась она в письме, что   с соседкой по коммуналке беда приключилась.  Упала на улице, да так неудачно,  что переломалась сильно.  Ни в магазин теперь не выйти, ни себя, по большому счету,  обслужить.  А  ухаживать то некому.
-« Ты же знаешь, Глаш, я не могу, у меня Николай и вообще..  ну и другие так же. Конечно, стакан воды поднесут, но тоже  никто особенно не усердствует.» . Тут Глафире и подумалось: а не сосватать ли в помощницы Ольгу? А что?  Девушка она умелая, на подъем  легкая.  Работы никакой не боится. Глядишь, и  сладится дело.   Ольге ничего говорить не стала: нечего девку зря баламутить. А ну как не согласится соседка,  или, чего доброго, Варька не захочет   разговоры эти разговаривать. Написала по - тихому. Так  мол и так,  осталась  нюркина   дочка совсем одна, тяжко ей,  а так, глядишь, соседка и пригреет, тем более тоже одинокая. Потом подумала и добавила, чтоб тщеславие сестры  потешить, что и тебе помощница будет. В магазин там, или что по хозяйству. Смекнула  Глафира, что  раз любит Варька из себя барыню корчить, вмиг  ухватится за этот вариант. По факту та же прислуга получается. Ну, может не прислуга конечно в полном смысле этого слова,  но с намеком на это.
     Варя, на удивление, даже спорить не стала и отказываться. Еще бы, если маячила возможность на себя, любимую, больше времени тратить, с  будущей Ольгиной  помощью.  Как уж она уговорила Прасковью Ивановну, один Бог ведает. А может и не пришлось особенно уговаривать. У той особенно выбора и не было. Соседи, конечно , помогают, да неудобно их загружать: у всех  свои семьи, работа. Дело ли им до одинокой старухи.
    Глафира, посчитав, что самая сложная часть  ее задумки уже выполнена, ошиблась. Самое сложное было уговорить Ольгу.
   -" Куда я поеду, теть Глаш?" –начала отнекиваться девушка.- "Тут мне каждый кустик, каждая былинка знакома.  Да и дом как оставить."
-" И много тебе помощи от кустика и былинки? Они тебе дров нарубят, или  воды с колодца натаскают?"-  усмехалась Глафира. –" Пригляжу я за домом.  Если все хорошо пойдет и в городе  останешься, огород просто запашем. Птицу твою себе возьму на постой. А дом тебя ждать будет. Глядишь, там и замуж выйдешь. "
-" А на могилки кто пойдет?   Там же мои все.  Убирать да проведывать  надо."
-" Олечка, ты так говоришь, будто за тридевять земель едешь. Ты же приезжать будешь. А так я присмотрю. Подберу, поправлю…."
                Зря Ольга боялась.  Прасковья Ивановна оказалась  интеллигентной тихой  пожилой женщиной. Ее очень тяготила эта вынужденная беспомощность.  И еще одиночество.  Война отняла самых дорогих людей.  Пока могла  работать, работала. Ушла уже , когда стали болеть ноги и скакать давление.  Какая же  ты медсестра, если тебя саму лечить надо. А с ногами совсем беда стала. Болели, отекали. И тут новая напасть: надо вот было споткнуться и упасть. Теперь вот легла. Врач сразу сказал- на месяца два, не меньше.  По возможности полный покой.  Какой тут покой. Лежишь, а в голову думы лезут, мысли всякие. И тут Олечка, лучик света.  Вот Варвара, молодец, подсуетилась.  Казалась такая вся из себя, а гляди, помогла  старухе. Невдомек было Прасковье Ивановне,  что все  совсем по-другому было.  Но разве в этом суть.
               Ольга , как могла, старалась скрасить невеселый быт старушки.  Приготовит, уберет.  Рассказами развлекала. О себе, о жизни своей.   Так прошел месяц.  Второй из двух оговоренных врачом. Прасковья Ивановна немного окрепла. Уже сама и до туалета дойдет, и до кухни. На улицу ,конечно, еще не выходила. Какая улица. Ступеньки не одолеть еще. А они, как на грех, крутые  да высокие.  Но настроение уже всеравно  бодрее стало.  Подумалось, что еще через какое то время и на улицу выйдет, с Ольгиной поддержкой .  Как то так вышло, что не представляла  теперь Прасковья Ивановна своей жизни без  своей помощницы. Сыграло роль и то, что сирота она круглая, и девчонка же  совсем. И ей, Прасковье,  веселее, не так одиночество грызет и на плечи давит. А тут еще и Варвара не хотела, чтоб Ольга  обратно в деревню возвращалась. Ей же тоже перепадало. То белье постиранное развесит во дворе, то на рынок поутру сбегает: всеравно же Прасковье покупает, так и ей свеженького молока да сметаны принесет.  Упросила  Варя мужа, чтоб посодействовал прописке "племянницы". Вошел в положение Николай Иванович, надел ордена да медали, сходил к кому надо.  Ну а что, дело доброе.  Получилось все. С небольшим скрипом, но получилось.  Ольга после этого на работу устроилась. Что ж на шее у старушки сидеть.  Пошла уборщицей в  гастроном .  И всего работы было , после закрытия залы вымыть. Магазин то большой. "Елисеевский " его еще по старой памяти называли.  Поэтому мыла не одна, а целая бригада была. Кто витрины стеклянные  протирает с прилавками. Кто полы моет.  Удобная работа. И близко, да и день свободен.
        Вот так и осталась Ольга в городе.  Скучала  конечно, по деревне своей,  и по дому скучала, по резным  наличникам, по  яблоням, отцом посаженным. Старые деревья уже совсем, а яблок бывало столько, что  ветки ломались..
      Жили они неплохо. Да что там, хорошо жили.  Прасковья Ивановна совсем поправилась.  Сама уже на улицу выходила. Ольга, правда, ее оберегала, чтоб не ходила никуда далеко. Вот на лавочке с соседками , это пожалуйста.  Погулять  потихонечку  в зеленом дворике тоже хорошо.  Но в магазины ни ни.  Прасковья Ивановна смеялась:
-«Что ты меня как кузнецовский фарфор бережешь ?»
-« А вот и берегу!»- Ольга ,смеялась и  чмокала  старушку в морщинистую щеку .
        Шло время.  Казалось, так все и будет, размеренно и спокойно. Но тут получилось у Ольги личное. 
        Иногда, в дождливую или  слякотную погоду , которая случалась  в период с октября по апрель, уборки в магазине прибавлялось.  Если летом с уборкой управлялись и за час- полтора, то в ненастье все растягивалось на два  а то и на два с половиной часа.  В такие дни Ольга успевала застать ночной привоз хлеба.  Привозил его чаще всего  Паша, веселый  и обаятельный балагур.  Иногда они с Ольгой сталкивались у  черного выхода, где происходила отгрузка товара.  Бывало, перебрасывались парой фраз.  Постепенно, как то так само собой вышло,  что разговоры стали длиннее.  Случалось,  в  метель или сильный дождь, Павел подвозил ее до дома. Что тут ехать то,  два переулка.  Вобщем, незаметно и помалу, Павел прочно вошел в жизнь девушки.  Получилось так еще отчасти потому, что Ольга, недополучившая тепла и ласки в детстве, да еще вся состоявшая из  какой- то наивности и незащищенности, потянулась к тому, кто создал эту иллюзию счастья.  Иллюзию, потому что  Павел резко и без объяснений вдруг пропал из жизни девушки.  Однажды он просто не приехал в свою смену. Вместо него хлеб привез  смурной  и неразговорчивый   Егор. Ольга хотела было спросить, где же Павел,  но потом застеснялась и подумала, мало ли, приболел  или поменялся.  В  следующий раз приехал и вовсе новый водитель, и через раз тоже. Прошло две недели.    В очередной раз приехала машина..   Ольга выскочила на крыльцо и увидела, как из кабины вылезает Егор.  Наверно на лице у девушке было такое отчаяние, что обычно молчаливый Егор, сплюнув на землю, сказал:
-« Да не жди ты, не приедет он.»
-Почему не приедет? Что случилась?» - Ольга метнулась к Егору. Отводя взгляд в сторону  от нехотя ответил:
-«Уволился он, к  матери уехал.»
-«Почему уехал? Насовсем???»- У Ольги задрожали губы.
-«  Мать заболела. Она  у него  где то в Брянской области.  они с женой  собрались и поехали..  сказал   может вернется… а может….»
            Что дальше говорил Егор, Ольга не слышала. В голове звучало только «Уехал с женой»..»С женой» «С женой..»…   
          Прасковья Ивановна видела, что с ее Оленькой что то неладно.  Ходит бледная, отвечает невпопад. И нет  той легкости. Раньше как на крыльях летала, а сейчас будто отрубили крылья то. Может, не дай Бог, заболела?
   -«Олечка,  дочка,  может к врачу бы сходила? Бледненькая ты совсем, усталая.. нездоровится тебе ?»
-« Все нормально, теть Паш,  пройдет»
       Да не прошло. Как догадалась в чем дело,  Кинулась к Прасковье, выплакалась на  ее плече. А что плакать.  Судьба такая.  Как у матери. Одной поднимать. И не одного , а двоих.  Прасковья то рада радешенька была. На старости лет внучков понянчить. И не чаяла уже.  Помолодела даже. И про ноги забыла.  Тоже и вставала, и  пеленала,  и  укачивала.  И повезло еще, мужу Вариному, Николаю Ивановичу, работу предложили. И не где  нибудь, а в военной  академии. В Ленинграде правда, но зато на руководящую должность , с проживанием конечно.  Соответственно, освобождалась комната. Правда не насовсем, а на время. Но и то подспорье.  Николай Иванович и предложил Ольге с ребятишками пока  пожить у них.  Прикипел он к пацанам.  Своих детей не случилось у них с Варварой почему то.  Да, она , собственно и не очень к этому стремилась. Жена, правда , не сразу согласилась. Ребята все изломают и попачкают. Потом все же снизошла, но с условием, занять только половину комнаты. Отгороженную первую часть.  А в «спальню « не ходить. Для верности Варвара с помощью Федора приладила замок и ключ  увезла с собой.  Никакие уговоры, что мало ли протечка или пожар..  надо будет открыть комнату, не возымели действие.  Варвара уперлась:  нет  и точка. 
        Вот так и получилось, что жила Ольга с ребятишками сейчас в  отдельной комнате.  Пока так. А дальше видно будет.  Что загадывать. Как говорят у них в деревне : загАд не бывает богат. Жизнь очень сложная штука. Иной раз так наплетет, думаешь вовек не распутать… и нет выхода..  А потом вдруг  наступает белая полоса .  Все приходит в свое время, для тех, кто умеет ждать…

[миSтика 55]

Коммуналка. Часть 3 . Прасковья Ивановна.

 

Доброе утро, милая!  Нежный и ласковый мамин голос  торопил  девочку открыть глаза.  Открыть оба глаза сразу не получилось. Смешно наморщив носик, маленькая  Пашенька  смотрела на маму одним хитрым карим глазиком. Второй  глаз еще досматривал сон. 

Отдернув тяжелые гардины и впустив в комнату яркие лучи солнца, мама подошла к кроватке и склонилась над дочкой.

«Малыш, просыпайся, ты забыла? Скоро приезжает бабушка, и надо ее встретить совсем красивой , а не лохматой кикиморкой  в  ночной рубашке!»

 Пашенька подскочила на кровати. Второй глазик тоже широко распахнулся.  Девочка обвила теплыми, со сна, ручонками шею матери

«Бабунечка  же приезжает, вот я растяпа! Скорее-скорее вставать и умываться!» 

Гликерия Андреевна засмеялась: «Сейчас  Катерина  принесет  тебе  воду,  все уже готово, и  одевайтесь. Я ей сказала, чтоб принесла  тебе твое  зеленое платье.»

-« Ура! Зеленое! Мое любимое! Я так по нему соскучилась! Спасибо, мамочка!»

У девочки было много разных платьев, но вот свое «зеленое» она любила больше всего. Сшитое из нежного батиста и украшенное тонкой золотой тесьмой платье, привез Пашеньке   в подарок отец, вернувшийся из  поездки  во Францию . 12 апреля 1881 года император Александр III высочайше разрешил своим подданным свободный въезд и выезд за границу.  Поездка была сугубо деловая, но  своих любимых «девочек», жену и дочь, Павел Сергеевич  не мог оставить без подарков. Гликерии Андреевне привез необыкновенной красоты колье и серьги  а  Пашеньке  платье, купленное  в Париже в галерее «Вивьен» .

   Вышло так, что поводов покрасоваться в  обновке  вышло немало:  дни Рождения, детские праздники.  Но очень беречь платье не имело смысла: ребенок рос. Поэтому Гликерия Андреевна  разрешила снова одеть  красивую обновку. Тем более повод в общем –то представился.  Приезды матери Павла,  Софьи  Александровны, не были частыми.  Та жила в Петербурге с семьей дочери.  Павел же по окончании учебы уехал в Москву, к дяде, достаточно удачному торговцу мануфактурой.  Дядя был бездетным вдовцом и желал передать впоследствии все племяннику, ввести его в курс дела, пока сам еще относительно молод и полон сил. Павел оказался толковым учеником, перенял все быстро, и, после смерти дяди, занял вполне достойное место среди конкурентов.

   С Гликерией Андреевной   знакомство получилось  и вовсе смешное.  Она стояла на втором этаже известного магазина и, облокотившись на парапет ажурного балкончика щебетала с подругой, держа на руке зонтик с загнутой ручкой. В какой-то момент - Ах! –лакированная ручка, непостижимым образом соскользнула и зонтик спикировал вниз, упав под ноги (хорошо не по голове) проходившему Павлу Сергеевичу. Гликерия вспыхнула: Боже, какой конфуз. Но, увидев, что  мужчина вовсе не сердится, а , наоборот улыбается, и показывает знаками, что сейчас поднимется и принесёт зонтик, вздохнула с облегчением.

  Роман развился стремительно (по тем временам) и уже по прошествии полугода Павел просил руки  Гликерии Андреевны у ее родителей, представителей, возможно не очень известного, но достаточно состоятельного дворянского рода. Не смотря на ощутимую разницу в возрасте –Павел был старше на 11 лет- в паре царили любовь и взаимопонимание. А появившаяся на свет  доченька лишь еще больше скрепила этот союз. Только вот простоватое имя «Прасковья» очень не понравилось родителям, то есть бабушкам и дедушкам,  с обеих сторон. Но обычно мягкая и кроткая Гликерия проявила твердость и сказала, что дочь названа в честь  отца.  Павел, Паша. И дочь будет Пашенька. Ну что тут было возразить.

   Прасковья Ивановна часто вспоминала эти беспечные дни в кругу семьи. Когда она была центром вселенной для своих родителей , и все, буквально все, делалось для маленькой Пашеньки.  Да , я не оговорилась .  Отчество у Прасковьи, по документам, действительно было «Ивановна».  А ее родное отчество осталось там, в счастливой и беззаботной  жизни.

 Ее мудрый отец, еще только на заре начинающихся бунтов и революций, понял, что скоро все поменяется. Но даже и он не предполагал, что поменяется НАСТОЛЬКО. Несколько недель он уговаривал рыдающую Гликерию оформить развод. 

 « Ты меня уже не любишь?»-поднимала она на мужа заплаканные глаза? А как же «и в горе и в радости? В болезни и здравии?»

Павел лишь крепче сжимал ее в объятиях :

«Любимая моя, единственная. ну ты же видишь, что происходит. Так надо. Надо для нас, для тебя и для Пашеньки.

Какими-то одному ему известными путями он выправил новые документы, в которых Гликерия значилась уже Лукерьей, вдовой некоего Ивана. Пашенька же, соответственно оказалась Ивановной. Не дожидаясь, пока красный смерч разорит их родовое гнездо, Павел начал незаметно для чужих глаз разорять его сам.  Что-то удалось продать. Что-то спрятать. Гликерию и Пашеньку отвез в подмосковную деревню: Через десятые руки нашли семью, которая приютила их, представив перед соседями «дальней родней». Конечно не за просто «спасибо». Но Бог милостлив, обошлось. Никто не придал значения, что у Евдокимовых приживалки появились. Тем более болезненного вида  женщина да  молодая девушка . Странность поведения Гликерии списывали на недавнее вдовство. Конечно было сложно. Руками, не знавшими грубой работы стирать белье в проруби, помогать по хозяйству. Летом, на сенокосе руки были как одна большая кровяная мозоль. Но она была готова все вытерпеть, лишь бы снова увидеть Павла, который обещал приехать и забрать их с Пашенькой.  Прошло лето, осень, зима, весна..  Вестей от Павла так и не было.

   Прасковья Ивановна не любила вспоминать эти дни, которые вылились в долгие годы. Долгие годы ожидания что «Вот сегодня папа точно приедет. Вот сегодня уже точно-точно!!» А он все не ехал. А однажды наступила самая черная ночь в жизни девушки: под покровом тьмы  приехал к ним их старый конюх Василий , который то и помог, в общем то достаточно сильно рискуя, пристроить «барыню» к Евдокимовым. И привез страшную весть: Павел не вернется никогда. Что там произошло, уже никто и  не узнает, известно только, что закололи его штыками и выкинули вместе с несколькими такими же несчастными, в овраг, на окраине. Кто потом забрал оттуда тела и где похоронил (а может и могилки то нет) никто уже и не ведает.

     Потихоньку Гликерия и Паша обживались в деревне.  Вскоре освободился дом ближе к околице. Одинокая Кузьминична умерла, на избу  никто видов не имел, уж больно неказистая  она была. Глава семейства Евдокимовых числился  в составе местного комитета бедноты и посодействовал, чтобы дом перешел к Гликерии. Конечно, у него был свой меркантильный интерес: Хоть Гликерия с дочерью и занимали лишь комнату, да и то с отдельным входом, и помогали, по мере сил, по хозяйству, но все равно, чужие есть чужие.

  Вот так и жили Паша с Гликерией.  Был у них небольшой огород, птицу завели. Кур да гусей. Много ли двум женщинам надо. Летом подспорье- лес рядом. Грибов- косой коси. На зиму и засолить можно и насушить. Прасковья Ивановна так замуж и не вышла. До начала черной полосы –не успела, а после.. не до этого было.  Потом же.. не успела оглянуться и сорок лет стукнуло. Вот и жизнь прошла наполовину. Какой уж тут замуж. Да и когда невестится было? Когда стало понятно, что быть им в деревне насовсем, Паша пошла отучилась на фельдшера. Что было как раз кстати.  Ближайший медпункт был в пяти километрах. А про больницу и вообще говорить не приходилось . Совсем далеко. Так и ходила, наматывала километры. А что такое фельдшер в деревне? Это универсал. И роды принять, и «глотошную» вылечить, травм так вообще не счесть.  Даже к скотине звали.  Заболеет кормилица, или отелиться не может.. где там ветеринар?  Бегут сразу к Прасковье. Она  не откажет.

   Может ноги и стали болеть с возрастом от таких хождений. В день бывало до десяти километров проходила. А что? Деревня соседняя в двух километрах. Туда-сюда- это уже четыре. А сколько в день таких «туда-сюда»?

   О прошлой жизни старалась не вспоминать. Душа болела, как вспоминала отчий дом, небольшой сад при нем, улицу,  вечерние прогулки по бульварам, уютные  чаепития, мамин беззаботный смех и сильные руки отца, подхватывающие дочь на бегу и вознося куда –то вверх, выше головы.  Несколько раз закрадывалась крамольная  мысль: съездить, посмотреть, как там.. может и не узнает уже ничего.. может и дома нет давно. Запутается, заблудится..

  Она боялась этой мысли. И чем больше боялась, тем больше хотелось туда. в Москву,  в свой родной Большой Афанасьевский переулок.

   Как-то ночью приснился отец. Ни разу не снился, а вот тут поди же ты. Привиделся. Будто стоит, скрестив руки на груди, на пороге дома, и взгляд такой… отрешенный.

 Проснувшись наутро, решила всё-таки съездить в Москву. Хотя бы в память о родителях. Привезти маме на могилку родной земли. Прикоснуться к стенам отчего дома. Как оно все там? И любопытно, и боязно. Поскольку хозяйство было немудреное, соседка без лишних вопросов согласилась присмотреть. Да и долго разъезжать Прасковье было нельзя.

  Прасковья Ивановна шла по Большому Афанасьевскому переулку, узнавая все , и, в то же время не узнавая ничего.  Вот особняк  Правдиных,  уютный двухэтажный , сейчас грязноватый и неухоженный..  Вот доходный дом Н.М.Борщова: трехэтажный трехподъездный кирпичный.  А вот… вот и ОН.  У Прасковьи Ивановны перехватило горло. Стало трудно дышать, сердце ухнуло куда то вниз и глаза заволок невесть откуда взявшийся туман.

      Очнулась на больничной койке: «Господи, где я?» Захотела приподняться.

«Лежите лежите, Вам нельзя!» -молоденькая медсестричка  подбежала к Прасковье Ивановне. –« Сейчас уже все в порядке, но придется побыть в больнице»

-«Как побыть?»-Всполошилась Прасковья-«Деточка, я же сама фельдшер. Мне домой надо. У меня же пациенты, да хозяйство!»

-«Подождет Ваше хозяйство»- к ним подошел доктор- «Я Вас никуда не пущу. А как повторится приступ?»

-«Так начальству то сообщить бы. Как же так то..!»

-«Все сообщим, давайте координаты начальства Вашего»

По мере того ,как Прасковья говорила что и кому сообщить, лицо доктора расплывалось в улыбке: «  Савин? Николай?  Бывший земский? Маленький и лысый? Любит барабанить пальцами по столу и грозно сопеть в усы?  Ну, матушка, вам повезло! Знаю я его, даже можно сказать ,лично знакомы.

   Только спустя неделю Владимир Осипович, лечащий врач, дал согласие на выписку. 

«Жаль Вас выписывать, Прасковья Ивановна! Вы же кладезь информации!». Дело в том, что за время, проведенное на больничной койке, она делилась знаниями с медсестрами, которые все как на подбор были молоденькие и еще недостаточно опытные.  И тут врач подмигнул:

-«А может быть, давайте к нам? Нам ценные кадры очень нужны!»

-«Как же к вам? А кто о моих больных заботиться будет Да и живу я не в Москве, на работу добираться как? А хозяйство мое?»

  Владимир Осипович снял очки, положил их пред собой на стол.

-Прасковья Ивановна. Я сейчас говорю совершенно серьезно. Вы опытный и, вижу, очень ответственный сотрудник. Но, к сожалению (извините, что я озвучиваю это Вам, как женщине)  не очень молодой. Сколько вы еще будете бегать по деревням? Год? Два? Три? А ноги уже у вас не для таких походов.  С фельдшером в вашей деревне мы что -нибудь придумаем.  А здесь, за Ваши заслуги, можно похлопотать о получении комнаты в коммунальной квартире.  Работая в нашей больнице, я это вижу,  вы принесете огромную пользу , с Вашим умением и опытом. Откровенно говоря, кадров у нас не хватает.

  Вот так, нежданно негаданно, Прасковья Ивановна и оказалась опять в Москве. Что нежданно, так это даже и к лучшему: Стала бы думать, прикидывать, скорее всего бы и не решилась.  А тут такой случай представился.   Только, конечно, поплакала у мамы на могилке, повинилась, что уезжает. Привезла земли, как и обещала. Зареклась  не бросать, приезжать и проведывать.   

   Владимр Осипович, как и обещал, поспособствовал, помог уладить бюрократические дела, и лично проконтролировал получение ордера. Конечно, этому еще помогла великолепная характеристика, и множество благодарностей по прежнему месту работы.

  Комнатка Прасковье досталась хоть и небольшая но светлая,  с окном, выходящим в тихий зеленый двор.

 -« Вот я и вернулась, папа. С мамой пожила, и к тебе обратно..» -думала Прасковья Ивановна, смотря в чистое  и яркое  летнее  безоблачное небо. Такое синее, как  глаза отца.  И ей казалось, что она даже видит его там ,наверху, хотя это было просто дрожание воздуха от уже горячего дневного солнца.

[ДАНИИЛА 6 528]

Спойлер

 

@миSтика , поскольку я много раз участвовала в конкурсах прозы, то намётанный глаз видит чуть больше, чем просто читатель. Моего отношения к творчеству рассказа уже не изменить. Я знаю, как работать с ним, потому сразу вижу "черновик" в чистом вдохновении и работу. Лучше, когда они совмещаются. )

 

Не так давно я закрыла тему "Наши рассказы" по причине полной её невостребованности. Читателей на форуме совсем немного, а сотворцов ещё меньше осталось. Без союза писателей, без этой среды для взаимообмена опытом, воодушевления к труду, новым идеям дорога, как говорится, остаётся пустынной. Читателям без живого участия в процессе пассивное одноообразие быстро надоедает. Все мы приходим к пониманию красоты после долгих опытов жизни, оттого во второй её части в каждом из нас возникает позыв к созданию оной красоты, если не в саду с грядками или в бесконечных ремонтах, то в рассказах, былинах, поэмах, картинах.  Окунаясь в творчество, ты понимаешь, что это всё тот же труд, без которого нет самоотдачи в радости, в преодолении немощи или всё той же пассивности.

 

Я не вчитывалась в оставленные рассказы, но только потому, что само вчитывание тут же включает меня в работу. Я знаю, что бывает такая эйфория, что всё получается сразу, потому когда перечитываешь, добавить нечего, хочется это только продолжить. Можно входить в рассказ много раз и, поправив одно слово, одну фразу, тут же видетьб новую тропинку, по которой уходит новый путь, новый рассказ. В полном творческом процессе читатель, как нечто отдельное, не нужен. Ты сам читатель и писатель, критик и восторженная публика. Оттого творческое одиночество никогда не бывает скучным в ожидании прихода миссии, который начнёт двигать колесо фортуны. Творческая артель нужна для овладения мастерством. Это, как прививка к труду. Только такое же творческое одиночество поймёт соратника, своё отражение, а потому подскажет, что не хватает именно в навыке работы. Часто тот, в ком проснулась тяга к изложению знания, ступает на путь переводчика или в ученики мастерам, подражая им в чём-то на первых порах. Людям взрослым это трудно даётся. Большой опыт жизни говорит, что ты сам справишься. Да только в одиночестве без конкуренции не возникает тяги именно к работе. Остаётся лишь голое вдохновение, которое можно ждать из чего угодно. Лайки быстро исчерапают свой аргумент подталкивания. Потому они исчезнут полностью из поля зрения, а внутри будет расти неудовлетворённость от невостребованности таланта, который не хочется вкладывать в работу. Нам всем нужно поощрение, материальное. А чистое вдохновение питается только вдохновением, то есть таким же путём творчества рядом.

 

Я знаю, что начиная писать, мы все это делаем это ради забавы. Мы не хотим серьёзности и не ожидаем её. А труд - это серьёзно. Почему? Каждый их нас по азам квантовой физики - энергия и объект. Экстазом, вдохновением мы выделяем из себя энергию, но если она не идёт в творчество личности, в создание образа себя, то нет круга вечности. То есть мы не входим в бесконечность себя. Мы тратим энергию для того, чтобы видеть будущее, то есть саму бесконечность. Оттого любая забава, даже игра в карты, идёт сама собой в развитие будущего, когда ты видишь, что можно получать от забавы не только копейки за кон, но и игровой зал казино во его блеске непрывного взаимообмена образа, в данном случае денег. Писать вдохновением - это экстаз, но если не заботится о "детях", рассказах, то у них нет будущего, которое уходит само собой в русло мировой литературы. Без этого океана вечности - мировой литературы - литература исчезнет вместе со всеми писателями, романами, кино, видеоклипами и проч.

 

Всё это я пишу не для красного словца, для ушей души, которая всё знает. Потому в единстве души я знаю, что ты не ставишь цели в отправленном посте вдохновения достичь океана мировой литературы. Это делает за тебя само течение и русло, в которое ты вошла. Это его цель. И это мы часто называенм музой, посетившей нас. Мы в любое время можем выйти из связи с ней, да только вступив на её тропу, нам будет её всегда не хватать, куда мы не направили русло своего творчества. Я вижу в твоих рассказах полноту счастья бытия. А полнота всегда имеет склонность расти и размножаться, создавая новые виды жизни. Ты давно не была на форуме или форумах. Период экстаза молодости в них закончился, а вместе с ним и поиск партнёра, который помогает войти в экстаз. Осень души собирает золото пути, который ведёт к опустошению казны, от накоплений души эйфорией. Это как сброс бремени и родов, отдых от дел. И в этом периоде важным становится чистота невинности. Оттого все наши творцы и взаимовдохновители перешли в это русло, получив назначение управляющего, модератора, следящего за этой самой функцией. "Старики" форума, конечно, ещё помнят "лихие годы", славу подвигов и желаний в совместном творчестве. И они будут лайкать этому прошлому в себе, но поддерживать путь творчества они могут, к сожалению, только так и то с переменным успехом, пока не уснут в одном желании "всё заморозить" , то есть творческую деятельность, и ждать новой весны. Ради этой миссии они стараются, чтобы форум не заледенел окончательно в безлюдии. Только ради творческого вдохновения они ничего, кроме этого, уже не могут в своей потенции. Потому не стоит и ожидать долгих восхищений от твоего энергетического вкалада. 

 

Твоей музой, а следователно и указателем в будущее, может быть только работа над рассказом. Я была на многих ресурсах и видела миллионы (в цифрах) прозаиков, которые плодят рассказы, как семена или семечки, не доводя их до подсолнуха. Никто не подарит тебе вдохновения, кроме самого рассказа, то есть твоего ребёнка, к которому ты будешь относиться по человечески, доводя его до совершеннолетия. ) И это единственная отрада писателя, настоящая. рАССКАЗ, В КОТОРОМ БОЛЬШЕ НЕЧГО ИСПРАВИТЬ, ЕСТЬ САМО СОВЕРШЕНСТВО. Его можно спокойно оставить, он не будет тянуть прошлое, как желание к нему вернуться. И ради этого процесса ты можешь отдавать энергию. Это та самая работа, которая не тянет в перерождение. Делая что-то для души и от души, мы идём всегда только прямым путём, в котором не остаются сожаления. Совершенная работа, или своершённая, есть сама законченность. И такая и только такая работа создаёт индивидуальность, свой почерк, не похожий на другой, как всё творчество природы, нас окружающей. Потому только в такой работе мы живём, отдыхая, то есть получаем полное удовольствие от отдачи, вклада энергии.

 

Я знаю, что такие рассказы, как у тебя, именно забирают, вытягивают из тебя энгергию. Ты могла это пока не заметить, только если в желание получить в ответ живой отклик. Его может и не быть. Сама понимаешь, что путь одиночества, настоящего творчества выходит из общего, но только для того, чтобы расширить в себе это общее. Расширить новой формой, новым взглядом на старые вещи, видеть что-то глубже привычного и уже кем-то подмечанного, кто был рядом с тобой спутником. Это желание - открывать мир заново для себя. И по сути это есть путь вечной молодости, весны, время детства и юности, которые в нас спят, засыпают под давлением "всё уже открыто до нас". Без этого пробуждения внутри себя нет никакого будущего, оно не показывается в своём экстазе свободы. А без этого времени в нас остаётся только путь обречённой в нищету старости. Нам приходится самим в себе добывать дороги золотого детства и удивления, без которых круглый год переходит в стадию полюсной вечной мерзлоты, то есть чистого листа без игры жизни.

 

В твоих рассказах встречаются повторения словообразования. Речь пока не отточена до резца мастера. Тебе есть к чему двигаться, если лайки закончатся. Все мы можем трудиться только над качествами души. Потому все навыки в творчестве никуда исчезнуть не смогут. Они останутся, если даже мы выбираем другой вид творчества для самореализации. Качества переходят из тела в тело, а лайки - это внешнее прпоявление, потому они к вечности не имеют никакого отношения. )

 

Прячу всё под спойлер. Если нужно то, что я написала, то оно войдёт в путь. Если нет, откинется, как рюкзак хлама, в котором нет ничего нужного для дороги. Дороги, которые не дают путнику вдохновения, не стоят того, чтобы по ним ходить. )

 

 

 

 

[Krosh 16 080]

Да, потенция уже не та) яиц нет, оп) 

 

[миSтика 55]

Коммуналка.Часть 4. Варвара.

 

      Поспать не дают!! Недовольная Варя поднырнула головой под подушку и, для верности, еще попыталась прикрыть уши ладонями.

 «А ну вставай, окаянная! Гони корову, вон стадо уже на подходе!» -Мать сердито сдернула с нее покрывало.

-«Пусть Глашка  гонит! Все равно она уже встала!»- зло пробурчала Варвара.

-« Совесть поимей!  Глашка уже  корову подоила, сейчас  поросятам мешает. Я к курям пошла, наседку гляну, и в колхоз, а ты  давай, не мешкай, вставай и гони! Ишь, барыня». Степанида в сердцах отбросила стянутое с дочери скомканное покрывало в угол  лавки и вышла из комнаты. Обувая в сенях резиновые чуни все думала: две дочери, а какие разные. Глашка –старшая-  вот уж помощница. Все делает с малолетства. А Варька, ну чисто прынцесса уродилась. Ничего делать не хочет. Пока не ткнешь несколько раз, пальцем не пошевелит.

   Хмурая Варя села на лавке.  Да что же за напасть! Надоело все. Летом покосы, мошка, нещадно палящее уже с утра солнце, огород. Воды натаскай, там прибери, сям сделай. Зимой тоже не лучше. Мало того, что дня не видно, так еще в прорубь за ледяной водой ходить, теленок вечно в доме, а то и два. И так шагнуть негде. Весной- осенью и того хлеще. То картошку копай, то сажай.  Распутица. Грязища. Угораздило же родиться именно здесь. Корова эта еще. То ей сена, то доить не свет ни заря, в стадо гнать, из стада встречать... Хорошо хоть по колхозному уставу только одну корову держать можно.  Козу бы лучше завели, с ней мороки меньше.

 - «Варька!» - из сеней раздался грозный окрик матери –«встала или нет?»

-«Да иду уже, иду!» - раздраженная Варвара, потянувшись, встала с лавки и вышла в сени, зачерпнуть воды, чтобы умыться.

 

 

   Так проходил день за днем. И если деревенская жизнь Варваре изначально просто не нравилась, то со временем она ее просто стала тяготить. Особенно невыносимо  стало после того как Глашка замуж вышла. Теперь Варваре приходилось выполнять и обязанности сестры. «Тоже, что ли замуж выскочить?»- временами думалось ей. Но тут же гнала от себя эту мысль: ну уж нет. Только не за наших деревенских. Неотесанные они  какие то и пьют почти все. Из всей деревни-из женихов- только Прохор Синявин был более менее, так за ним все девки и бегали. А остальные…  только на их улице- ну кого не возьми… Васька пьет, Федор, тот ни одной юбки не пропустит, Мишка  –дурак дураком.  Муж сестры, Петр,  тоже не подарок. Хоть и не шибко пьющий, зато нелюдимый  и прижимистый. Вот выйдешь за такого и всю жизнь майся. Какая жизнь у баб в деревне? А никакой. Как замуж вышла, так и все. Мать то она тоже понукает,  конечно, но это всё-таки мать. Где-то пожалеет, где-то приголубит. А свекровь? В три шеи гоняет, и все не так. И мужу жалуется, мол, невестка криворукая неумеха. Мужа науськает.  Муж, если не в духе, и вожжами воспитать может. Так что, если замуж, то только в город.  А где ж ей городского найти? Вокруг только местный колорит. И то отец бранится, если в соседнюю деревню уходят гулять. А тут в город поехать. Как же, держи карман шире.

 

 

   С такими мыслями Варя и жила. Но так же знала она, что невестин век короток. Не успеешь оглянуться, уже перестарок. И все, прямая дорога в вековухи.  Варя пыталась найти какой - то выход, но однажды выход сам ее нашел.

 

 

      В 1934 году у руководства страны возникла идея организовать юбилейную выставку к 20-летию советской власти, которая бы отразила положительные стороны проведённой в сельском хозяйстве коллективизации. Осваивать территорию под Сельскохозяйственную выставку на городской окраине, представлявшую собою болотистую местность с прудами, цветочным питомником и огородами, начали в 1935 году. Торжественное открытие состоялось 1 августа 1939 года.  В северной части ВДНХ была открыта экспозиция «Новое в деревне». Комплекс сооружений представлял собой образцовую деревню с конюшнями, коровниками, силосными башнями, гаражами, тракторными мастерскими и другими необходимыми для сельской жизни строениями.

 

 

   Отца Варвары, передовика колхоза, направили посетить выставку, в частности эту экспозицию. Варвара подслушала разговор между отцом с матерью, мол, через пару недель поеду в Москву.  Всю неделю девушка вела себя примерно. Не перечила родителям, выполняла все что ни попросят. Мать нарадоваться не могла: наконец- то, дурь из Варьки ушла. По прошествии недели, улучив момент - отец был в благодушном настроении- начала упрашивать его взять ее с собой.  Когда еще такая возможность представится? Ей же тоже интересно, как выглядит образцовая деревня. На вопрос, откуда узнала, соврала, что услышала как соседки отца расхваливали, мол, вот какой Василий, как его в колхозе уважают, что даже отправляют в Москву на выставку. Может самого Молотова увидит! Отец, для вида, сначала посопротивлялся, но, в душе был польщен такими «хвалебными речами», поэтому разрешил Варваре поехать с ним.

 

 

     Варвару поразила Москва. Да что там, она просто оглушила девушку шумом и суетой.  Варя никогда не видела такого количества народу. Даже Василий был немного растерян, но не показывал вида перед дочерью.  На ВДНХ  стали искать нужную экспозицию.  Немного заплутали. Не удивительно, территория то ого го! Пытались спрашивать дорогу, но в большинстве своем прохожие попадались такие же как и они сами,  приезжие, которые так же  терялись в этой толпе. Тут Василий увидел стоящих чуть в стороне, трех мужчин, не в гражданском, а в военной форме. Решив, что это люди серьезные, и наверняка смогут им помочь, Василий направился в их сторону. Приблизившись, он  разглядел у одного из стоящих погоны капитана, и решил обратиться к нему.

 

 

  -«Товарищ капитан, не откажите в помощи!»

 

 

Военный обернулся и посмотрел на подошедшего пожилого мужчину и почти спрятавшуюся за ним молоденькую девушку, совсем оробевшую и растерянную.

 

 

-«Чем смогу, помогу. Что случилось?»

 

 

   Василий сбивчиво объяснил, что приехали они с Псовой Горы, вернее уже с Высокого. Переименовали их вот прямо днями.. Вернули старое название. Колхоз направил на выставку, а они нужное найти не могут. Дочка вон совсем ноги сбила.

 

 

-«Ну, если колхоз направил, то обязательно помочь надо!»- улыбнулся капитан -«Отец, постой тут немного. Сейчас разберемся».

 

 

-«Да, колхоз!»-горделиво выпрямил спину Василий, и, немного прихвастнул : - «Я же не просто так, я это.. после председателя второй человек!»

 

 

  Капитан кивнул, мол «я понял, все совсем не просто так», и куда-то отошел. Впрочем, он довольно быстро вернулся, и объяснил Василию, как идти. Оказалось, что они с Варей не дошли совсем немного: экспозиция располагалась буквально в пяти-семи   минутах ходьбы. Чтобы уже точно никто не заблудился, учтивый капитан вызвался проводить Василия с Варварой. По дороге, для поддержания беседы, все расспрашивал про колхоз, про работу. Василию это польстило. Он с охотой принялся рассказывать. Наконец, дошли до экспозиции. Капитан, на прощание отдал честь Василию, кивнул и  улыбнулся зардевшейся Варваре, которая засмущалась и отвела взгляд.  Василий, чтобы уж совсем показать свое расположение к такому внимательному и учтивому человеку, сказал :

-«Будете в наших краях, милости просим. Спросите Василия Захарова, вам любой на мой  дом укажет!»

  -«Обязательно , Василий.. эээ» - протянул капитан, дав понять, что хочет узнать отчество.

 « Захарович я»- Василий перекинул пиджак с руки на руку.

-«Обязательно , Василий Захарович. Если буду в ваших краях, зайду непременно!».  Капитан еще раз кивнул, развернулся и пошел обратно, к ждавшим его друзьям.

  Василий проводил глазами высокую широкоплечую фигуру, с великолепной военной выправкой. Вздохнул:

- «Эх, Варька, вот бы тебе такого мужа, как сыр бы в масле..»

   Василий смотрел вслед уходящему капитану, и поэтому не видел, каким тоскливым взглядом провожала удаляющийся силуэт Варвара.

 

 

 

 

 

 

     С той поездки прошел почти месяц. Лето близилось к концу. Еще три дня и сентябрь. И снова слякоть,  дожди, потом, на смену им,  снег, холод.. и, все повторяется ..Ощущение, что она, Варя, ходит   как пони, по кругу: девушка видела диковинную лошадку тогда на ВДНХ . Она  и не знала, что бывают такие маленькие лошадки.  Смешная, ростом не больше жеребенка малютка , катала по кругу небольшую деревянную тележку, в которую сажали ребятишек.  Варя тогда подумала, как же  у нее не кружится голова за целый день. И вот сейчас, она ощущала себя такой же пони.

   Варвара шла к сестре, почти на другой конец деревни: несла ей сметану и масло.  У тех занедужила корова: перестала доится. Глашкина свекровь грешила на соседку, за которой закрепилась слава колдуньи.  Мол, повздорила с ней, а на следующий день Милка и слегла. Вызванный из колхоза ветеринар  не смог поставить диагноз.  Степанидина же корова доилась хорошо, молока, масла, сметаны в доме было всегда вдоволь.  Ну как не помочь старшей дочке, тем более двое малышей в доме: Глашин малец, да сын сестры Петра, чуть постарше.

   Заболтавшись с сестрой- хоть и жили в одной деревне, а виделись не часто, летом дел по хозяйству невпроворот- Варя вернулась домой только через пару часов. Войдя в сени, еще с порога услышала  голоса из комнаты. Шагнув в дом- остолбенела: за столом сидел отец, а рядом тот самый капитан, который так кстати помог им в Москве.

 -«Варька, тебя за смертью только посылать!»- Василий легонько стукнул ладонью по столу. Сидевший капитан поднялся с лавки :

-«Здравствуйте, Варвара»

Варя еле пробормотала «здрасьте», не понимая, что делает тут их случайный знакомый. Возникла неловкая пауза. Молчание нарушил Василий:

-«Вобщем так, Варвара. Николай Иванович» - тут от широким жестом указал на стоявшего капитана- «приехал с серьезными намерениями».  Василий взял паузу, потер нос, крякнул, и продолжил: «В общем мы с матерью не против. Да. Не против»

  До Варвары стало доходить все что так неуклюже пытался донести до нее отец.   Но девушка не смогла произнести ни слова. Только почувствовала, как сильно застучало сердце.

-«Нет, ну мы же не говорим, что сразу там свадьба»- снова подал голос Василий –«Погуляйте. Присмотритесь. хотя вон нас с матерью без всяких присмотров сосватали и живем, как говорится, душа в душу. .Оно родителям  завсегда виднее!»- Василий  поднял вверх указательный палец.

 

 

   Уже потом Варя узнала, почему сватовство было таким скоропалительным и внезапным.  Капитан  Золкин Николай Иванович был всегда на хорошем счету. Особенно отличился он во время  советско-японского конфликта на реке Халхин-Гол. Уже в конце мая 1939 года японские войска получили мощный отпор и отступили. Во время боевых действий Николай Иванович проявил себя исключительно с лучшей стороны, но получил ранение, после чего уже на фронт не вернулся, т.к. в конце лета, а именно 23 августа, японцы  оказались в жестком окружении, и к  концу месяца полностью уничтожены. Хотя японская армия еще делала слабые попытки реабилитироваться, было ясно, что победа на стороне СССР. В итоге, между правительством Японии и Советским Союзом 15 сентября был заключен мирный договор.

   Только лежа в госпитале Николай Иванович  остро ощутил свое одиночество.  Соседи по палате получали весточки от семьи, к некоторым даже приходили родные и близкие люди. Это очень поддерживало раненых. Только к нему, единственному из палаты на 9 человек, не приходили письма. И  никто не приходил. Мать с отцом уже несколько лет покоились на тихом деревенском погосте. Дело в том, что Николай Иванович появился последним в их многодетной семье, в то время, когда рождение ребенка стало неожиданностью для самих родителей. Соответственно, отец с матерью просто не дожили до настоящего времени.

   До сей поры  Николай Иванович особенно и не задумывался о создании семьи. Старшие братья и сестры выполнили и перевыполнили план по увеличению семьи, поэтому аргумент со стороны родителей «внучков бы понянчить» не звучал. Да и когда там в деревне с внуками носиться. Там и болеть некогда.

  Посвятив себя целиком военному делу, Николай Иванович и не заметил, как бежит время. Нет, были конечно знакомства: мимолетные и даже серьезные, но расставаться с холостой жизнью он не спешил. Теперь же решил:  вот выйдет из госпиталя, и все будет по другому. И надо же было, что практически сразу после выписки он встретил нежданно негаданно  это сероглазое чудо. Варвара  Николаю глянулась сразу: и эта неподдельная застенчивость, и русая коса до пояса, в руку толщиной, и какая то хрупкость и беззащитность во всем девичьем образе.  Мысли о Варе не покидали Николая. Сначала думал, пройдет. Но не прошло. Вспомнил забавное  название деревни: «Псова гора».  А почему бы и нет? Как представилась возможность, поехал.

   Варя даже и не раздумывала. Нет, ну для вида конечно посмущалась, но уже для себя решила все с первых минут, как поняла цель визита Николая Ивановича.  Это было не просто «да», а  «ДА ДА ДА».   Сбылась ее мечта- уехать из деревни. Не важно куда. Не важно, как.  Главное не видеть больше эту ненавистную грязь, не слышать кудахтанье, мычание, гоготание. Резиновые чуни на все случаи жизни (в туфельках то оно ладнее). А что нет любви, разве это основное? Как-нибудь да сладится. Тем более Варя просто отказывалась задумываться «а что будет потом?» Намного важнее для нее было что будет сейчас.

Изменено 8 октября, 2020 пользователем миSтика

[миSтика 55]

Коммуналка. Часть 5    Изольда.

 

- «Дай теперь я посмотрю»! – Сева  пыхтел и пытался оттеснить от замочной скважины соседской двери  брата Мишу.  Последний  упирался и  громким шепотом уговаривал  подождать. Сева от обиды захныкал. Ольга из кухни услышала возню сыновей. Выглянув в коридор позвала детей:

-«Миша, Сева, а ну подойдите сюда! Сколько раз я говорила, подсматривать не хорошо!»

-«Мам, но ведь Изольды Юльевны все равно нет дома. Мы же не за ней подсматриваем.!»  - Миша шмыгнул носом- «И вообще, Севка толкается!»

-«А ты мне смотреть не даешь!» - буркнул Сева.

-«И все же это плохо. Идите играйте в комнату. Сейчас обед закончу готовить, и пойдем в «Аквариум»

« У-у-у..  можно не в Аквариум? Давай на ВДНХ? Там гораздо интереснее!» - Сева и Миша запрыгали вокруг матери.  Ольга улыбнулась: «Ну, хорошо. Только с условием, больше не крутиться у двери Изабеллы Юльевны!»

-«Ладно, ладно! Хорошо! Мы в комнату!» - и мальчики, уже забыв взаимную обиду, побежали по коридору.

   Ольга вернулась на кухню.

          Почему же братьев так привлекала замочная скважина, вернее возможность в нее заглянуть? Кстати, возможность была не всегда: Если соседка была дома, то с той стороны двери был вставлен ключ, и ничего не было видно. А вот если ключа не было, то заглянув в замочную скважину, можно было увидеть сказку.

 В комнате, которую занимала Изольда Юльевна, был эркер – предмет зависти многих соседей.

- «Как красиво там висели гардины, у директорши –то!» - обычно, при этих словах Зинаида мечтательно закатывала глаза.  Ранее комнату занимала Нина Георгиевна Забелина, бывшая  директор одной из женских гимназий Москвы. После 1917 года мужские и женские гимназии были ликвидированы, вместо них появились единые трудовые школы для совместного обучения мальчиков и девочек.  Нине Георгиевне предложили работать в одной из школ, преподавать географию, но она отказалась. Вместо этого стала заниматься репетиторством. Говорили, что ее наставницей и приятельницей, не смотря на разницу в возрасте, была племянница А.С.Пушкина, Мария Львовна Нейкрих.   По крайней мере, на нескольких фотографиях, которые показывала старушка, они вдвоем  были запечатлены в декорациях  фотоателье Эмиля  Сигизмундовича Бенделя.  Мария Львовна, миниатюрная старушка в   темном платье с глухим воротником и кружевным зонтиком, и Нина Георгиевна в меховой горжетке, небрежно накинутой на плечи, позировали на фоне нарисованного водопада и античных руин.

  После смерти Нины Георгиевны, Зинаида начала хлопотать, чтобы освободившуюся комнату отдали ей. Конечно, не как по расширению жилплощади, а за выездом.  Комната «директорши» была даже немного поменьше, но самое главное это был эркер – предел мечтаний Зинаиды.  Женщина хотела занять комнату Забелиной, а свою отдать в жилищный фонд.

    Но осуществить задуманное не удалось. Еще не успела душа Нины Георгиевны уйти в то место, которое уготовал ей Господь, как комната оказалась занята новой соседкой.

-«Не по-людски это!» -Ворчала Мироновна- «До сорока дней и в комнату бы заходить не надо было, а они вон, вещи выбрасывают!»

    Соседка была одинока, поэтому комнату разгрузили быстро: наследовать «добро» было некому.  Что-то взяли себе соседи, кто посмелее (опять же, примета). Носильные вещи почти все забрала беспечная Лилька с третьего этажа, которую за глаза Мироновна называла «женщина горизонтального поведения». Кстати, видно за это самое поведение и воткнули ей, спустя несколько лет, под ребро нож на лестнице черного хода.

-« У Георгиевны вон шмотки какие, все дорогие, ткань то хорошая, вечная. Перешью.  Да и мех еще ничего, если переделать.» -приговаривала Лилька, упаковывая мешки. Больше охотниц до «директрисиных одёжок» не нашлось.

     Так вот, вернемся к эркеру. Поскольку в торце комнаты было целых три больших окна, то света получалось гораздо больше, чем в обычной комнате. Штор на окнах не было.

       У центрального стекла стояла стеклянная витрина. Вернее, конечно, не витрина, а большой шкаф со прозрачными дверцами и, вероятно, снятой  задней панелью. Поскольку за ним была не стена, а окно, то содержимое было видно очень хорошо. В былые времена, это был, вероятно буфет, или горка для посуды. Сейчас же из него были вынуты все полочки, а внутри переливалось всеми цветами радуги нечто фантастическое. То единственное, что осталось у Изольды Юльевны от прошлой жизни. Возможно для многих это будет просто старая мишура, но для нее это было больше чем «все».

   За стеклом на черном манекене, обтянутом бархатом, было нежно розовое облако старого циркового костюма наездницы, расшитого разноцветным стеклярусом.  Рядом с манекеном на специальной подставке стоял султан с тремя разноцветными страусовыми перьями. Украшение любимого Принца.  С вороным красавцем першероном долгое время делили цирковой манеж.  До тех пор, пока…  впрочем, об этом  позже .

       На выцветших обоях справа и слева от витрины висели старые афиши.  «Гротеск-наездница Изольда Феррони». И с каждой смотрела молодая улыбающаяся Изольда, обнимающая лоснящегося кареглазого  Принца.

  В комнате Изольды Юльевны было еще немало интересных вещей. Но, через замочную скважину была видна только витрина и краешки афиш.

   Только один раз Миша и Сева мельком видели почти все  сокровища, которые были в комнате:  нанятые грузчики выносили оттуда старый  неуклюжий и тяжелый диван, а мальчики только вернулись с прогулки.

-«А ну мелюзга, шустрее пробегайте!» - наигранно строго шикнул на них один из рабочих, крупный, коренастый, с усами как у Иосифа Виссарионовича. Мальчишки испугано кинулись по коридору, и у открытой двери соседки замешкались: диван занял почти весь коридор, и в пространство между ним и стеной можно было лишь протиснуться. Вот во время «протискивания» дети и увидели своеобразный музей циркового искусства.

Все пространство по периметру комнаты было заставлено и завешено удивительными вещами и сувенирами. Они были на этажерках, на навесных полочках и просто на стенах.  Фигурки, статуэтки, маски, мелкие предметы циркового инвентаря. И, конечно же, афиши.

  Мальчишки даже остановились и замерли от неожиданности, и только второй окрик усатого грузчика привел их в чувство.

   Братья знали, что Изольда «бывшая цирковая». Но на эту тему соседка предпочитала не говорить.  Как-то раз Миша набрался смелости и, улучив момент, когда в кухне никого не было, кроме Изольды Юльевны, спросил:

-«А  вы взаправду  бывшая цирковая?»

 Она внимательно посмотрела на мальчика, помолчала, словно раздумывая отвечать ему или нет, после чего сказала:»

 -«Бывших цирковых не бывает. Артист — это не профессия, это жизнь.» и, замолчав,  больше не произнесла ни слова.

       Темноволосая, с гипнотическим  взглядом черных как омут, глаз, Изольда была цыганкой. Но, об этом никто не знал. А те, кто знал, были уже или очень далеко, или не было их на этом свете. Для всех окружающих она была артисткой цирка из известной большой  цирковой династии  Феррони.

 

      Давно это было. В 1878 году в московский цирк Карла Гинне, находившийся на Воздвиженке (теперь улица Калинина) прибыл на гастроли итальянский артист Дионисий Феррони.

Успех вновь прибывший в Москву артист имел большой, публика ему щедро аплодировала. Но вот сезон в цирке закончился, нужно думать о дальнейшей работе.

Возвращаться обратно в Италию? Но это значило совершить длительное и очень дорогое путешествие, семья-то большая — жена и пятеро сыновей. А не попытать ли счастья в России?! Тем более что жена была наездницей, дети готовились стать артистами цирка, уже начали с успехом показывать свое мастерство.

      Когда в 1888 году Дионисий Феррони скончался, сыновья продолжили его дело. Тем более что уже подрастали их дети и также становились артистами.

   Однажды один из пяти сыновей Феррони поехал в цыганский табор за лошадью. Их Гром начинал стареть, и надо было подыскивать ему замену. Наводку на нужного человека дал один из артистов. Приехав в табор, Америго быстро нашел невысокого юркого  Гожо, тот ему привел красавца жеребца. Уже собравшись уезжать, молодой человек вдруг увидел, как из кибитки Гожо спустилась пожилая  цыганка с ребенком на руках. Девочке  на вид можно было дать и  два года, и два с половиной. Возможно, чуть больше. Тряпки, намотанные на тщедушное тельце, мешали это сделать

.-«Молодой-красивый, возьми ребенка в артисты!»

   Не успел Америго и рта раскрыть, как цыганка продолжила: «Сирота она. Понимаешь? Ни отца, ни матери. В чужой семье растет. Хоть у нас все дети «свои, но судьба обездоленного  всегда горькая. »

Увидев, что мужчина не говорит «да», но и , вместе с тем, не говорит и «нет», старуха вытащила из одного из своих многочисленных карманов золотой браслет.

-«Единственное, что ей от матери осталось, возьми на удачу. А у девки большое будущее будет, если красное платье не оденет»

   Не успел он и глазом моргнуть, как девочка оказалась у него на руках.

  На удивление, маленькую Изольду приняли очень хорошо.  Кстати, Америго так опешил, что забыл спросить у старухи, как зовут девочку. Выдав малышку за свою родственницу, Феррони даже выправил ей документы. Помогло стечение обстоятельств. В семье у одного из многочисленных   Феррони родилась дочка. Изольда. В годовалом возрасте с ней случился несчастный случай по недосмотру родителей. Тяжело травмированного ребенка отвезли в больницу. Прогнозы были неутешительны. В дальнейшем, девочка выжила, но, по прогнозам врачей , на всю жизнь должна была остаться инвалидом: необратимые последствия после травмы. Несчастный ребенок скончался как раз в те дни, когда Америго привез домой маленькую цыганочку. Вероятно, в большинстве случаев деньги решают все: каким-то образом теперь безымянная кроха стала Изольдой Юльевной Феррони.

     Маленькая Иза оказалась очень талантлива. В совокупности с ее невероятной гибкостью и грациозностью все шло к тому, что  в    династии Феррони  скоро засияет    новая звездочка.  Кроме этого, девочка  обладала   фантастической интуицией и даром предсказания.  Выяснилось все случайно.  Когда Изольде было около четырех   лет, она однажды проснулась в слезах. На вопрос, что ее так расстроило, сказала:-  «Гром упал и  умер!!». Взрослые только посмеялись над фантазией малышки. Каково же было их удивление и замешательство, когда через час стало известно, что Гром на самом деле ночью пал.  После этого ситуации с предсказаниями стали повторяться с завидным постоянством.  И скоро уже почти вся труппа стала прислушиваться к словам девочки, а, порой и спрашивать ее о чем-либо.  Изольда не ошиблась ни разу.

      Когда Изольде исполнилось шестнадцать лет, Америго решил отдать ей принадлежащий по праву браслет и рассказать историю ее  появления  в семье Феррони.  Он позвал девушку в закуток, служивший гримерной и приготовился к серьезному разговору.  Мужчина  уже несколько дней прокручивал мысленно  предстоящий разговор. Не знал, как начать.  Но беспокоился зря : после первых же его слов, Изольда посмотрела на него своими жгуче-черными глазами и сказала: « Не переживай, я все давно знаю.»  Помолчав, добавила: « И про красное платье тоже».  Америго даже не  произнес «Откуда??». Этот вопрос можно было прочесть в его глазах. Изольда улыбнулась: «Мама мне сказала Инкэр тыри чиб палэ данда, морэ! Это значит, держи язык за зубами. Вот я и молчала.»

   Ничего не понимающий Америго наконец смог совладать с речью: « Мама? ? Ты же…сирота!». Изольда покачала головой: -« Нет, меня тебе отдала моя мама.»  Мужчина не верил своим ушам: неужели та пожилая седая цыганка была матерью такого маленького ребенка. Этого не может быть

-«Если тебе интересно, я расскажу. Теперь можно.»

Америго мелко закивал головой в знак согласия,  все еще пребывая в состоянии шока. То , что он услышал, заставило его еще несколько дней пребывать в некой растерянности.

   Мать Изольды (Мирелы)  –Черген, что в переводе с цыганского значит «звезда», была шувихани или  шувани. Так у цыган называют самых сильных ведьм. Магическая сила передается от старых  молодым, поэтому  встречаются ведьмы и в шестом и в седьмом поколении. Этот дар, эту силу предков, несут много веков, поэтому она такая мощная. Если род не прерывается, то с каждым последующим поколением рождается ведьма, которая будет сильнее предыдущей.  Черген считалась достаточно сильной ведьмой, но надо же было случиться так, что случайно, сама того не желая, она перешла дорогу более могущественной  шувихани.  Та  со зла и прокляла Черген.  Не саму ее, а  маленькую Мирелу  . Бывает, даже сами шувихани  не могут снять проклятие, если они слабее той, которая его навела. Так и получилось. Черген не смогла снять проклятье.  Применив все свое могущество, она смогла лишь упросить духов   поменять судьбу дочери.  Что бы та прожила не свою жизнь. Нет, цыганка не была виновна в несчастном случае с настоящей Изольдой. Черген было видение о том , чью жизнь можно было забрать в обмен на жизнь дочери. Малютка  все равно была обречена : впереди ее ждала жизнь полная боли и страданий.  Шувихани  было  разрешено  избавить  девочку  от мучений.

    Когда Америго видел тогда перед собой старуху, это был просто гипнотическое влияние . Черген отвела ему глаза и внушила, что перед ним стоит   не  молодая женщина.

   Несколько раз после этого она являлась к дочери в снах.  Прошлой зимой она пришла в последний раз, сказав, что при своей земной жизни уже не явится.

   Америго посмотрел на Изольду: -«Так что, ты тоже эта, как ее.. шувихани?»

-«Нет, дар передается кровному родственнику, но не обязательно дочери. Чаще это происходит через поколение. И вообще, шувихани не просто ведьма. На то, что ребенок станет шувихани, указывает особый знак на его теле. Я же могу только немного видеть будущее, даже, скорее, его чувствовать».

- «А что за красное платье, которое тебе нельзя одевать?»   Изольда пожала плечами: «Этого я и сама не знаю. Мама мне несколько раз говорила, что мне надо остерегаться носить красное платье и называть свое настоящее имя»

   Такого поворота дел Америго не ожидал. Ведьмы. Проклятия.  Чертовщина какая-то.  Он потер пальцами виски: немного заболела голова. Тут вспомнил: достал из кармана что-то завернутое в клетчатый носовой платок, развернул на ладони:

-«Иза, вот твой браслет. Я его хранил все эти годы. Раньше не отдавал. Думал, что потеряешь: вещь то дорогая, старинная».

Девушка взяла массивный браслет. Он был сделан в виде змеи, свернувшейся кольцами. Кольца образовывали четыре ряда и оканчивались небольшой плоской змеиной головой. Глазами служили два достаточно крупных черных турмалина. Подержав его в руке, словно взвешивая, Изольда вдруг протянула браслет Америго.:

  -«Пусть пока у тебя будет. Носить его я не могу, с рукой оторвут. Хранить его негде. Время придет – заберу»

     По прошествии некоторого времени Америго решил готовить Изольде сольный номер.  До этого она выступала вместе со  сводными братьями, выполняя несложные трюки. Хотя девушке  было достаточно просто выпорхнуть на арену и зал уже взрывался аплодисментами. Невысокого роста но ладно сложенная, с  иссиня –черными локонами и очаровательной улыбкой, в расшитом блестками  и искрящемся под ярким светом  трико с короткой газовой юбочкой нежно –розового цвета, Изольда была эффектна и обворожительна.

  Прежде всего, для номера нужен был  мерин. Он спокойнее и гораздо более  предсказуемый, чем  жеребец.  Выбор пал на Принца. Массивный и добродушный першерон как нельзя лучше подошел  на эту роль.  На его лоснящейся, словно атласной, спине  прекрасно располагалось панно- специальное широкое столообразное седло, на котором  гротеск-наездница выполняла различные трюки.

   Шло время.  Изольда  все больше и больше  усложняла свои трюки. Публика целенаправленно шла на ее номера.  

   В январе 1919 года Луначарский распорядился организовать секцию цирка при театральном отделе Наркомпроса. Перед ней поставили цель: провести национализацию московских стационарных цирков и выработать ближайший план реформ. Летом 1919 года обе столичные арены были объявлены национализированными. Первые заботы секции  сводились к очищению циркового репертуара от налета варьете и эстрады, особенно сгустившегося в годы войны и революции.

    Через несколько лет  был взят курс на изгнание иностранцев с советских арен. С трибун заговорили о необходимости создания в цирках масштабных героических и сатирических постановок, посвященных актуальным темам.

  Все чаще выступления  семьи Феррони стали убирать из программы. 

       Из заграничного турне в СССР вернулся Вильямс Труцци, звезда отечественного цирка, мастер европейского масштаба. Его назначили артистическим директором госцирков Республики и призвали заняться советизацией цирка.

   По поручению свыше пришлось вносить  идеологическую струю в  выступления артистов. Эта участь не миновала  и  номер Изольды. Было рекомендовано внести изменения: в частности поменять костюм на «Соответствующий нормам социалистической морали». Художники по костюмам   Павел Кузнецов, Борис Эрдман порой создавали костюмы может и «соответствующие», но  абсолютно  профнепригодные.  Изольде была предложен брючный костюм, стилизованный под военную форму  и длинный шлейф к нему, который в конце выступления должен был отстегиваться и символизировать  знамя страны Советов.  На вопрос, как же с таким шлейфом  выполнять акробатические элементы, был дан  ответ, что можете вообще ничего не выполнять: на  Ваше место есть десять других претендентов.

   Так как ателье получило большой заказ к новой постановке, то мастера не справлялись с объемом работ. И многие костюмы артисты получили лишь  накануне премьеры.     Когда Изольда увидела свой костюм, она пришла в ужас. Даже не сколько от чудовищной убогости, сколько от цветовой гаммы. На слабом подобии военного костюма грязно-зеленого цвета со стороны спины под воротником крепилось алое полотнище флага.

    Внутри у Изольды все сжалось. Сердце ухнуло куда –то вниз.

« Со мангэ те кира, мае?!! ( что мне делать, мама?» -шептала Иза-« Ту ман шуеэса? (Ты меня слышишь?»   Но ответом ей была зловещая тишина.

    Во время исполнения сложного акробатического элемента шлейф обвился вокруг ноги лошади, Изольда потеряла равновесие и упала на манеж.

   Надев «красное платье», Мирела почти повторила судьбу маленькой Изольды.

Но, видимо, просьбы и мольбы  Черген к духам не прошли даром. Травмы были не фатальные, хотя  о профессии гротеск – наездницы пришлось забыть.

   Изольда ушла из цирка. Ушла физически. Но  душой она всегда оставалась там. Ей часто снился один и тот же сон: Звучит музыка и  луч из темноты выхватывает  точеную фигурку наездницы. Изольда смотрела на себя будто бы со стороны. Вот, плавно двигаясь она выходит на середину манежа. Вслед неторопливо   выводят  мощного красавца Принца. Четко отработанным движением  девушка легко запрыгивает на панно и начинает свое выступление. Но тут  музыка начинает звучать все тише, образы расплываются. Свет луча становится все тусклее и тусклее, пока манеж не погружается в полную тьму.

 -« явЭн кхарЭ, Мирела, явЭн кхарЭ.. (пойдем домой )»  - долетает  до Изольды тихий голос матери.

-« М э авАв, мае……. ( я приду, мама…)»…Когда -нибудь я приду…..

 

[JuliaGEm 52 469]

@миSтика перечитала всё целиком.

Замечательно.

Отлично вы пишите, умеете нужную струну в душе зацепить - я в последнее время (если уж честно) читаю невнимательно и неохотно, а тут прям села "чисто глянуть" и... без отрыва, всё залпом

 

Спасибо!

И пишите еще

Вы прям сейчас как отдушина - и на форуме, и вообще

[миSтика 55]

Спасибо))) Обязательно напишу))

[миSтика 55]

Коммуналка. Часть шестая.   Эсфирь.

 

         Фира Айзенбах приехала в Москву в далеком 1934 году из Кронштадта, в Государственный институт стоматологии и одонтологии.  ГИСО проводил постдипломную специализацию зубных врачей, в том числе окончивших медицинские факультеты. Не так давно     правительство издало постановление «О реорганизации системы подготовки врачебных кадров», главной целью которого было расширение объема подготовки специалистов, а так же  увеличение срока обучения в медицинских вузах.

   В 1931 году директором института становится Соломон Григорьевич Иоффе. Именно он и подсуетился, чтобы Фира, дочь его покойного приятеля Исаака Айзенбаха, прошла практику под его, Соломона, руководством.  Девушка подавала большие надежды, и, в перспективе, могла бы стать прекрасным специалистом.

   По его же рекомендации, Фира, по паспорту Эсфирь Исааковна, после прохождения практики и получения всех необходимых документов, была направлена на работу в одну из так называемых «Кремлевских поликлиник». И, как сейчас говорят, вишенкой на торте, стало получение комнаты в коммунальной квартире.

   Казалось бы, девушка родилась  с золотой ложкой во рту, но судьба, которая была так щедра в начале жизненного пути,  потихоньку стала  убавлять свои дары.

  Конечно, Фира не сидела и не ждала, пока на нее упадет очередная манна с небес. Она прилагала массу усилий, чтобы совершенствовать свое мастерство. Проводила вечера в библиотеке, штудируя научные труды, монографии и диссертации. По возможности посещала профильные конференции.  Учитывая, что Соломон Григорьевич оставил место директора ГНИИСО и МСИ 1937 году (принимая во внимание  год и должность можно было предположить, что стало причиной), то девушке больше не приходилось рассчитывать на помощь.  Да она, собственно, и не обращалась за какими- то благами. Понимая, что Иоффе и так сделал для нее очень много.

    О смене руководства института она  узнала  случайно. Фира пару раз в месяц всегда звонила   Соломону Григорьевичу. Справлялась о самочувствии, рассказывала о своих успехах, поздравляла с праздниками. В этом городе он был для нее самый близкий человек.  Мама  и сестра остались в Кронштадте. Набрав знакомый номер- она звонила Иоффе только на работу-  с удивлением услышала грубоватый женский голос. Девушка робко поинтересовалась, может ли она услышать Соломона Григорьевича? В ответ ей было лишь сухо сказано: «Деточка, больше сюда не звоните».

   Прошло несколько лет. Фира продолжала работать в стоматологическом отделении поликлиники. Постепенно образовался круг «своих» пациентов, которые ходили именно к Айзенбах.  Руководство оставалось довольно.  Никогда не надо было решать, кто поедет на ту или иную конференцию или симпозиум. Если раньше приходилось отправлять сотрудников «добровольно-принудительно», то теперь спорных вопросов практически не возникало. Эсфирь Исааковна была в прямом смысле слова палочкой-выручалочкой.  Оставалась на дежурства в выходные, задерживалась, если случался какой –то форс мажор.  Ей некуда было спешить.  И если коллег ждали дома ужин, мужья, жены, дети.. то ее не ждал никто.

    Да и откуда бы взялся этот «кто-то». Свободного времени, если честно, у Фиры не было. В будни работа. Пока до дома доберешься, уже глубокий вечер. А в выходные- какие-то домашние дела, обязательно библиотека, Иногда выбиралась в театр  с  Нетой, соседкой по  квартире. Вот и весь досуг.

     Нина Яковлевна Гершфельд давно была прикреплена к «Кремлевке».  Но лечиться не очень любила. Учитывая, что, как говорится, Бог дал  хорошее здоровье, в поликлинике она появлялась крайне редко. И каждый раз, когда планировался  визит к  врачу, женщина  начинала нервничать.  Особенно боязно ей было посещать стоматолога.  А надо сказать, что стоматологическое оборудование в то время, еще оставляло желать лучшего.  И это еще в «не простой» поликлинике. А что творилось там, где лечили зубы простые смертные, она себе вообще даже не представляла.

        В один прекрасный день, хотя для Нины Яковлевны он вовсе не был прекрасным,  она поняла, что визит к стоматологу не за горами. Промучившись ночь, с утра поспешила на прием. Ожидая вызова, мазнула взглядом по двери кабинета, и была сильно удивлена: вместо привычной фамилии «Панкратова» на табличке значилось «Айзенбах Э.И». 

 Брови Нины Яковлевны удивленно поползли вверх. Воображение нарисовало некий образ импозантного мужчины –стоматолога. Возможно, в годах.  Нина Яковлевна хоть и была «дама элегантного возраста», и, кроме того, в некотором мандраже перед предстоящей экзекуцией, но все равно: женщина в любом возрасте остается женщиной. Рука сама потянулась в сумочку за пудреницей.  В это время дверь кабинета открылась и из него вышла довольно молодая женщина в белом халате, с листком бумаги  в руке.  Увидев сидящую пациентку, сказала :-«Подождите, пожалуйста, пару минут, я подпишу у заведующей план лечения и  позову Вас на прием».  Провожая взглядом удаляющуюся фигуру, Нина Яковлевна подумала:

- « И медсестру  поменяли.. что это у них за перестановки..» вдруг , спохватившись, окликнула уходящую, та остановилась. Немного смущаясь, женщина произнесла: -«Скажите, а доктор Айзенбах молодой, или в возрасте?».  Медсестра улыбнулась: «Доктор Айзенбах – это я.»

   Уже потом, спустя время, когда они вдвоем  вспоминали этот эпизод, то весело смеялись. Но  в тот момент Нина Яковлевна была готова провалиться сквозь землю от стыда. И если бы не ноющая боль, становившаяся все более пульсирующей, она бы, вот честное слово, сбежала из поликлиники.

   Вопреки опасениям пациентки, лечение было не таким уж и болезненным. Ловкие руки Эсфири Исааковны достаточно быстро провели все необходимые манипуляции.

  -«Ну вот и все! Вернее, почти все. »- Фира дала в руки пациентке небольшое зеркальце-  «Смотрите, вот Ваш источник боли. Нижняя пятерка.  Мы имеем сильное воспаление нервной ткани зуба. Пришлось поставить мышьяк, иначе будет очень больно. А нерв необходимо удалить. Послезавтра придете ко мне, и мы все доделаем. Боли уже не будет. Сейчас купите вот это» -Фира быстро выписала рецепт- «До ночи зуб должен успокоиться».

   Так и случилось. К вечеру остатки боли улетучились и в следующий свой визит Нина Яковлевна была удивлена, что практически не почувствовала дискомфорта.

  -«Эсфирь Исааковна, Вы волшебница!»- довольная пациентка поднялась из кресла- «Завидую вашему мужу. Вот повезло: и умница, и красавица, да еще и руки золотые.»

Фира улыбнулась: « Спасибо. Но пока завидовать некому.»

   -«Ой простите старуху!»- Нина Яковлевна всплеснула руками- «Вот что этим мужчинам надо. Хотя что там. У самой такой же. Все «в девках» сидит. Я уж не лезу.. а надо бы наверно…».

-«Значит не нашел еще своего человека» -Фира поднялась со стула-«Вы извините, там пациент уже по времени должен быть, у нас тут строго…»

-« Да да, Эсфирь Исааковна, заболтала я Вас.. спасибо еще раз, до свидания!»

     Выйдя за дверь, женщина увидела сидящего на банкетке перед кабинетом  унылого мужчину, держащегося за щеку.

-«Даже и не бойтесь. Не врач, а сокровище. Руки-золотые!» - Нина Яковлевна поправила прическу и не спеша, с достоинством, пошла по коридору.

        Насчет своего сына она слукавила. Вернее, на счет своего поведения. Она не то что «не лезла».   Нина Яковлевна буквально была одержима идеей женить Ефима. 

       После смерти мужа, Вениамина Иосифовича, она окружила сына двойной заботой. Да что там двойной. Тройной.

       Когда умер отец, Ефим только начал учебу в престижном Московском институте советской кооперативной торговли. В школе полноватый близорукий мальчик никогда не был объектом грез одноклассниц. Но сейчас ситуация поменялась. Не секрет, что многие из студенток целенаправленно поступали в этот институт, чтобы найти себе будущего мужа.   Из стен данного учебного заведения выходили исключительно будущие директора и начальники. Ефим сначала даже опешил от того через край бьющего внимания, исходившего от однокурсниц.  Особенно старалась одна, Зоя, миловидная брюнетка с томным взглядом. Ну просто прохода не давала.  Изначально принявший все за чистую монету, отчасти наивный молодой человек, воспитанный в лучших традициях интеллигентной семьи, как подобает порядочным людям с серьезными намерениями, решил познакомить Зою с Ниной Яковлевной. 

          Знакомство состоялось в один из воскресных дней. Зоя очень хотела произвести впечатление.  Ефим сначала переживал, но, увидев, что мама, найдя какие-то общие темы с девушкой, охотно поддерживает разговор и называет ее не иначе как «Зоинька», успокоился.

   Когда Ефим проводил девушку и вернулся домой, то увидел маму, сидящую в кресле у окна. На ее коленях клубочком свернулась Дымка, красивая серебристо серая кошка. Со стола было все убрано , посуда вымыта.

-«Ма, ну как тебе Зоя?» - Ефим подошел к матери и нежно поцеловал ее в пробор уже начинающих седеть, волос. Она подняла взгляд на сына:

-« Как? Да никак, Фима. Ты разве не замечаешь, что этой девушке нужна только твоя будущая должность, ну и..»- она обвела взглядом вокруг-«Твоя жилплощадь»

  Ефим тогда сильно обиделся на мать. Хотя не подал и вида. Зое соврал, что она очень понравилась, решив, что потом Нина Яковлевна поменяет свое мнение, когда увидит, что его избранница   на самом деле милая и бескорыстная девушка.  Через пару недель после знакомства с Ниной Яковлевной, молодые люди собрались в театр, договорившись встретиться после занятий у главного входа.  Ефим вышел из корпуса немного раньше, и, пока у него было в запасе около пятнадцати минут, решил купить на углу пирожков с повидлом. Если честно, хотелось есть, а в театральном буфете цены кусались. А так, на пути к метро, можно было и подкрепиться.  На обратном пути, свернув во двор института, он издалека увидел стоящую к нему спиной у входа Зою и рядом с ней еще одну девушку с их курса. Только молодой человек не помнил ее имени. Вера, что ли. Впрочем, это было и не важно. Решив подойти незамеченным, он прошел не прямо, а, немного свернув, хотел подойти со стороны высаженных елочек, чтобы напугать стоящих девушек. Вот сыграло что-то мальчишеское.  Уже были сумерки, фонари освещали только пространство перед входом. И план почти удался. Подкрадываясь он вдруг услышал голос Зои:

-«Где вот этого еврейского индюка носит? А еще театр   терпеть. скукота. Ну чего не сделаешь ради моей высокой цели...!». И до ушей Фимы долетел заливистый девичий смех.

    Ефим положил сверток с пирожками на снег и медленно развернувшись, стараясь не привлекать внимания, незаметно ушел.

   Произошедшее настолько его обескуражило, что он несколько дней приходил в себя. На гневный вопрос Зои, о том, почему он не пришел и что все это значит, он ответил, что еврейский индюк передумал идти в театр.  Девушка даже не смутилась. Она рассмеялась ему в лицо, сказав, что даже хорошо, что так вышло, а то ей уже надоело изображать любовь. Ефим смотрел вслед удаляющейся Зое, и было ощущение, что он осыпается, как песочный замок. Голова, плечи, руки... песок змейками струится по остову, оказываясь у ног. И вот уже ничего нет, только горка песка, которую уже начинает сглаживать ветер.

     Нина Яковлевна видела, что с ее сыном, с ее мальчиком, что-то происходит. Узнав причину, она поступила мудро. Не стала торжествующе говорить, мол, а я ведь предупреждала.  Погладив сына по руке лишь сказала: «Все к лучшему. Хорошо, что что все открылось сейчас, а не потом».

   После всего случившегося, что-то поменялось внутри Ефима. Во всяком случае, он это ощущал. Переборов свою некую природную лень, занялся спортом. Пробежки по утрам, зарядка. Нашел старые отцовские гантели. Через какое-то время появился рельеф мышц, расправились плечи, ушла сутулость. Куда-то пропал намечающийся живот. Казалось, Ефим даже стал выше ростом. Только вот с близорукостью ничего нельзя было поделать. Но, купив очки в новой, подходящей ему оправе, Ефим с удивлением отметил, что они его ничуть не портят, чего нельзя было сказать о старых.

   Вот только его отношение к девушкам поменялось. Нет, он все так же охотно шел на контакт. Ему нравилось оказываться в центре внимания. Просто  перестал относиться серьезно к противоположному полу. Все это превратилось в игру, в некий, ни к чему не обязывающий легкий флирт. Ничего никому не обещая, он общался, встречался, расставался, словно хотел отомстить всем девушкам за то свое первое, настоящее чувство, которое сейчас ушло, растворилось в череде каких-то поверхностных эмоций.

   Сначала Нина Яковлевна не придавала этому значения, рассудив, что раз девушки сами вешаются на ее сына, то он вроде, как и не виноват. Больше выбора, лучше результат. Но когда прошел год, второй, третий, А Ефим так и не нашел серьезных отношений, то она забеспокоилась. Как любая мать, она хотела какой –то стабильности для своего ребенка. Тем более сын уже закончил институт, получил неплохую должность с перспективой продвижения по служебной лестнице. Жилищные условия, благодаря покойному супругу, у них были более чем хорошие. Но Ефим совершенно не горел желанием обзаводиться семьей, говорил, что ему и так хорошо.

   Нина Яковлевна пыталась знакомить сына с «приличными» девушками: дочерями своих подруг, и друзей покойного мужа, но - напрасно.  Ефим был вежлив и обходителен с каждой из представленных «невест», но после подстроенных «случайных знакомств», каждый раз тактично намекал маме, что дальнейших встреч с объектом больше не предвидится. Постепенно Нина Яковлевна перестала играть роль свахи. Во – первых, закончились кандидатуры. А во – вторых, она потихоньку смирилась с тем, что Ефим совершенно не настроен на долгие и серьезные отношения.

   Сейчас же, возвращаясь с приема от Эсфири Исааковны (Божечки, ну какая она Эсфирь? Чуть за тридцать... Где ж мои тридцать лет!) Нина Яковлевна вдруг решила еще раз испытать судьбу. Ну а вдруг? Интеллигентная, умная молодая женщина была ей симпатична. Осталось подумать, как организовать очередную «случайную» встречу. И она уже почти все придумала, что завтра она снова запланирует визит к Айзенбах, но…

   Но, как говорится, хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах.

   А завтра была война…

 Центральная поликлиника Лечебно-санитарного управления Кремля в июне 1941 г. начала готовиться к эвакуации. Однако, часть сотрудников осталась в Москве. Врачи оказывали медицинскую помощь не только прикрепленному контингенту. В 1941 г. на станции метро «Коминтерн» (с декабря 1946 г. — «Калининская», сегодня — «Александровский сад») работал медпункт, где во время налетов и бомбежек было организовано дежурство.  Коллектив Центральной поликлиники Лечебно-санитарного управления Кремля взял шефство над военным госпиталем № 4634. Профессора и врачи проводили там консультации, нянечки и медсестры приходили в госпиталь на дневные и ночные дежурства.

         Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г., с 23 июня была объявлена мобилизация военнообязанных 14 возрастов (1905—1918 гг. рождения.  У Ефима, как и многих сотрудников его организации была бронь, и он призыву не подлежал. Но, тем не менее, добровольно вступил в 18-ю добровольческую стрелковую дивизию, сформированную в Ленинградском районе Москвы, которая 30-го июля была включена в состав 32-й армии. В конце ноября 1941 года, во время одной из атак, недалеко от поселка Румянцево Истринского района, младший лейтенант, Гершфельд Ефим Вениаминович, получил тяжелое ранение в правое бедро, с раздроблением бедренной кости. После дивизионного медсанбата был отправлен в эвакогоспиталь. Впоследствии - переведен в Москву.

        ………………………………………………………………………………………………………..

    Из окна дуло. Как не старались медсестры заклеивать окна и рассохшиеся рамы, все равно раненым, лежавшим на кроватях у окон, сквозило.  Где было возможно, окна, в ущерб освещенности, завешивали старыми одеялами.  Честь оказаться на такой кровати как раз и выпала Ефиму.  Отогнув край одеяла, он попытался посмотреть в окно.  Но кроме куска грязно-серого неба и веток березы за окном видно ничего не было. Он хотел было уже вернуть одеяло на место, как вдруг, на ближайшую к окну ветку, села ворона.  Встрепенулась, распушив перья, нахохлилась, и, заметив взгляд Ефима, склонила на бок голову, сверкнула угольным глазом и хрипло каркнула.

-«Ну вот, покаркай тут еще. Без тебя тошно.» - он опустил одеяло и попытался повернуться на бок. Резкая боль пронзила правую ногу и бок. Вполголоса чертыхнувшись, оставил эту затею, хотя спина уже начинала ныть от постоянного положения.

-«Давайте я Вам помогу… помогу повернуться.» - услышал он вдруг тихий голос. Перед ним стояла медсестра. Или врач. Но если врач, то из другого отделения. За неделю, что он находился тут, Ефим уже знал всех врачей отделения. Впрочем, и медсестер тоже.  –«Наверно новенькая»- подумал он, продолжая разглядывать в сумерках уходящего дня женский силуэт у своей койки.

-«Ну так что, помочь?»- женщина чуть склонила голову на бок, как та ворона за окном, и это вызвало раздражение.

-«Не надо, я сам!»- возможно резче, чем надо, ответил Ефим. Впрочем, медсестра не обиделась. Или просто не подала виду.

-«Не упрямьтесь. Вам не идет»- улыбнулась она.

-«Поверните лучше меня, сестричка!»- раздался голос со стороны, откуда-то с другой койки. Палата наполнилась нестройным смехом. Женщина обернулась на звук голоса:

-«Вот положительные эмоции — это как раз то, что вам всем сейчас нужно!» - и добавила, снова повернувшись к Ефиму- «И Вам тоже. Ваша относительная беспомощность — это временное состояние. Все будет хорошо.

    Прошла еще неделя. Другая.  Ефим стал потихоньку вставать. Сначала, опираясь на костыль, поднимался и стоял, держась другой рукой за спинку кровати. Через некоторое время уже мог пройти несколько шагов. Наконец, наступил день, когда он преодолел расстояние до двери палаты и вернулся обратно. Это далось нелегко. У кровати он немного замешкался, прикидывая, как будет сподручнее всего сесть.

- «А вот теперь я Вам все-таки помогу» - услышал он снова рядом с собой все тот же тихий голос и, почти сразу ощутил мягкую, но, в то же время, уверенную поддержку.

  После того, как он сел на кровать, то, не поднимая взгляда, буркнул: -«Спасибо». Ему все равно было неудобно принимать помощь от женщины.  Несмотря на то, что в госпитале он находился уже давно, и первое время был практически лежачим пациентом, всё равно, трудно было перебороть неловкость, которую он испытывал при манипуляциях, исполняемых медсестрами.

-«Ефим Вениаминович, вы замечательно восстанавливаетесь. Конечно, до выписки еще далеко, но прогресс налицо».

Он мрачно взглянул: «А Вы откуда знаете?»

Она улыбнулась: -«Ну я же врач».

 

   Фира одной из первых стала проводить консультации в подшефном госпитале. Не хватало специалистов именно в области челюстно-лицевой хирургии. Знаний, полученных во время обучения, повышения квалификации и самообразования было достаточно что бы иметь представление о возможных последствиях определенных ранений и методах восстановления.

  Несколько раз, из-за нехватки персонала, ей пришлось принимать вновь прибывших раненых.  Просматривая документы, Фира обратила внимание на фамилию одного из поступивших, которая показалась ей знакомой. Ну да, точно. Такая же была у одной из ее пациенток.  Учитывая, что фамилия редкая, не исключено, что раненый мужчина мог приходиться Нине Яковлевне родственником. Зная, как плохо сейчас доходят письма, Фира подумала, что может попытаться найти Нину Яковлевну и, если это действительно ее родственник, то информация о нем крайне важна.  Все осложнялось тем, что когда Центральная поликлиника Лечебно-санитарного управления Кремля в июне 1941 г. начала готовиться к эвакуации, то архив, согласно особому распоряжению, был уничтожен, поэтому не сохранилось никаких довоенных медицинских документов и историй болезни. У Фиры оставалась только одна зацепка: Она знала дом, где проживала Нина Яковлевна. Как- то в разговоре промелькнуло, что та проживает в доме Бройдо, иначе, в народе, называемом «дом с писателями». Она так и говорила: «Мой сосед, Лев Николаевич», имея ввиду, что над окном квартиры находился барельеф Толстого. Некогда престижный дом сейчас был разделен на коммуналки, но супругу Нины Яковлевны, за определенные заслуги, были выделены обособленные две большие   комнаты с отдельным входом, что по тем временам было более чем роскошно. После смерти супруга, опять же, принимая во внимание его статус, комнаты, без уплотнения, оставили за вдовой и сыном. А когда и сын через несколько лет получил перспективную должность в учреждении, приближенном к «небожителям», то вопрос о излишках метров отпал сам собой.

   Хмурым зимним вечером, после очередных консультаций в госпитале, Фира приехала к «дому с писателями».  Сначала она попыталась понять, где же барельеф с изображением классика. Но облик разрушающихся фигур было очень трудно разобрать, тем более в сумерках. Тогда Фира вспомнила, что в квартиру был отдельный вход. Действительно, в торце дома она заметила несколько ступенек, ведущие к двери. Поднявшись и увидев звонок, нажала, но звука не услышала. Пришлось постучать. Ответа не было. Она постучала еще, немного посильнее.

-«Кто там?» услышала она негромкий голос.

-«Нина Яковлевна, это Фира… Эсфирь Исааковна»!

-«Ой, я сейчас... сейчас открою!»-  раздался скрежет открывающегося замка.  Дверь открылась и на пороге возникла худенькая фигурка в накинутом на плечи пледе.

       Фира сидела за столом и держала в ладонях чашку горячего чая, грея озябшие руки. В комнате было почти совсем темно. В военное время в Москве действовал указ о затемнении. При угрозе авианалета запрещалось включать свет в квартирах. Запрет был настолько жестким, что по стеклам забывчивых граждан могли стрелять патрули. В конце ноября 1941 года в продаже даже появились светящиеся в темноте карточки, которые можно было прикрепить к одежде. Стоили они 1 рубль 60 копеек.  Но даже в этом полумраке было видно, как изменилась Нина Яковлевна. Из холеной, выглядящей гораздо моложе своих лет женщины она превратилась в старушку. Сильно похудела, стала как будто ниже ростом. Седые волосы были небрежно закручены в узел на затылке. Фира так и не успела еще сказать о цели своего визита. Нина Яковлевна не давала ей и слова вымолвить. О чем –то спрашивала, и тут же, не давая ответить, засыпала новыми вопросами. Наконец, воспользовавшись паузой, во время которой женщина доставала что-то из буфета, Фира все же спросила:

  - «Нина Яковлевна, скажите, а Гершфельд Ефим Вениаминович кем Вам приходится?»

 Раздался звон разбитой посуды. Даже в темноте Фира почувствовала, как оцепенела Нина Яковлевна.

-«Деточка, это же... мой сын…»

…………………………………………………………………………………………………………….

        Ефим   пошёл на поправку, но был признан негодным к военной службе с переосвидетельствованием через 6 месяцев, а 21 сентября 1942 года был демобилизован из рядов Советской армии. После получения первой группы инвалидности (одна нога стала короче другой, здоровой, на 4 см) о возвращении на фронт не могло быть и речи.

 

К концу 1943 года Центральная поликлиника полностью восстанавливает свою деятельность.  Были открыты терапевтическое, хирургическое, детское, стоматологическое, физиотерапевтическое и рентгеновское отделения, туберкулезный, кожный, глазной и урологический кабинеты, отделение помощи на дому. С ликвидацией Больнично-поликлинического отделения в г. Куйбышеве весь медицинский персонал возвратился в Москву.   Фира тоже постепенно вернулась к своим прямым обязанностям. 

      Ефим, который терпеть не мог врачей, теперь был вынужден, по мере необходимости, обращаться в поликлинику. Нина Яковлевна, окружившая сына еще большей заботой, теперь часто обращалась к Фире за помощью: узнать, когда принимает тот или иной врач, правильно ли назначено какое-либо лекарство.  Фире было неловко отказать, даже если вопрос был совсем не по ее профилю.  Постепенно у них сложились теплые, дружеские отношения.  Ефим же наоборот, был отстраненно вежлив. Его тяготила материнская гиперопека, но из уважения к матери и величайшего чувства такта, он предпочитал это не озвучивать.

     Однажды, придя на работу и взяв в регистратуре перечень записавшихся пациентов, Фира увидела знакомую фамилию. Только инициалы были другие. Вместо уже привычных «Н.Я» было написано «Е.В.» Почему-то вдруг слегка перехватило дыхание.  К чему скрывать, ей был   приятен этот, казалось замкнутый и не очень разговорчивый человек. Она понимала, что, скорее всего, эта холодная вежливость, граничащая с безразличием, просто своеобразная защита. Конечно, ему было неловко за то, что он, молодой, и в общем то здоровый, (да, он искренне считал себя здоровым. Подумаешь, хромота. Вон люди возвращаются: без рук, без ног, практически слепые... да каких только нет!), вынужден быть тут, а не на фронте. И повоевать –то не успел. Он стеснялся всей сложившейся ситуации. Да еще и Нина Яковлевна, вела себя с ним, как с маленьким ребенком, что не прибавляло мужчине оптимизма.

      Ровно в назначенное время раздался стук в дверь. Не успела Фира сказать: «Войдите», как дверь распахнулась, и в кабинет заглянул Ефим.

-«Добрый день, Эсфирь Исааковна, можно?»

-«Да, конечно, Ефим Вениаминович, заходите, что Вас беспокоит?»

-«Всю ночь пятый угол искал. А с утра сразу позвонил. У нас -то, как Вы знаете, телефона нет, поэтому, как всегда, от соседей»-  и Фира первый раз увидела, как Ефим улыбается. Она знала, что жильцы коммунальной квартиры на первом этаже разрешали Нине Яковлевне пользоваться их телефоном.

       Без присутствия матери, Ефим оказался совсем другим. Исчезла какая –то напряженность, постоянно витавшая в воздухе. Он напомнил человека, вынужденного целый день ходить в застегнутом на все пуговицы тесном и неудобном костюме, и давящем шею галстуке, и, наконец, получившего возможность ослабить узел галстука и расстегнуть пиджак.

   Фире пришлось попросить Ефима записаться в регистратуре на повторный визит: за один раз все проблемы решить не удалось.

  Вечером, по дороге домой, она поймала себя на том, что невольно возвращается к мыслям о Ефиме.  Обычно, когда человек садился в кресло, то становился для нее пациентом. Даже если это была знакомая или коллега. Причем, мужчина это или женщина, значения не имело.  Но сегодня...  Неоднократно она касалась руками лиц своих пациентов, но никогда еще под ее пальцами не пробегало что-то напоминающее слабый разряд тока. Несколько раз, когда она перехватывала взгляд Ефима, то чувствовала, как ее щеки заливает румянец (хорошо, что была одета маска).

   На следующий день Фира с удивлением обнаружила, что Ефим записался на самое последнее, вечернее, время приема. Опять зароились мысли и вопросы, и тут же возникающие ответы. « А почему? Наверное, чтобы проводить меня домой?.. Глупости. Просто человек занят, работает. Возможно, успевает только на это время...  А что, если действительно проводить…». И сердце так предательски застучало чаще... немного перехватило горло…

        Шесть часов вечера. Время последнего приема.… шесть- ноль одна, шесть- ноль две, три, четыре, пять…   В тиши кабинета через каждую минуту раздавался щелчок механизма, двигающего минутную стрелку. На большом циферблате было заметно ее передвижение: черной, размером со среднюю линейку.  Щелк!! Шесть- ноль шесть, Щелк! Шесть - ноль семь….  Странно, но раньше Фира никогда не слышала этих щелчков. Она пыталась чем-то занять себя, отвлечься от постоянного слежения за стрелкой, но ничего не получалось.  Щелк!! Шесть - ноль восемь…

    Хоть открытие двери и было ожидаемо, все равно Фира вздрогнула.

-«Я Вас напугал? Простите!» - Ефим неловко замешкался у двери.

-«Нет-нет, все в порядке. Просто я.. задумалась...» 

-«Немного опоздал. Подморозило к вечеру, скользко. В таких условиях из меня ходок то никакой.» В голосе мужчины прозвучало сожаление.

-«Ничего страшного. Да и опоздали совсем немного. Тем более, на сегодня Вы последний пациент. Не беда, если немного задержимся.»

…………………………………………………………………………………………………

   Попрощавшись с Ефимом, Фира устало опустилась на стул. Взяла из ящика стола небольшое зеркальце, грустно улыбнулась своему отражению: «Ну вот и все, А Вы-то уже, Эсфирь Исааковна, надумали себе Бог знает что! Никто никого и не собирался провожать. Просто… в дневные часы человек занят…и…ничего более».  Она встала, медленно расстегнула пуговицы, сняла халат. Повесила его в шкафчик. Торопиться ей было некуда. Домой? А что дома? Чай, любимый томик Чехова, да щегол Прошка.  Пестрый жилец появился случайно. Теплым апрельским днем Фира мыла окно. Смыв первую грязь пошла сменить воду, а, вернувшись, замерла на пороге: на подоконнике сидела пестрая птичка.

-«Откуда же ты, такой разноцветный взялся?».  Женщина была уверена, что птица при её приближении выпорхнет в окно, но нет.  Незваный гость переместился на шкаф и оттуда наблюдал за Фирой своими блестящими глазками-бусинками. По всей видимости улетать он и не собирался.  Фира домыла и закрыла окно, впрочем, оставила открытой форточку, надеясь, что посетитель сам найдет выход. До сумерек птичка исследовала комнату: пробовала клевать кисточки бахромы на салфетке, посидела на люстре, слетев на пол, стала подбирать какие-то крошки с пола. С наступлением темноты вспорхнула на книжную полку, и, усевшись на деревянную копилку в форме колодца, спрятала голову в перышки.

   Фира не стала закрывать форточку, решив, что уж утром то птичка точно улетит. Но не тут-то было. В итоге, самовольный поселенец получил имя Проша, и право жить в комнате. Громких песен он не пел, только нежно и тихонечко посвистывал. Посему, соседям не мешал. Откуда все же взялся щегол, осталось тайной. Птицу так никто и не искал.

       Фира выключила свет, закрыла кабинет, и медленно пошла по гулкому коридору, на ходу убирая ключ в кармашек сумки. На первом этаже попрощавшись с дежурной медсестрой, открыла тугую, тяжелую входную дверь. Мелкие снежинки, под порывом ветра, превратившиеся в сотни маленьких острых игл, обожгли лицо. Женщина даже зажмурилась: «Ну и погодка». Аккуратно ступая со ступенек крыльца, она вдруг ощутила аккуратную, но сильную поддержку под правый локоть.

-«Эсфирь Исааковна, разрешите теперь мне Вам помочь?»

Узнав голос Ефима, она удивилась, ведь прием закончился уже минут сорок назад. Возможно, он заходил еще к какому-нибудь специалисту? Хотя вряд ли: приемные часы заканчиваются в семь.

-«Не буду лукавить, я специально ждал Вас. Видите ли, в такую темноту и метель мне было страшно идти одному, вот, решил дождаться, что бы Вы меня проводили!»

   Даже не видя лица (метель вынуждала отворачиваться в сторону, и прикрывать глаза) Фира чувствовала, как Ефим улыбается. Да она и сама не смогла сдержать смех:

-«Ну что же. Давайте я Вас провожу»

            Как не сыпала снегом зима, все же пришлось ей уступить место весенним месяцам. И снова серый и рыхлый снег превращался в ручьи, которые бежали по тротуарам и обочинам, унося мелкий мусор. Постепенно набухали почки, и в один из дней деревья облачились в нежно-зеленую дымку юной листвы. с 30 апреля 1945-го отменили режим затемнения, который защищал город во время воздушных налетов. Накануне Первомая на центральных магистралях сияли фонари, ярко светились окна домов и витрины магазинов. Впервые за годы войны 1 мая провели военный и физкультурный парады. 2 мая из репродукторов прозвучали слова о взятии Берлина. А потом наступил самый долгожданный день.

          Вряд ли современное поколение может в полной мере представить, что ощутили люди в далеком 1945 году, когда услышали из городских репродукторов голос Юрия Левитана, зачитывающий акт о безоговорочной капитуляции Германии.

      И именно в этот день, вернее вечер, когда в темном небе распускались и рассыпались огненные цветы салюта Великой Победы, Фира услышала заветные три слова «Будь моей женой».

                      Прошло несколько лет. Жизнь и быт потихоньку налаживались. Нина Яковлевна радовалась долгожданной внучке. Маленькая Машенька была ее отдушиной. Хотя Фира не могла надышаться на свою малышку, но декретный отпуск был всего три месяца, после чего, надо было выходить на работу. Встал вопрос о яслях. Нина Яковлевна с негодованием отвергла эту идею:

-«Я что, больная? Немощная? Мне еще и семидесяти нету. Неужели я за Машенькой не пригляжу.

    Жить стали в квартире Ефима. Там и просторнее, и с коляской проще во двор спускаться. Но про комнату в коммуналке не забывали. Накануне выходного дня родители забирали дочь и сутки проводили там, давая Нине Яковлевне отдохнуть. Она хоть и храбрилась, но было видно, что пожилая женщина устает. Особенно сложно стало, когда Машенька пошла. Ходить, поддерживая ребенка, при этом самой согнуться в три погибели, это и молодым непросто.

   Шли дни. Машенька росла, Ефим постепенно продвигался по служебной лестнице, Фира должна была в скором времени получить должность заведующей отделением. Казалось, все плохое позади. Но это была лишь иллюзия.

        Пресловутое «дело врачей» развернулось в полную мощь незадолго до смерти Сталина, но фабрикация на самом деле началась еще раньше.  

       В 1948 году в МГБ поступило письмо врача кремлевской больницы Лидии Тимашук, которая сообщала о неправильном лечении члена Политбюро ЦК ВКП (б) А.А.Жданова. Письмо попало на стол к Сталину, однако он тогда не придал особого значения содержащейся в нем информации и распорядился отправить его в архив.  Но, вскоре, антисемитизм становится практически государственной политикой.  Началась травля врачей-евреев. В 1950 году были приняты два постановления ЦК с требованием ужесточить чистки евреев в медицинских учреждениях. А  печально известное  «дело врачей» стало крупнейшей антисемитской провокацией. Следует обратить внимание и на то, что в письме Тимашук фигурировали исключительно русские и украинские фамилии: Виноградов, Егоров, Василенко, Майоров. Но в МГБ, разрабатывая через четыре года тему «убийц в белых халатах» (без сомнения – по указке вождя), к русским врачам добавили и евреев. А настоящие фигуранты того злополучного письма вскоре и сами были превращены народной молвой в «скрытых евреев».

      По всей стране начались массовые увольнения врачей-евреев с работы. Многие врачи и фармацевты стали жертвами подозрительности со стороны больных.

     Первый звоночек прозвенел тогда, когда Машенька однажды вечером, за ужином, забравшись на колени к отцу и потеревшись носиком о его щеку, спросила:

 -«Пап, а кто такая жидовка?»

Ефим от неожиданности выронил вилку и она, звякнув об край тарелки упала на пол.

 -«Маша, а где ты это услышала?»

Девочка вздохнула, расправила складочки на платьице и ответила:

-«Тетя Таня сказала другой тете, что наша бабушка жидовка, а к нашей маме она никогда лечиться не пойдет, даже если все зубы выпадут.»

Ефим с полминуты молчал. Только заходившие на скулах желваки выдавали крайнюю степень его гнева. Потом он приобнял дочь:

-«Малыш, тетя Таня сказала нехорошее слово. Очень нехорошее. Но ты же умная девочка и не будешь его повторять!»  Он приподнял девочку со своих колен и опустил на пол:

-«Иди поиграй, мишка тебя ждет!» 

Зеленый плюшевый медведь таращился глазами-пуговицами из игрушечной коляски. Машенька подбежала к нему, положила на диван и стала пеленать в разноцветные лоскутики. Увидев, что дочка отвлеклась, Ефим в полголоса обратился к Нине Яковлевне:

-«Это когда было? Сегодня?»

-«Ой Фима, ну сболтнула Татьяна. Ты же знаешь, сегодня сболтнет, завтра обниматься полезет!»- наигранно беззаботно ответила Нина Яковлевна-«Не бери в голову».

-«В том то и дело. Сегодня сболтнет, а завтра...» - Ефим постучал по столу костяшками пальцев, имитируя стук дятла-«доложит куда надо. Вернее, не надо».

   Потом начались неприятности на работе у Фиры.  Ее вызвал заведующий поликлиникой, и, отводя взгляд, произнес невразумительный монолог из размытых и обтекаемых фраз, смысл которого сводился к тому, что, к сожалению, место зав. отделением пока не освобождается. И вообще, в свете последних событий, во избежание более масштабных неприятностей, он, учитывая свое хорошее отношение к Фире, как к человеку и специалисту, рекомендует написать заявление об уходе и не тянуть с этим.  Предложил пойти навстречу и оформить все задним числом. Как будто бы уже прошли необходимые две недели. После чего он, наконец, посмотрел женщине в глаза и многозначительно произнес:

-«на Фельдман и Корсунскую уже поступили две жалобы. Советую задуматься»

 

     Фира проплакала весь вечер. Ефим, как мог, утешал жену. Наконец, она сделала вид, что успокоилась, легла, отвернулась к стене и сделала вид, что уснула. Сама же лежала с открытыми глазами. Слез уже не было. Только ощущение пустоты внутри. Столько лет она входила в свой кабинет, и никогда не думала, что однажды все закончится вот так. Нет, конечно она понимала, что через много лет, когда-нибудь, она уйдет на пенсию. Но, до этого момента было еще так далеко. Поэтому мысль, что завтра она войдет в поликлинику, как врач, в последний раз, просто уничтожала морально.

   Нина Яковлевна приняла всю эту ситуацию близко к сердцу.  Наутро встала с головной болью. Детям ничего не сказала. Подумала, у Фиры сейчас свои проблемы, да и Ефима волновать не надо. Подумаешь, голова. Пройдет.  Поставила чайник, сварила Машеньке кашу. Фира ушла из дома первой. Ефим обычно выходил позже жены минут на сорок. Завязывая перед зеркалом галстук, услышал, как на кухне что- то грохнуло, и, вроде бы, упал стул. Машенька недавно проснулась и еще сидела в кроватке, поэтому было понятно, что это Нина Яковлевна что-то уронила.

-«Мама, все в порядке?»- Крикнул Ефим.  Ответом ему была тишина. Мужчина пошел на кухню. Еще из коридора он увидел лежащую на полу Нину Яковлевну. Та лежала на боку, с открытыми глазами и неестественно заломленной правой рукой.

            Нину Яковлевну похоронили на Востряковском кладбище 20 февраля 1953 года.  

   А ранним утром 1 марта года Сталина разбил паралич. 5 марта всесильный диктатор умер.  1 апреля 1953 года Берия доложил руководителям страны о «фальсификации «дела врачей» и предложил «арестованных врачей и членов их семей полностью реабилитировать и немедленно из-под стражи освободить». Наконец-то почти два с половиной миллиона советских евреев смогли если не вздохнуть спокойно, то хотя бы просто перевести дух…

В тот же день это опубликовала главная газета страны, печатный орган Политбюро ЦК КПСС - «Правда». А в самом конце газетной страницы было помещено очень маленькое скромное сообщение:

«Президиум Верховного Совета Союза ССР постановил отменить Указ от 20 января 1953 года о награждении орденом Ленина Тимашук Л.Ф., как неправильный, в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами»

         После смерти Нины Яковлевны, Ефим с семьей на какое-то время переехали в комнату Фиры.  В квартире дома Бройдо пока им было тяжело находится. Ефим был сильно привязан к матери, и ее внезапная смерть выбила мужчину из колеи. А быть в квартире, где каждая вещь напоминает об утрате, было тяжелым испытанием.

     Практически сразу, после прекращения «дела врачей» Фире предложили восстановиться на работе. Немного подумав, она отказалась. Слишком велика была обида на то, как  обошлось с ней руководство. Хотя она понимала, что такой вариант был, пожалуй, самым подходящим.  Увольнение по собственному желанию и увольнение по статье, это, несомненно, две большие разницы. Тем более, с работой вызвалась помочь соседка, Прасковья Ивановна, работавшая медсестрой в одной из больниц города.  Хорошие специалисты всегда ценились. Заведующий отделением внимательно выслушал Прасковью Ивановну, и, узнав о стаже, квалификации и предыдущем месте работы Эсфири Исааковны, попросил передать, что бы та обязательно приходила со всеми документами.

       Очередная черная полоса вроде бы закончилась. Машеньку получилось устроить в ведомственный детский сад. Смышленая и общительная девочка безболезненно  вписалась в группу сверстников. Как будто всегда тут и была. Напрасно Ефим и Фира волновались о том, что с этим могут возникнуть какие-то трудности.  На лето ведомственные детские сады переезжали на загородную дачу. Маша вернулась отдохнувшая, загорелая и вытянувшаяся на несколько сантиметров.

-«Ты скоро маму догонишь!»-смеялся Ефим.

-«Ну вот если ты мне купишь туфли на каблучках, тогда точно догоню!» Маша подпрыгивала и пыталась обнять отца за шею-«Ну ты же мне купишь туфли на каблучках!!»

-«Конечно куплю!» -Ефим подхватывал дочь и поднимал на вытянутых руках-«Самые красивые куплю! Хрустальные. Как у Золушки!»

 

  Свои первые туфельки на каблучках Маша получила перед получением аттестата об окончании школы. Накануне получения они с Фирой еще раз примерили новое, специально сшитое к этому дню, платье. Маша достала из шкафа коробку с туфельками из светлой кожи.

Фира грустно улыбнулась:

-«Жаль, папа не дожил, не увидел, какая ты у нас красавица. И туфельки без него покупали...» Голос Фиры предательски дрогнул.  Хотя прошло несколько лет, но горечь утраты не уходила. Все казалось, что Ефим здесь, с ними. Иногда она слышала его голос, ощущала присутствие. В шкафу до сих пор оставались висеть  рубашки. Конечно, почти все  вещи  мужа Фира убрала. Но , когда стала снимать рубашки с вешалок, передумала, и повесила  их обратно. Несколько штук на одну вешалку. Сверху накинула свой плащ, чтобы Маша не заметила. Хотя, на мамину половину шкафа Маша и не посягала. Но, как говорится, на всякий случай. Когда становилось совсем невыносимо и наваливалась гнетущая тоска, она брала рубашку, вдыхала уже несуществующий запах, закрывала глаза и пыталась представить, что Ефим рядом. Что не было ни несчастного случая, ни красного гроба с черной каймой, ни слов соболезнований- дежурных и искренних, ни соседских сплетен и сочувствующих взглядов.

          Были только сны. В которых муж приходил почему-то в военной форме, хотя никогда ее не надевал после демобилизации.  С собой не звал. Просто говорил, что очень скучает. По ней, по Маше. Как ни странно, но после таких снов Фире становилось легче. Она ждала ночей, каждый раз думая, что сегодня увидит Ефима.  Но снился он не часто.

   Замуж Эсфирь Исааковна больше так и не вышла. Таких, как Ефим, нет, а другой мне не нужен, говорила она повзрослевшей дочери. Маша волновалась, что когда они с мужем переехали в квартиру  в доме Бройдо, Фира осталась одна. С молодыми ехать не захотела:

-«Еще чего! Буду вам там скрипеть и мешать»

-«Мамочка, ну что за глупости ты говоришь!» -хмурилась Маша.

-«Езжайте, живите. Папа был бы рад.»

У Фиры не было гнетущего ощущения от одиночества. Наоборот, в тишине комнаты она острее чувствовала молчаливое присутствие мужа. Нет, она не сходила с ума. Просто ей так было легче жить. Она разговаривала с Ефимом, сообщала ему какие –то новости, советовалась. Со стороны, конечно, это выглядело более чем странно. Но, никто этого не видел. Лишь Ефим смотрел с небольшой фотографии на столе. И в этой невысокой, худенькой, седой женщине видел прежнюю Фиру. Свою Эсфирь, царицу Персии ( по иудейской легенде).

       …..   И ничего на свете мне не надо,

           Хоть много видел и велик наш мир..

             Как жаль, что не с тобой сейчас  я рядом,

         Моя далекая, прекрасная, Эсфирь. ….

[миSтика 55]

Коммуналка.Часть 7. Николай.

 

Николай родился в день смерти Сталина. То ли мамка, Валентина, искренне переживала о безвременно ушедшем отце народов, как, впрочем, многие в тот день, то ли просто срок вышел. Хотя Адель Павловна, врач, уверяла, что счастливое событие в семье Кудряшовых произойдет ближе к концу месяца. Но, тем не менее, 5 марта 1953 года, в родильном доме № 6 имени Агриппины Александровны Абрикосовой, появился на свет новый житель Москвы. Кстати, на тот момент, роддом носил имя Надежды Константиновны Крупской. Только лишь спустя несколько десятилетий, в 1994 году по инициативе потомков знаменитого рода, роддому вернули историческое имя.

       Муж Агриппины Александровны, Алексей Иванович Абрикосов, был основатель всем известной Кондитерской фабрики им. Бабаева (которая на самом деле фабрика Абрикосова).                                                                                                                                                    Супруги стали родителями 22 раза.  Только вдумайтесь, 22! Семнадцать детей выжили, выросли, получили высшее образование.  В 1889 году Агриппина Абрикосова открыла бесплатный родильный приют.  В дальнейшем, в 1906 году, на денежные средства, оставленные по ее завещанию на обустройство приюта, и выделенную сумму из городского бюджета, было построено новое здание на 70 мест. На фасаде разместили памятную доску в честь благотворительницы. 6 декабря 1918 года родильное учреждение города имени А.А. Абрикосовой было переименовано согласно веяниям тех лет. Оно почему-то стало родильным домом имени Н. К. Крупской, к слову, не имевшей детей. Кстати, о переименованиях: Петр Бабаев к производству конфет так же не имел никакого отношения, как и Крупская к организации родовспоможения и материнству. Был он слесарем Сокольнических трамвайных мастерских. В Гражданскую войну продвинулся по партийной части, стал членом Московского комитета РКП(б) и погиб от руки белогвардейца в 1920 году.

     По иронии судьбы, Валентина работала укладчицей на той самой фабрике, носящей имя товарища Бабаева. Там познакомилась с будущим мужем, Григорием. Свадьбу сыграли скромную. Григорий привел Валентину в комнату, где жил с отцом. Мать умерла много лет назад. Поехала в деревню навестить родителей, и, недалеко от отчего дома покусал ее пчелиный рой, вылетевший из улья у кого- то из местных жителей. Так, в десять лет, Григорий остался без матери. К слову сказать, Тимофей Зиновьевич, отец Григория, к воспитанию подошел ответственно. Особо не баловал.  Мог и ремнем постращать. На похвалу был скуп. Зря не наказывал, но и спуску не давал.   

    Вскоре после рождения внука ушел. Тихо. Во сне. До этого все говорил, мол, сына вырастил, внука дождался. Пора к Любушке собираться. Вам место освобожу, а то тяжело всем, да еще с мальцом, в одной комнате. Валентина, когда слышала такие речи свекра, всегда сердилась:

-«Что ж Вы, Тимофей Зиновьевич, такое говорите. Рано еще думать об этом. Погодите, мы Вам еще и внучку родим, Любашей назовем, как Григорий хочет.»

Но не дождался старый Тимофей внучки. Ушел туда, где давно ждала его ЕГО Любушка.  Синеглазая, с русой косой до пояса. Певунья и хохотушка. Такие же синие глаза Грише достались. Чем взрослее становился сын, тем больше его взгляд становился похож на материнский.

  Николай рос, не принося особых хлопот. Конечно, как любой мальчишка, приходил с ободранными коленками, рваными штанами и рубашками или великолепно сияющим новеньким синяком под глазом. Учился неплохо. Звезд с неба не хватал, но в четвертях выходили твердые четверки.

  Однажды, погожим весенним днем, Николай возвращался из школы домой.  Уже ощущалось, что зима сдает свои позиции. Остатки некогда больших сугробов, ставших жалкими и серыми, сохранились только кое-где в тени.  Тротуар почти весь просох, правда по обочинам, весело переговариваясь, бежали ручейки. В ветвях звенели уже по-весеннему синички. На бульваре гуляли малыши, весело шлепая лопатками по талой воде. Домой идти не хотелось. Конечно, надо бы занести портфель, да пообедать, но голод еще не ощущался так сильно. Генка Лисицын, верный друг и одноклассник, сидел дома с обострившимся отитом, поэтому в школу и из школы, вот уже несколько дней Коля ходил один. Чтобы идти было не так скучно, мальчик разглядывал прохожих, проезжающие автобусы, витрины магазинов.  Хотя ходил он тут каждый день, и знал все до мельчайших подробностей. Вот булочная. Проходящие мимо нее всегда ощущали аромат свежего хлеба.  Он выплывал из дверей, окрашенных бледно зеленой краской, с каждым входящим или выходящим покупателем. Если бы у Коли сейчас было в кармане несколько копеек, то он можно пойти и купить себе булочку. Мальчик даже ощутил вкус этой небольшой, но вкусной, со слегка хрустящей корочкой, булочки, но у него не оказалось ни одной монетки.  За булочной был хозяйственный магазин, который располагался на первом этаже небольшого двухэтажного особняка, выкрашенного розовой краской. После хозяйственного стоял жилой дом.  В теплую погоду второе от угла окно часто было открыто, и на подоконник со стороны комнаты запрыгивала небольшая, но очень скандальная собачка рыжей масти, которая облаивала всех проходящих мимо людей.  Вот и в этот раз собачка сидела на своем месте, правда окно было закрыто. Увидев Колю, она принялась неистово лаять и припадать на передние лапы.  Мальчик показал ей язык. Собачонка вытаращила свои и так выпученные глаза и залилась еще более громким лаем.  В этот момент за собачкой возникла толстая тетка в цветастом халате и начала размахивать руками, видимо ругаясь на Колю, за то, что он дразнит рыжую скандалистку. Коля хотел показать язык и ей, правда потом вспомнил, что это неприлично, вздохнул, и пошел дальше.  Ниже по бульвару стоял еще один двухэтажный домик, обнесенный забором. По-видимому, когда-то его собирались ломать, но, по какой-то причине процесс ограничился только тем, что строение по периметру обнесли забором из уродливого потемневшего горбыля. Сквозь щели в заборе был виден облупленный фасад и прогнившие скаты крыши. Видимо, в свое время, тут был настоящий забор, так как местами сохранилась кирпичная кладка полуразрушенных столбов, а дом стоял чуть в глубине, в то время как остальные дома на бульваре располагались по одной линии. Колю всегда привлекал этот особняк, давно уже нежилой. Второй этаж зиял выбитыми стеклами.  На первом некоторые окна были закрыты ставнями и заколочены, но, в основном, ставни беспомощно болтались на одной петле, или были вообще выломаны. Вездесущие мальчишки проникали за забор через лаз, или просто подтягиваясь на руках. В старых стенах играли в разные игры: в прятки, разбойников, войнушку. Коля не был исключением. Он с Генкой и другими ребятами не один раз лазили по развалинам. Правда, этим летом их увидел там кто-то из соседей и доложил родителям. Всем тогда здорово влетело. Григорий строго-настрого запретил Николаю даже близко подходить к забору. На вопрос сына: «А как же в школу ходить?» ответил, что в этом случае есть два варианта. Или быстро проходить мимо, или идти по другой стороне бульвара.

     Коля помнил наказ отца. Даже сейчас ощутил, как засвербело между лопатками: Григорий тогда протянул его по спине скрученным в жгут полотенцем. Получилось не очень то и  больно, но обидно. Мальчик ускорил шаг. Дойдя примерно до середины забора, он услышал писк, доносящийся откуда-то со стороны руин. Коля прильнул к щели и стал осматривать двор. Среди талого снега валялся разный хлам. Но звук доносился не с земли, а откуда-то сверху. Он посмотрел выше, и вдруг, на старой яблоне увидел вцепившегося в серый ствол котенка.  Котенок был пепельно серый. И почти сливался с деревом.

-«Вот глупая голова!»-Коля почесал затылок-«Залез, а слезать то как будешь?» 

Словно в ответ на его слова, котенок еще раз жалобно пискнул.  Мальчик огляделся вокруг. Среди прохожих не было никого из знакомых.

-«Эх!! Была не была!» - Коля перебросил портфель через забор, потом подтянулся на руках, и быстро спрыгнул по ту сторону забора. Еще раз прильнул к щели, но сейчас уже обозревая бульвар. Нет, знакомых и соседей точно не было поблизости.  Он поднял портфель, отряхнул его от налипшего снега, и пошел к яблоне.  Коля легко забрался на развесистое дерево и достал котенка.  

-«Ну что, Серый, полезли вниз!»

Прижимая его одной рукой к себе и спускаясь, ладонью ощущал, как сильно бьется сердце у Серого.  Спрыгнув вниз, с последней ветки, аккуратно опустил котенка на землю.  Серый задрал хвост трубой и пулей улетел куда-то в подвальное окошко.

-«Вот и вся благодарность!».  Мальчик собрался было уже пойти обратно, но передумал.

-«Я все равно уже залез сюда. Если кто-то увидел, то мне уже по любому попадет. Поэтому, если я задержусь тут еще на немного, хуже не будет!» -решил Коля, и повернул к особняку.  При свете дня развалины не казались страшными. Это вечером тут было жутковато.  Мальчик ступил на крыльцо. Рассохшиеся половицы отозвались скрипом.  Входная дверь была распахнута, но кромешной тьмы внутри не было. Полусгнившая крыша была богата провалами, и перекрытия между этажами тоже местами провалились.

-« Я же не пойду далеко!»- убеждал Коля сам себя- «Только посмотрю получше, что внутри».

       Когда они играли тут с мальчишками, было не до разглядываний. Их задача была лучше спрятаться. Коля знал, что на первом этаже есть несколько комнат. В некоторых из них сохранились остатки мебели и лохмотья обоев. Теперь он хотел рассмотреть все повнимательнее. Под ногами хрустели какие-то осколки, черепки, прочий мусор. Когда-то великолепный наборный паркет был безнадежно испорчен и залит дождями. Во многих дверных проемах отсутствовали двери: вероятно, растащили, или увезли прежние жильцы, как и мало мальски пригодную мебель. Остались только черные квадраты и прямоугольники на местах стоявших когда-то гардеробов, комодов   и столов. Но кое-что осталось, как, например, этот резной массивный буфет. Он был настолько огромный, что, скорее всего, его было просто не поднять. Дверцы, правда, унесли. Дерево местами почернело и пошло плесенью, но все равно, угадывался прежний величественный вид.  Ставни в этой комнате были закрыты. И, хотя свет пробивался сквозь рассохшиеся доски, мальчик не хотел заходить дальше в полумрак. Выйдя из комнаты с буфетом, Николай пошел в следующую. Здесь ставни оказались распахнуты, или выломаны, и комната вся была залита ярким солнцем.  Мальчику удалось различить даже тусклый узор на оставшихся обоях. На некогда нежно –голубом фоне распускались мелкие синие розы, соединённые между собой когда-то позолоченной вязью.

   В этой комнате почти ничего не было, только мусор и продавленный стул без одной ножки, валяющийся на полу. Да еще на широком подоконнике лежало что-то похожее на книги. Коля решил пойти посмотреть на них. Может это что-то интересное? Хотя вряд ли что-то интересное осталось бы тут лежать.  Коле с детства привили интерес к чтению. Валентина, та к книгам была равнодушна. Могла, разве что полистать какой-нибудь журнал, взятый у соседки. Зато Григорий, в свободное время, любил почитать.  Тимофей Зиновьевич собрал, по тем временам, неплохую библиотеку. Конечно, количеством она была не велика, зато книги очень хорошие. Компания получилась  разношерстная, но достойная. Синие тома Мамина-Сибиряка, светло-коричневые-Шекспира. Пушкин, Тургенев, Достоевский. Жизнь животных Брема, Два тома Брокгауза и Евфрона. Андерсен, «Хижина дяди Тома» …  и еще десятка два изданий.

  Коля с любопытством глянул на переплет самой первой лежавшей сверху книги. Верх книги оказался покороблен от воды и пошел плесенью. На пыльном корешке удалось прочитать «Робинзон Крузо». Осторожно, указательным пальцем мальчик поддел крышку переплета и открыл книгу. Удивительно, но страницы были относительно чистые.

 «Наверно, можно  ее переплести, и получится хорошая книга!»  Коля отложил «Робинзона» в сторону. Следующая книга называлась «В морской глубине». Ее он отложил тоже. Перебрав всю стопку, Коля забраковал только сказку «Три поросенка» (что я, маленький что ли) и книгу с непонятным названием «Американская новелла ХХ века». Что такое новелла, мальчик не знал, и, на всякий случай, решил не брать.  Остальные книги были сложены в портфель, который распух и никак не мог застегнуться на весу.  Коля поставил его на подоконник и, нажав на замок, еле-еле смог закрыть.   Довольный от того, что нашел несколько интересных книг, в порыве детской радости, мальчик уперся ладонями в широкий деревянный подоконник и подпрыгнул. Прогнившие доски не выдержали веса ребенка, и половина подоконника с хрустом отломилась и упала на пол. Ребенок еле успел отскочить.

-«Ого!» - он  с удивлением обнаружил чуть ниже окна небольшую нишу, которая образовалась после того, как часть подоконника полетела вниз, увлекая за собой еще и кусок обоев. Кусок был похож на слоеный пирог. Видно переклеивали обои в комнате несколько раз. Коля присел на корточки и осторожно заглянул внутрь. Ниша была размером с два вынутых кирпича кладки. Внутри лежал маленький тряпичный мешочек и костяная  фигурка волка. Волк перекочевал в карман. А что делать с мешочком, Коля не знал.  На ощупь это было что-то твердое, перекатывающееся под пальцами.  Любопытство пересилило. Он потянул за тонкий шнурок, которым был завязан мешочек. Посмотрев на содержимое, мальчик брезгливо откинул его в сторону: там лежали  зубы какого то зверя.  Неприятное ощущение перебило настроение. Дом уже не казался интересным и таинственным. Наоборот, возникло желание как можно скорее покинуть это место. Коля подхватил портфель, и выбежал из дома.

   Даже оказавшись на бульваре, мальчик не мог отделаться от ощущения какого-то дискомфорта. Он успокоился только тогда, когда, открыв ключом скрипучую дверь квартиры, юркнул в ее спасительные объятия.

«Здрасьте, Прасковья Ивановна!» -запыхавшись, поздоровался он с соседкой, с которой столкнулся в коридоре.

-«Здравствуй, Коленька! На пожар? Или с пожара?»- улыбнулась старушка.

-«Можно и так сказать.»- пробормотал мальчик, и, обогнув соседку, пошел в свою комнату.

   Войдя, он поставил портфель на стул, снял пальто, взял старую газету и расстелил на столе. После чего осторожно вынул из портфеля свои сокровища. Сбегал в ванну, намочил тряпку, хорошенько отжал и принялся аккуратно протирать пыльные переплеты книг.  «Робинзон» выглядел самым пострадавшим. Заплесневелая обложка совсем отошла от книжного блока. Коля завернул ее в  газету и оставил до приходя отца: что тот скажет, выкидывать или нет. Остальные книги после гигиенических процедур стали выглядеть лучше, но, конечно многолетнее лежание в сыром доме им красоты не добавило. Разложив находки на подоконнике и убрав со стола следы водяных реанимационных мероприятий, он взял из кармана пальто волка и сел на диван.  Костяную фигурку тоже не мешало бы вымыть. Волк смотрел на мальчика своими умными глазами, и , словно усмехался:

-« Ну что, теперь я твой!  Правда, взял ты меня без спроса, а это не очень хорошо!»  Мальчик заерзал:

-«Так у кого спрашивать то...  кстати, я тебя спас. Вот сломали бы дом, и  с мусором тебя  увезли.!»

-«Тоже верно!» - волк прищурился-«Ну что же, спаситель, будем дружить»

-«Будем –будем!» -Коля слез с дивана и поставил фигурку к себе на полку, в компанию к оловянным солдатикам и танкам из спичечных коробков. –«И будут тебя звать Волк!»

 

 

              Вечером с работы пришла Валентина. Увидела на подоконнике «рвань какую-то» и стала браниться. Требовала сейчас же все собрать и вынести на помойку. Сын насупился:

-«А вот папа бы разрешил!»

-«Вот пусть папа тебе сколько угодно разрешает, а я говорю, иди и выброси. Как мусорить , так все, а как убирать, так я одна! Не хочешь, я уберу!» -Валентина сделала шаг в сторону подоконника.

-«Мама, нет!»  -мальчик бросился защищать свои сокровища.

   В это время в комнату вошел вернувшийся с работы отец. Хоть они с женой и работали на одной фабрике, но Валентина возвращалась раньше.

-«Что за шум. А драки нету?» -Григорий посмотрел на пылающую праведным гневом Валентину и на сына, который вот -вот был готов разреветься.

-«Это пока драки нету!»- Валентина вскинула голову-«Посмотри, что он притащил! С какой свалки?»

-«Ну –ка, сын, дай гляну»- Григорий пошел к окну, на ходу доставая очки из кармана пиджака. Несколько минут он внимательно изучал находки, после чего сложил очки и убрал обратно.

 -«Темная ты женщина, Валентина!»- засмеялся Григорий- «Это же какие книги!»- он поднял вверх указательный палец- «А ты их «в помойку!»

-«Ну конечно, мы институтов не кончали!»-Валентина раздраженно сопя стала протирать тряпкой несуществующую пыль на этажерке.

-«Валюш, не злись»- он приобнял жену. -«Книги действительно хорошие. Мы их приведем в порядок. Еще и внуки читать будут! Правда, Коль?»- При этих словах он подмигнул сыну.  У Коли даже уши запылали от удовольствия. Только Валентина, фыркнув, вышла из комнаты.

 

 

           Ночью Григорию приснился яркий и непонятный сон. Проснувшись, даже не смог восстановить сюжет. Какое –то индейское поселение, вигвамы, старуха в головном уборе из орлиных перьев. Но не в массивном, как у вождя племени, а в более аскетичном. Она сидела прямо на земле и, склонив голову, перебирала в руках что-то похожее на четки, из нескольких рядов желтых и оранжевых бусин. В центре четок, на кожаном шнурке находилась костяная фигура какого-то зверя.  Было похоже на то, что старуха усиленно молится или произносит  заклинание. Она не обращала внимания на снующих мимо нее соплеменников, общую суету и гвалт. Обстановка в поселении напоминала разворошенный муравейник, когда муравьи в панике мечутся по потревоженному жилищу. Внезапно старуха воздела руки к небу и гортанно выкрикнула что-то похожее на «шункманиту танка». После этого вскрика Григорий и проснулся. После такого резкого выхода из состояния сна у мужчины даже застучало в висках. Решив попить воды, раз уж проснулся, Григорий сел на кровати и приготовился уже было встать, как вдруг его внимание привлекло какое-то движение у кровати сына.  Он всмотрелся в полумрак и не поверил своим глазам: У кровати сына сидела собака. В недоумении Григорий вскочил с кровати. В то же мгновение ему показалось, что собака повернула к нему свою острую морду и видение исчезло.

-«Что ты там шастаешь, спать не даешь.» - недовольно проворчала Валентина-«Ложись уже.»

-«Да ложусь. Ложусь!» - Григорий лег обратно. Вставать ему расхотелось. Привалившись под теплый бок жены, он снова уснул.

 

 

             Несколько дней у мальчика не выходили из головы мысли о странном тайнике. То и дело он снова думал о том, кто сделал этот тайник, почему не взял оттуда то, что положил. Даже в школе он никак не мог сосредоточиться. Отвечал невпопад, на математике схлопотал тройку.   После урока истории его подозвала учительница:

-«Коля, у тебя что-то случилось? Может быть ты заболел? - Анна Владимировна внимательно посмотрела на мальчика поверх очков.

-«Нет, все в порядке… просто…»- мальчик словно прикидывал, можно ли доверить свою тайну учительнице, потом решился-«Просто мне очень надо узнать про один дом...»

-Про какой дом?»

-Который на бульваре, рядом с булочной... всё ломать его хотят, да никак не сломают, только забором обнесли..»

   Анна Владимировна задумалась. Помолчав с полминуты, сказала:

-«Сразу, конечно, не отвечу. Скажу честно, не знаю. Но на днях я иду в библиотеку, поискать кое-какой материал, заодно попробую найти что -нибудь об истории этого дома. Ты мне  точный адрес скажи.»

  Через несколько дней Анна Владимировна отловила запыхавшегося Колю в школьном коридоре. Уроки закончились, и он уже собирался домой, вот только надо было догнать Еремина, чтобы  отвесить ему ответный  подзатыльник.  В руках у учительницы был журнал.

-«Коля, вот, что я нашла. Этот журнал мне дали под честное слово, и я обещала его вернуть через два дня. Вообще он не выдается на руки, но в библиотеке работает моя давняя знакомая, которая сделала исключение. Смотри, не подведи.»  С этими словами она протянула мальчику журнал «Строительство Москвы». Журнал был старый и потрёпанный. Примерно в середине издания находилась закладка.

-«Почитай дома внимательно, а завтра принеси. Только не забудь».

-«Спасибо, Анна Владимировна, не забуду!».

    Забыв про погоню за Ереминым, Коля поспешил домой.

      Журнал был старый. Гораздо старше его. Да что там его! Мамка с отцом тогда детьми были. Открыв страницу, где находилась закладка, мальчик увидел фотографию того самого дома.  Еще относительно целого, без уродливого забора вокруг. На первом плане стояла бригада строителей. Открытые, улыбающиеся лица. Статья называлась «Комсомол на стройке».   Содержание сводилось к тому, что в связи с выполнением генерального плана реконструкции города Москвы, который был утвержден    в 1935 году Сталиным и Молотовым, необходимо привлекать на стройки передовую молодёжь. И на примере было рассказано о бригаде, направленной в помощь на снос дома, изображенного на фото, чтобы освободить место для строительства очередного архиважного объекта. Весь текст был посвящен рассказам о передовиках, говорилось о важности намечающейся стройки, о планах окончания строительства. И лишь небольшой абзац был о сносимом доме. О том, что он не представляет никакой культурной ценности. Был выстроен неким графом в 1850 году, затем, им владел известный в московских кругах адвокат. После революции здесь располагались квартиры, но дом быстро ветшал и после обвала части перекрытий второго этажа, слава Богу, без жертв, был признан аварийным даже видавшей виды комиссией.

   Больше ничего интересного в статье не было, и Коля с разочарованием закрыл журнал. По большому счету он не узнал ничего нового. Наоборот, вопросов прибавилось. Например, почему с таким размахом освещенный в прессе снос дома закончился даже не начавшись. Мальчик вздохнул и пошел на кухню. Надо было пообедать. Поставив на плиту кастрюльку с супом, Коля сел на табурет и стал ждать, пока все разогреется. Сам же в это время пролистывал журнал. Больше ничего интересного, на взгляд мальчика, в нем не было.  В это время на кухню вошел Федор, сосед из предпоследней по коридору комнаты. Видимо, у него был сегодня выходной после смены. В руках он держал чашку и тарелку.

-«Здрасьте, дядь Федь!» - Коля снова уткнулся в журнал.

-«Что это там у тебя?»-Федор поставил грязную посуду в мойку и подошел к мальчику –«Ого! Серьезный журнал. Интересно?»

-«Не очень.»- честно признался Коля. Федор недоумевающе посмотрел на него:

-«А зачем тогда читаешь?»

«Да тут это… ой!!»- осенило вдруг Колю-«Дядь Федь, ты же на стройке работаешь тут где-то поблизости?»

-«Ну да, а что, в помощники хочешь?»-мужчина добродушно засмеялся.

-«Не.. тут такое дело.. знаете на бульваре, ну где булочная, дом полуразваленный есть? Забор еще вокруг?..»

-«И?»

-«Вот тут, в журнале статья есть, сносить его хотели, комсомольцев нагнали, что-то строить важное хотели, а тут вдруг все закончилось. Никто дом не трогает уже давно. Вот и хотел спросить, может быть Вы что-то знаете? Вы же тоже на стройке…»

   Федор слегка нахмурился, похлопал себя по карманам брюк в поисках папирос: их не оказалось.  Тогда он взял табурет и сел рядом с мальчиком.

-«Ты главное не ходи туда. Дом старый. Внутри весь гнилой. Мало ли что».

-«Я и не хожу. Просто интересно стало, почему везде все строят, а его не сносят.»

-«Да мало ли причин. Может план разонравился. А новый никак не утвердят. Или…» -Федор подбирал слова-«площадка строительная маленькая оказалась. Ты же видел, он немного места то занимает?»

-«Видел конечно.»

-«Ну вот»- удовлетворенно закивал головой Федор-«Так, наверно, и есть. А чтоб что-то важное построить, надо много места. Правильно?»

-«Правильно»-уверенно кивнул в ответ Коля.

-«Значит было мало места»- подвел итог мужчина. Коле показалось, что последнюю фразу сосед произнес как-то слишком наигранно беззаботным голосом.

-«Все, давай обедай, а то суп уже по второму разу у тебя варится.»- Федор потрепал мальчика по волосам, встал с табурета, вымыл свою посуду и пошел обратно в комнату.

 

 

       Вечером Коля с отцом сидели за столом, и мастерили из спичек сторожевую башню. Дело было кропотливое. На столе, на расстеленной газете, лежали спички, и стоял налитый в крышку от аптечного пузырька клей. Окуная в клей концы спичек, мальчик аккуратно складывал из них основание башни. От усердия он даже высунул язык. Григорий рассмеялся:

-«Языком что ли помогать будешь?»

В это время раздался стук в дверь.

-«Да, заходите!»- крикнул Григорий. В дверь заглянул Федор.

-«Тимофеич, можно тебя на минуту? Полку вешаю, Татьяны дома нет. А там поддержать бы... на пару минут делов»

-«Да, конечно, иду»-Григорий встал из-за стола-«А ты пока продолжай, только аккуратно, чтоб не криво. Спичка над спичкой»

   Отец вышел из комнаты, но не закрыл плотно дверь. Пару минут Коля возился со спичками, а потом понял, что мужчины никуда не ушли. Они разговаривали за дверью вполголоса, словно не хотели, чтобы кто-то их услышал. Мальчик знал, что подслушивать не хорошо, но ноги сами понесли его к двери. Неслышно подойдя, он не стал прикладывать ухо к щели, потому что его могли заметить, а просто встал рядом с дверью, но так, чтобы его не было видно.

-«...Понимаешь, Гриш?» …- донесся до его слуха обрывок фразы. Видимо, отец кивнул в ответ, потому что Федор продолжил:

-«Конечно, все замяли, типа неустойчивый грунт, то да сё... Но настоящая то причина не в этом... Само собой, всем сказали молчать...  да сам знаешь, на чужой роток не накинешь платок»

-«А ты сам то в это все веришь?»

-«Тимофеич, вот клянусь. Ни в Бога, ни в черта... ты же знаешь. А тут… если бы кто рассказал, не поверил бы. Но вот видел, как тебя. В любом случае, не пускай мальчонку туда».

-«Это даже не обсуждается. Давно запретил. Пока кирпич на голову не упал».

   Коля еле успел отскочить от двери и сделать вид, что что-то ищет у себя на полке.

-«Что потерял?»

-«Да вот ..тут.. клей хочу другой.. этот  не клеит»- Коля чувствовал. Как у него от вранья покраснели уши.

-«Все клеит. Давай доделывать пойдем. А то скоро мать придет, ужинать будем»

 

 

        Теперь Колины вопросы даже не помещались у него в голове. После подслушанного разговора стало вообще все непонятно. Что такого страшного произошло на стройке, что строителей сняли с объекта и перестали вести любые работы. Да еще и скрыли настоящую причину.  А главное, что  такого  увидел дядя Федя.

 

 

      После нескольких дней размышлений Коля все же решил показать найденную фигурку волка Анне Владимировне. Улучив минутку, когда уроки закончились, и учительница еще не ушла в учительскую, а была у себя в кабинете, мальчик зашел и попросил уделить ему несколько минут времени. 

-«Вы не могли бы сказать мне, что это за фигурка?» - и в ладонь учительницы лег небольшой костяной волк. Что бы учительница не стала расспрашивать, откуда он у Коли, то мальчик, запинаясь ( уж очень ему трудно давалась неправда)  пролепетал, что фигурка принадлежала еще деду.

Анна Владимировна с минуту рассматривала фигурку.

-«Ну я вижу, что это волк...  Хотя, в данном случае интересно, почему волк, а не койот.»

-«Кто?»

-«Койот. Это североамериканский луговой волк. Он немного похож на лису, но у лисы лапки покороче. А этот длинноногий. Ушки и мордочка острее, чем у обычного серого».  Анна Владмировна продолжала рассматривать Волка.

-«Да, действительно волк...  .»

-«А почему он должен быть каким-то койотом?»

-«Видишь»-учительница поставила Волка на ладонь-«По спинке у него идет узор? В нем угадываются мотивы индейских орнаментов. Кстати, у каждого племени свои мотивы орнамента, и, при желании, можно найти место рождения волка. Обычно в местах поселений индейцев водятся преимущественно койоты. Значит, возможно, эта фигурка родом откуда -то с более северных мест. Это может быть Канада или Аляска... туда койоты пришли только во времена «Золотой лихорадки. Поэтому, жившие там  с давних пор индейские племена определили  себе в тотем именно настоящего волка, коих там водится в изобилии»

  Анна Владимировна вернула фигурку Коле. Мальчик положил ее в карман, но было видно, что у него на языке вертится еще какой-то вопрос.

-«Ты что-то еще хотел спросить?»- учительница сняла очки и положила их в карман платья.

-«Нет… то есть да… Скажите, а из зубов животных что делают?»

-«Из зубов?»-удивленно переспросила Анна Владимировна-«Может, ты имел в виду бивни?»

-«Нет, именно зубы. Небольшие клыки»

-«Знаю, делали украшения, обереги. Даже те же самые индейцы».

*******************************************************************************************************************************

         Ни учительница истории, ни кто-либо другой, ни, тем более, сам Коля, даже и не предполагали, какая история предшествовала появлению индейского амулета в тайнике московского особняка.  А дело было так:

         В далеком 1808 году на Аляске, в то время, когда эта территория с прилегающими к ней островами находилась под управлением Русско-американской компании, была основана новая столица – город Ново-Архангельск. В ходе освоения земель полуострова, русские натолкнулись на ожесточенное сопротивление индейцев-тлинкитов. Русско-индейская война закрепила Аляску за Россией, но ограничила дальнейшее продвижение русских вглубь. Ближе к середине 19 века отношения с аборигенами   не наладились полностью, но, во всяком случае перешли в относительный нейтралитет. Около крепостных стен города даже выл выстроен специальный рынок для торговли с жившими рядом с Ново-Архангельском тлинкитами. За время существования в городе сменилось несколько правителей (должность так и называлась «правитель Ситхинского отдела»). Один из них, Пётр Степанович Костромитинов, был у власти с 1836 года по 1847.  Хотя Ново –Архангельск на тот момент называли «Тихоокеанским Парижем», и он считался по-европейски развитым, выстроенным в стиле Санкт-Петербурга, с которым находится на одной широте, но климат и малочисленность населения немного удручали.  Жена Костромитинова, Юлия Ивановна (урожденная Попова) откровенно скучала. Развлечением для молодой женщины было коллекционирование различных предметов, сделанных местными индейцами. Узнав, что в скором времени им с мужем придется покинуть Ново-Архангельск, она с еще большим рвением принялась увеличивать свою коллекцию, чтобы по приезду удивить родственников и знакомых.  Громоздкие и грубоватые украшения Костромитинова не собирала. В ее интересы входили хорошо выделанные шкурки типа горжеток, имитирующие целое животное (с головой, лапами и хвостом), фигурки из кости и дерева, особенно выполненные «под шаманские», курительные трубки, изделия из искусно выделанной кожи.

        В городе, помимо русского населения, были так же креолы, алеуты и несколько крещеных индейцев. Некоторые из них проживали в доме Костромитиновых, как обслуживающий персонал. Среди них была одна молодая девушка-тлинкитка по имени Савак . Вообще, тлинкиты проживали вне города, за северной крепостной стеной. В город им было разрешено заходить только днем.  На ночь из Ново-Архангельска выгоняли всех пришлых тлинкитов, закрывали ворота, а  21 орудие северной батареи было направлено в сторону индейской деревни. Но немногим более года назад произошла следующая история.  Юлия Ивановна, в обществе двух компаньонок, возвращалась домой с вечерни. Было достаточно темно, но на фоне белой стены дома была различима какая-то фигура. То ли сидящий человек, то ли вообще животное. Женщины испугались, подумав, что это собака, которая может напасть. Но потом услышали слабый стон. Осторожно приблизившись, они увидели, что это человек, причем в полуобморочном состоянии. Поскольку, в темноте нельзя было понять, что случилось, женщины кое как подхватили его под руки и довели до дома Костромитинова. Юлия Ивановна позвала прислугу и велела помочь привести девушку (дома уже стало понятно, что это совсем юная девушка-тлинкитка в национальной одежде) в чувство. К счастью, все обошлось. Савак, как она назвала себя, была невредима, просто очень напугана. По-русски она не говорила совсем. Пришлось прибегнуть к помощи другой тлинкитки, Яку, которая уже несколько лет была помощницей по хозяйству у Костромитинова, еще до замужества Юлии Ивановны.  

         У племени, которому принадлежала   Савак, были две большие фратриии: Волка/Орла и Ворона.  Вождь рода канахтеди (фратрия Ворона) был женат, но вот уже два года не мог дождаться появления наследника. Поэтому, Йэлкуху был вынужден взять вторую жену. Индейская семья была обычно моногамной, но у некоторых племен, при особых случаях, существовала практика многоженства.  Старый шаман сказал, что когда вторая жена родит ребенка, то духи станут благосклонны и к первой жене, которая вскоре после этого тоже станет матерью.  Выбор пал на Савак, которая принадлежала фратрии волка.  По индейским обычаям жена вождя должна быть представителем противоположной фратрии. Но все оказалось не так просто. На место второй жены прочила свою дочь Шават-кеге, угрюмая и недоброжелательная соплеменница Савак. Шават –кеге возненавидела Савак и пригрозила, что сживет ее со света, если та станет женой Йэлкуху, а на сестер наложит проклятье.  Говорили, что Шават –кеге приходится дальней родственницей ведьме Кетл, живущей в лесу, у подножия горы.  Савак очень испугалась угроз, и чтобы спасти свою семью от ненависти Шават-кеге, решила инсценировать свою смерть, и сбежать.  Недалеко от поселения, она изорвала свою верхнюю теплую одежду, бросила на землю и щедро полила сверху кровью зайца, так кстати попавшего в ловушку, поставленную отцом.  Решить то она решила, только, поддавшись порыву, совершенно не подумала, о том, куда пойдет. Кроме как в Ново-Архангельск идти было некуда. Придя в город, она окончательно растерялась, и после некоторых колебаний направилась к церкви, подумав, что хоть это дом русского Бога, но Бог должен быть милосердным и помочь ей.  Побродив рядом, но так и не решившись зайти, девушка немного ушла в сторону и пряталась за стенами домов, чтобы не так бросаться в глаза.

           Рассказанное очень впечатлило Юлию Ивановну, которая очень любила всякие истории с мистическим сюжетом. Пожалев девушку, и, поняв, что той некуда идти, Юлия Ивановна упросила мужа взять Савак в помощницы Яку, которая уже была в достаточно преклонном возрасте. Петр Степанович внял просьбам жены, поставив одно условие: Савак не должна выходить на улицу, что бы ее нечаянно не увидел кто-нибудь из соплеменников, которые могут днем зайти в город.

       Девушка была очень благодарна своим спасителям. Особенно Юлии Ивановне, которую боготворила.  Яку немного научила Савак русскому языку, что бы та могла хоть как-то объясняться.  Костромитинова впервые в жизни встретила такую преданность. Савак старалась во всем угодить, угадать любое желание, и делала это очень искренне.  Юлия Ивановна тоже очень привязалась к девушке, и когда  Петр Степанович  в январе 1847 сдал должность своему брату Иннокентию и убыл в Россию вместе с супругой и двумя сыновьями, то Савак поехала с ними. По приезду приняла обряд крещения и получила новое имя Софья.

   Через несколько лет Костромитинову снова пришлось вернуться в Ново-Архангельск, а вскоре он был назначен в Калифорнию, главой агентства РАК в Сан-Франциско, где, впоследствии, служил одновременно и российским вице-консулом. Конечно, о том, чтобы взять с собой Софью не могло быть и речи, поэтому Юлия Ивановна задумала отправить девушку в Москву, в семью своей троюродной сестры, которая была замужем за одним из представителей древнего дворянского рода Бутурлиных. Она написала родственнице длинное письмо, в котором объяснила все обстоятельства, обещая платить последней некую сумму денег на содержание Софьи.  В ответном письме пришло согласие Марии Николаевны, которая тоже прониклась сочувствием к «бедной девочке». Причем, сочувствие было искренним: от денег Бутурлины отказались. Так, расставшись со своей благодетельницей и заливаясь горючими слезами, Софья отправилась в далекую Москву. 

    Вопреки опасениям, Софью приняли очень хорошо. Мария Николаевна оказалась весьма приятной женщиной. В доме она проживала с супругом и двумя дочками-погодками: Ольгой и Екатериной. Поскольку штат прислуги был укомплектован полностью, то Софью определили кем-то вроде помощницы гувернантки девочек. Конечно, обучением она не занималась, а вот занять сестер, погулять с ними, даже что-то рассказать (русский язык она знала уже довольно неплохо.)-с этих проблем не было. Особенно девочкам было интересно слушать о далекой загадочной Аляске, стране горных хребтов, озер и хвойных лесов. Дети завороженно слушали легенды и мифы индейцев.  Про подземную старуху Агишануку, которая удерживала гигантский столб с покоящейся на нём плоской Землей и   духов – покровителях рек, ледников, гор и стихий. Про гигантскую птицу-Гром по имени Хетл и человека-ворона Йэла. Конечно, дети не знали истинную причину появления Софьи. Было озвучено, что это компаньонка Юлии Ивановны, которая на время ее отъезда поживет какое-то время с ними. Конечно, специфичная внешность и оттенок кожи гостьи не прошли незамеченными, и естественно, дети задали вопросы, на что взрослые лаконично ответили, что Россия большая и на ее территории живут разные народности.

    У Софьи от прошлой жизни осталась одна единственная вещь: небольшая костяная фигурка волка, вырезанная специально в честь появления девочки на свет. По обычаю, племени, после рождения каждый ребенок получал от шамана фигурку покровителя фратрии. По возможности с этим амулетом не надо было расставаться ни при каких обстоятельствах. Их носили на шнурках на шее, вшивали во внутренние карманы одежды. В крайнем случае, хранили дома.  После смерти этот амулет клали в захоронение. Дух, находящийся в амулете, должен был сопровождать душу в загробном путешествии. Если же не сделать этого, то дух потеряет хозяина и будет метаться между небом и землей, а душа может заблудиться и не попасть в конечную точку своего пути.           Фигурка была зашита в одежде Софьи, поэтому и осталась с хозяйкой. Учитывая то, что в семье Костромитиновых и, позже, Бутурлиных, девушке пришлось носить абсолютно другую по крою одежду и часто менять ее, то вшить фигурку не представлялось возможным. Софья очень боялась потерять амулет. И, когда в большом доме Марии Николаевны ей была выделена своя комната, то тлинкитка устроила там тайник.  Кроме фигурки волка положив туда свое Волчье Ожерелье, сделанное из бусин и нескольких волчьих зубов. Оно тоже изготавливалось для каждого ребенка фратрии волка. Количество зубов в нем обозначало, каким по счету ребенком в семье был тот или иной младенец. 

     Софья прожила в семье Бутурлиных почти   пятьдесят лет. Пережила Марию Николаевну и ее мужа. Старшая из дочерей осталась жить в  доме и после смерти родителей. Младшая, Екатерина, выйдя замуж, уехала в Петербург. Ольга рано овдовела. Детей в этом, относительно недолгом, браке не было. Так получилось, что Софья, в итоге оказалась ей самым близким человеком.

      Предполагая, что ее земной путь может скоро подойти к концу (для того времени возраст «за 60» был уже весьма преклонный), Софья решила рассказать Ольге о тайнике и амулете, а также, попросить ее исполнить обычай тлинкитов: после смерти Софьи одеть на нее ожерелье и положить в руку фигурку волка. Но сделать этого женщина не успела.  В Москве вспыхнула крупная эпидемия холеры, которая бушевала с 1892 по 1895 год. Заразившись, Софья скоропостижно скончалась: видно ее организм был особенно восприимчив к этой инфекции. Менее чем за сутки произошло фатальное обезвоживание и наступила смерть. Ольга, впоследствии, тоже заболела, но ее болезнь закончилась выздоровлением. Вскоре после смерти Софии, Ольга, посоветовавшись с сестрой, решила продать огромный особняк и переехать в дом попроще. Новый хозяин дома, известный московский адвокат, въехав, распорядился отремонтировать все комнаты. Старые обои убирать не стали, или, возможно убрали только частично, поэтому тайник не был обнаружен, пока, спустя много лет, советский школьник, Николай Кудряшов, случайно не обрушил подоконник.

 

               Коля понял, что скорее всего он никогда и не узнает ответы на все свои вопросы. Потому что с каждым выясненным фактом вопросов появляется все больше. Вот и сейчас, после разговора с учительницей, мальчик не переставая думал, откуда и, самое главное, каким образом индейский волк из далекой Аляски, или даже Канады, попал сюда, в Москву. Индейцы уж тут точно не жили. Да и, видимо, не простой это был волк, раз спрятали его в тайник. Он же не золотой и не серебряный, а вот поди же ты, убрали подальше от любопытных глаз. А почему? Решив побольше узнать о происхождении своего Волка, Коля вновь обратился к Анне Владимировне и попросил принести ему книгу об индейских орнаментах. На этот раз мальчик честно признался, что хочет понять, где именно сделали эту фигурку. Учительница сказала, что подобную книгу даже ей не разрешат вынести из стен библиотеки, но она постарается помочь, и попробует сама найти информацию, только для этого ей надо, чтобы Коля перерисовал очень точно узоры со спинки волка.

      Через несколько дней Анна Владимировна рассказала мальчику все, что ей удалось узнать из найденных источников. Подобные орнаменты встречаются у   индейцев северо-западного побережья Аляски. А именно у племен хайда, квакиутли, сэлиш, тлинкитов.  Квакиутли, скорее всего, к этому волку отношения не имели. У них были другие объекты культа — Каннибал, живущий на Краю Мира, чудовище Дзоноква, двуглавый змей Сисиутл. Сэлиш почитали норку и ворона. Хайда были разделены на две части, с поклонением Ворону и Орлу. А вот у тлинкитов часто орел заменялся волком, что не прослеживалось у их соседей. Да и в процентном соотношении тлинкиты гораздо многочисленнее были именно в «Русской Америке». По всему выходило, что волк родом из племени тлинкитов.

        Коля приуныл. Было похоже, что на этом тоненькая ниточка его расследования оборвалась. Индеец-тлинкит в Москве. Такого же не могло быть. Вряд ли в коммунальной квартире в центре города мог запросто обитать такой экзотический персонаж. Если взять предыдущего хозяина-адвоката, то тоже маловероятно, что он был индейцем. Первый владелец дома граф? Слуга-тлинкит? Да не может быть. А если бы и могло такое случиться, то прошло уже почти сто лет. Кто уже помнит того графа и его окружение.  Единственное, можно попробовать узнать что-то не о хозяине этого конкретного волка, а о быте индейцев вообще. Кто такие тлинкиты. Об индейцах Коля знал, в основном, из новых экранизаций романа «Виннету» Карла Мая. Но перед этим он решил предпринять последнюю попытку, набраться смелости и поговорить с соседом Федором.

     Стоя перед дверью Кочетовых, он долго не решался войти. С одной стороны Коля испытывал неловкость: ведь надо же было как то объяснить Федору, откуда он знает о тщательно скрываемом им  происшествии, а , с другой – любопытство перевешивало. Коля вздохнул и занес руку, чтобы постучать, но в этот миг дверь распахнулась. Татьяна намеревалась выйти из комнаты и буквально наткнулась на Колю.

-«Ты что –то хотел?»

-«Да, мне с дядей Федей поговорить».

-«Проходи конечно! Федь, тут к тебе Николай Григорьевич на беседу!»- Татьяна улыбнулась мальчику, сама же направилась в кухню.

   Федор сидел за столом и решал кроссворд.

-«Григорич, проходи, садись рядышком»- он похлопал по рядом стоящему стулу- «Случайно не знаешь, что это за морская рыба, грозный хищник морей?»

-«Аку…»

-«А вот и нет!»-Федор хитро посмотрел на Колю- «Начинается слово на букву Б, а еще есть в середине Р».

-«Тогда барракуда».- уверенно ответил мальчик. Он как раз начал читать одну из найденных в старом доме  книг, которая называлась «В глубине морей». На первых страницах как раз и было написано про свирепую и опасную рыбу.

-«Точно! Так о чем ты хотел со мной поговорить?» -Федор аккуратно вписывал буквы в клеточки кроссворда. Не смотря на то, что Коля бессчётное   количество раз прокручивал в мыслях ход диалога, все равно вопрос застал его врасплох. В смущении он теребил в пальцах бахрому скатерти, которой был накрыт круглый стол.

-«Ну, смелей, не бойся, я же не кусаюсь». И тут Коля выпалил:

-« А кого вы видели там, у заброшенного дома на стройке?»

      Сосед отложил в сторону карандаш, подпер рукой подбородок и посмотрел на мальчика.

-«Ты уверен, что хочешь это знать?»

Коля кивнул.

-«Но ты ведь не просто так интересуешься?»

-«Нет, не просто так.»-  и мальчик выложил всю историю с самого начала. И про котенка, и про тайник, и про выброшенный мешочек, и про индейцев тлинкитов. На удивление, сосед слушал внимательно, без тени насмешки или недоверия на лице.  Только Когда Коля   дошел до рассказа о фигурке волка, то переспросил:

-« Это точно волк? Ты уверен?»

-«Конечно. Что ж я, волка не узнаю, что ли?»

-«Дело не в этом. Просто некоторые фигурки бывают настолько странные, и не разберешь, что это за зверь».

-«Дядь Федь, это точно волк!»

      Когда Коля закончил рассказ, Федор задумчиво побарабанил пальцами по столу, затем произнес.

-«Так вот, видел я, брат, там волка.»

-«Настоящего? Всамделишного? Из зоопарка что ли убежал?»

Федор отрицательно покачал головой. И решил рассказать мальчишке все, что знал. Ну, может быть не совсем все. Опустив кое-какие кровавые подробности.

-«В общем, о грандиозной стройке ты прочитал. Да, действительно, хотели на том месте построить что-то этакое. То ли с пионерами, то ли с комсомолом связанное.  И место хорошее, и дом бросовый, сам разваливается. Но это давно было. И не при мне.  Работаю, значит, я в смене с Тимофеичем. Вот он мне эту байку и рассказал.

-«Так вы же говорили, что сами что-то видели?»

-«Не спеши, вот торопыга. Лучше слушай дальше. Тимофеич  часто со мной оставался. Домой  никогда не торопился. Ни жены, не детей. В войну из эвакуации не вернулись. Сгинули. Вот он и оставался. Лишь бы не одному дома быть. А что зимними вечерами в бытовке нашей делать? Обошел территорию, все на месте, порядок, и быстрее в тепло.  Ну и разговоры всякие разные. Что да как. В общем, разговорились однажды про случаи всякие на стройках. Ну, такие случаи, с четртовщинкой.  А он и давай припоминать. То где то строили на месте кладбища, то церковь сносили.. вот он про всякие привидения и начал. А я на смех его поднял. Обиделся тогда на меня Тимофеич, и говорит, мол смейся смейся, а у самого то под боком дом с привидением. Я аж рот открыл, какой такой дом? Вот он и рассказал, что стройку, ту что у нас здесь рядом, не просто так закрыли. В дом волк не пускал. Когда много людей, так не показывался. А когда по одному оказывались, то и напасть мог. Сначала одного напугал до родимчика, потом второго .э-э-э  помял немного. Думали, что собака бешеная. Обходили всю территорию. Вокруг забор, лаза никакого нет. В доме- никого. А все одно. И вой слышали. Даже в домах, тех что рядом, жители ругались, мол безобразничают ночами на стройке, шумят. А кому шуметь? Ночами никто и не работал. Успели снести на задворках какие-то сараи, конюшню, что ли, да дом маленький, для прислуги наверно был. А к усадьбе не подступиться. Начальство ругаться стало, мол что за дела? Уже строить пора, материалы завозить, а тут еще конца-края не видать в работе. И вот приехал какой-то самый главный начальник, учить, значит, как работать нужно. Говорит, сейчас я вам тут урок преподам.  И, шасть в дом. Оттуда кричит- перекрытия все гнилые, дом на ладан дышит. Несколько дней вам даю, а то, понимаешь, товарищ Сталин указания дал, а вы тут саботаж устроили. Орал орал оттуда, из дома, значит, и вдруг тишина.  Минуту тишина, две, пять. Кто посмелее посмотреть пошел. И увидели: метрах в двадцати от входа в дом, прямо на мусоре и лежит...в своем костюмчике и ботиночках начищенных.  Сказали инфаркт. Ну ясное дело, милиция. Следствие.. пока то да се.. под стройку другой участок в спешном порядке выделили. А этот как проклятый. Как не соберутся что-то затеять-ничего не выходит».

-«Ну а Вы-то что видели?»

-«Я –то?» - Федор усмехнулся - «Моложе был, бесшабашнее. Думаю, дай-ка я зайду посмотрю, а то  что за бабские россказни. Волки, призраки.  И зашел же. Как-то вечерком, чтоб часом не увидели при свете дня, перемахнул через забор и ….  Походил вокруг- ничего необычного. Внутрь заглянул- мусор да стекло битое. Ну барахло вроде какое еще валяется. А потом.. как движение какое сзади. Оглянулся- никого. Но как-то неприятно стало, вроде как холодок по спине. Еще покойника этого вспомнил, будь он неладен. Вышел из дома и тут вижу в под кустом огоньки красные, как угольки. Думаю, может отблеск какой. А сам бочком бочком к забору, но спиной не поворачиваюсь, пячусь, как краб. До самого забора дошел вот так задом. Под кустом никакого движения. Через забор то не могу спиной карабкаться. Быстро развернулся, на руках подтянулся, одну ногу уже занес, а сам оглядываюсь. И вижу, скользит на меня бесшумно тень. Силуэт как собачий. Но сам понимаешь, когда собака бежит, да тем более по захламленному участку, она же огибает препятствия. А ЭТО  как плыло, но быстро и четко, ровно  по прямой. И только потом, спрыгивая с забора, я вдруг понял, что это не собака а огромный волк».

   Федор помолчал, потом добавил:

-«Веришь, никому не рассказывал. Только бате твоему, да и вот теперь тебе».

-«Может этот волк как в сказках, вроде хранителя дома...»- неуверенно произнес Коля.

-«Да какие сказки... Москва, двадцатый век... и такая вот петрушка».

             Мальчик долго не мог уснуть. Все думал. Сопоставив все что удалось узнать, логически пришел к следующему. Если это хранитель дома, значит он что-то охраняет. Может быть, клад? Поэтому он и не хочет, чтобы дом ломали. Иначе найдут спрятанное. Но, с другой стороны, почему волк хотел напасть  на дядю Федю?  Тот же не хотел ломать дом. А на играющих мальчишек не нападал, даже им и не показывался. И меня в дом пустил, даже книги не помешал взять... и забрать все из тайника. А может быть он и хотел, чтобы я все это нашел?  И нашел именно, когда был один?  Мальчик даже сел на кровати: сон ушел окончательно. Ну да, так и есть. Если бы дом снесли, то, скорее всего фигурку бы раздавили. А так она осталась целая. Значит, это было нужно, чтобы она осталась целая. Наверно зря я мешочек выбросил. Если он лежал в тайнике, значит был так же важен, как и волк.

        На следующий день Коля решил пойти и найти то, что выкинул.  Мальчику было страшно. Очень страшно. Стоя у забора, и прислонившись к потемневшим шершавым доскам, он попросил у волка разрешения войти на его территорию. Потом подтянулся на руках и снова оказался там, где был немногим более месяца назад. С опаской, озираясь вокруг, пошел к дому. Но, что удивительно, с каждым шагом страх улетучивался. Ему стало казаться, что дом приглашает его войти. Оказавшись внутри, он пошел в ту самую комнату, где нашел тайник. Слава Богу, мешочек лежал там, где Коля его и бросил. Мальчик поднял его, положил в карман и пошел обратно.

       Теперь оставалось  связать как –то  воедино фигурку, мешочек, индейцев тлинкитов и этот дом. Это и оказалось самым сложным. Коле ничего не приходило на ум. Разве что обратиться за помощью к Анне Владимировне. Правда, было неудобно, она и так потратила массу своего времени, чтобы помочь. Но то ли учительница сама догадалась, то ли просто проявила участие, но при следующей встрече в школе поинтересовалась, как дела с индейцами? Коля признался, что плохо. Надо найти какого-нибудь специалиста по индейцам и задать ему несколько вопросов. Анна Владимировна засмеялась, и сказала, что, конечно, знакомого специалиста по индейцам у нее нет, зато есть знакомый преподаватель истории, целый настоящий профессор, с которым они когда-то вместе учились. Он большой специалист по древним цивилизациям- майя, ацтекам, шумерам. Возможно сможет помочь и с тлинкитами.

    Через несколько дней Коля с Анной Владимировной пришли в гости к историку. Мальчик при слове «профессор» представлял себе седовласого старичка в круглых очках, но, вопреки ожиданиям, дверь им открыл достаточно моложавый мужчина и широким жестом пригласил   заходить в квартиру.

-«Добро пожаловать, Анна Владимировна, и вы, молодой человек. Как Вас величать?»

   Анна Владимировна тихонько подтолкнула Колю. Тот замешкался и встал на пороге.

-«Константин Сергеевич, знакомьтесь. Вот тот самый любознательный Николай.»

-«Хорошо, что любознательный. Беседовать с интересующимся человеком одно удовольствие. Проходите в комнату. Сейчас будем пить чай и разговаривать об индейцах»

         Через некоторое время они уже сидели в уютной гостиной и пили чай с печеньем и баранками.  Коля совсем смутился

-«Когда Анна Владимировна мне позвонила и просила провести ликбез по тлинкитам, я, если честно, был удивлен.»

-«Почему?»-Коля посмотрел на профессора.

-«Видишь ли, Николай, это не самая популярная сейчас тема. Да и вообще, тлинкиты не очень известные для обычного человека индейцы. В основном в рассказах фигурируют команчи, или, например, ирокезы, апачи.  А вот тлинкиты не пользуются популярностью, хотя это очень храброе и воинственное племя, по-своему интересное. Да и немалочисленное. Так, что тебя интересует?»

Коля протянул профессору свои находки: Волка и мешочек. Константин Сергеевич с интересом разглядывал фигурку, поворачивая ее на ладони.

-«А знаешь ли ты, что это не просто фигурка?»

-«Не просто?»

-«То то и оно, что не просто. Это амулет, причем именной. Вот видишь»- профессор пальцем указал на знак в орнаменте, похожий на круг с одетой на него короной- «в индейском письме это слово «имя». А далее написано имя. Такие амулеты маленький индеец получал при рождении. Это что то вроде личного хранителя. А после смерти хозяина фигурку клали в захоронение».

-«А можно узнать, что за имя?»

-«Ну, если принять во внимание, что обычно индейцы своеобразно дают имена, то есть это какие-то существительные, названия стихий, прилагательные, то при желании прочесть можно. Только для этого нужен более обширный тлинкитский словарь. Кстати, а откуда у тебя эта фигурка?»

   Коля вздохнул. Ему было неловко перед Анной Владимировной, которой он соврал. После минутного раздумья мальчик решил сказать правду. Закончив рассказ, он добавил вполголоса:

-«Поэтому я и хотел бы узнать, кому принадлежал этот волк и кто его спрятал в тайник...и еще эти зубы. Но, наверно ничего не получится.»

-« А давай попытаемся.»- Константин Сергеевич поставил Волка на стол-«Что нам известно? Ты правильно подумал, что никто из последних жильцов дома, я имею ввиду жильцов, переселенных уже после революции, не имел отношения к волку. Переселяли рабочих, простых советских людей. Если бы даже кто-то и имел этот амулет, то вряд ли стал его прятать. Учитывая, что волк не имеет материальной ценности- он не из драгоценного метала, на неискушенный взгляд просто костяшка, спрятал его тот, для кого эта вещица была очень дорога. Размышляем далее. До революции тут проживал московский адвокат, который опять-таки, маловероятно был причастен к тайнику. Можно допустить, что он был коллекционер, и, по каким-то причинам спрятал волка.  Но, в таком случае, при отъезде он бы взял фигурку из тайника. Ведь так? Значит возвращаемся к первым хозяевам дома. Усадьба принадлежала Бутурлиным. И была построена графом примерно в середине прошлого века».

      Глядя на широко распахнутые глаза мальчика, профессор улыбнулся:

 -« Ты не думай, что я такой умный. Просто Анна Владимировна мне немного рассказала о цели твоего визита, и я почитал кое-какие источники.  Значит, тайник был сделан именно в то время. Насколько известно, последней из дома выезжала старшая дочь графа, которая осталась последней представительницей семьи, жившей там. И она ничего не взяла из тайника. Отсюда какой вывод? То, что она не знала о волке. И не знали ни отец, ни мать. Кто же тогда спрятал фигурку? Эти два предмета лежали вместе не просто так.  То, что ты назвал зубами»- при этих словах Константин Сергеевич достал из мешочка содержимое-«это индейское ожерелье. Честно говоря, я не нашел такой специфичной информации по тлинкитам, но, судя по традициям других племен, это тоже то ритуальная вещь. В итоге мой вердикт таков: Как это не загадочно, но тайник сделал человек, проживающий доме. Это не граф, не графиня и не их дети. Но и не слуги. Слуги не жили в этой части дома.  Сделать же такой тайник, это, знаешь ли, не в шкаф спрятать. По логике-это родственник, проживающий в данной  комнате, и имеющий отношение к культуре тлинкитов, который знал, что это именно тандем. Эти два предмета связаны ритуально. И, скорее всего, должны были сопровождать хозяина в загробном мире. Но, по какой-то причине остались в тайнике. И, на мой взгляд эта причина- внезапная смерть того, кто их и спрятал ».

  Произнеся последнюю фразу, профессор с видом победителя откинулся на спинку кресла:

-«Ну, как вам версия?»

-Гениально, Константин Сергеевич!»- Анна Владимировна посмотрела на Колю-«Правда?»

    Мальчик только и смог, что кивнуть головой. Он был восхищен тем, как быстро профессор распутал всю нить.

-«Константин Сергеевич, Вы сказали, что эти вещи ритуальные, значит, наверно их нельзя хранить дома? Я имею ввиду, после смерти того, кто ими владел.»

-«По религиозным верованиям индейцев эти вещи должны уйти вслед за хозяином. Сопровождать душу, и все такое. Конечно, это не самый лучший сувенир.»

-«Еще моя бабушка»-неуверенно начала Анна Владимировна-«рассказывала, что если надо передать умершему какую-то вещь, то ее просто прикапывают на кладбище»

-«Что за религиозные пережитки, Анна Владимировна?»- засмеялся профессор. Да и где та могила? Бутурлины были захоронены у Успенского собора в Симоновом монастыре. Да и не факт, что неизвестный родственник был похоронен там же. А что у нас там сейчас? Правильно, на месте Успенского собора в настоящее время находится здание ДК ЗИЛ . Поэтому не морочьте голову юному пионеру».

         Всю ночь Коле снился Волк, который порывался куда- то бежать, и будто звал мальчика за собой.  Пробегая несколько метров вперед, он возвращался, и подталкивал Колю под колени влажным носом, словно не мог идти один.  Снова убегал вперед и опять возвращался. От последнего, наиболее ощутимого толчка под левое колено Коля проснулся. Было раннее утро. Даже отец с матерью еще не вставали.  Пролежав и проворочавшись без сна еще около часа, мальчик дождался, пока проснутся родители. Было воскресенье. Вскоре после завтрака Коля отпросился погулять, а сам поехал на Автозаводскую. Конечно, пионеры не должны были верить во всякую чепуху, а страшилки –это все для девчонок. Если бы кто из мальчишек узнал, что Кудряшов Коля поехал к развалинам монастыря, что бы закопать где-то там костяного волка, его бы, как минимум, подняли на смех, а, как максимум, исключили бы из пионеров. Поэтому никто не знал об этой поездке, даже лучший друг Генка Лисицын.

    Коля быстро нашел Дом культуры. Махина выходила фасадом на улицу. Конечно, дом культуры был необходим городу. Сколько там было разных кружков! Большая библиотека, кинозал. Но что бы вот так взять и построить, в буквальном смысле на костях... даже советский до мозга костей Коля, воспитанный в духе атеизма, не мог представить, что кто-то придет и уничтожит могилы. Например, могилу его дедушки, Тимофея Зиновьевича.

   Коля прошел вдоль уцелевшей стены монастыря. Где-то там, за ней, когда-то находились могилы Бутурлиных. Конечно, на ту, внутреннюю сторону, он не пойдет. Закопает все здесь. Притаившись за старым мощным деревом, росшим почти рядом со стеной, Коля оглянулся: не идут ли случайные прохожие. По близости никого не было. Взяв захваченную из дома столовую ложку, быстро выкопал ямку положил в нее мешочек. Из другого кармана вытащил Волка.

-«Ну что, беги, Волк. Ищи своего хозяина»

 

 

        По бескрайнему простору млечного пути мощными, сильными прыжками движется волк. Там, где он сейчас, нет счета времени. Секунда может длиться годами, а год пройти за секунду. Наконец Волк сможет совершить предназначенное: отвести душу Савак туда, куда она не могла попасть без него. Все сильнее слышны звуки шаманского бубна.  А вот и Река, на берегу которой стоят души и ждут, когда за ними приплывет Каноэ и перевезет их на Тот берег.  Все души  с провожатыми. И только несколько призрачных фигур стоят в стороне.  Им так и суждено вечно стоять на берегу.  Ведь в Каноэ можно попасть только с духом амулета. Именно дух направит Каноэ туда, где все остальные души собираются в большом доме, чтобы приветствовать новоприбывшего. Но тут, к одному призрачному силуэту приближается дух в облике волка. Силуэт отделяется от остальных и начинает двигаться к берегу Реки. А вот и Каноэ. В него первым запрыгивает волк. За ним легким облачком движется Савак. Каноэ медленно отплывает от берега. Неслышно рассекая темную гладь реки, плывет скорбное судно и скоро причалит туда, где давно уже ждут Савак на Земле Вечного Лета.

Изменено 16 января, 2021 пользователем миSтика

[Krosh 16 080]

Чудо)

[миSтика 55]

Часть 8.   Мироновна.

 

Ордер на заселение в эту коммуналку Мироновна получила одной из первых. Если уж быть совсем совсем точной, то второй по счету. Первый был Семен Кутовой, самый что ни на есть пролетарский пролетарий. Этим фактом он безмерно гордился. А уж когда заселился в «бывшебуржуйские» хоромы, то для него это был вообще праздник души.  Первым делом он посшибал топором лепнину под потолком общего коридора, мол нечего уподобляться «эксплататарам» и густо замазал отбитые щербины белой краской.  Хотел замазать и обои, оставшиеся от прежних хозяев, но не успел. Постепенно въезжавшие жильцы были против таких радикальных перемен. Семен остался очень недоволен, что соседи не поддерживают его начинаний, но, пришлось подчиниться большинству и обуздать полет своей дизайнерской мысли. Зато никто не мог ему запретить хозяйничать в своей комнате, в которой он все же замазал обои густо-синей краской. Краски, видимо, не хватило, и одна стена получилась наполовину зеленая. Семена это никак не смущало. На самом деле, его вообще мало что смущало. Кальсоны Семена, в которых он щеголял в любое время суток по квартире, стали притчей во языцех. И, если мужская часть населения квартиры как-то еще мирилась с этими дефиле, то женщины не хотели, чтоб перед их глазами то и дело появлялась сутулая фигура Семена в исподнем. Однажды утром, когда бОльшая часть соседок была на кухне, он опять почтил их появлением в несвежем белье.

-«Семен Васильевич, ну в самом деле, престаньте уже подштанниками сверкать, срамота одна!» - Нина Георгиевна, бывший директор женской гимназии и интеллигентная женщина, воспитанная на романах Чехова и Тургенева, не выдержала очередной пытки созерцания нижнего белья соседа.

-«Георгевна, где срамота? Я ж не беспортошный!

-«Да упаси Бог!»- Нина Георгиевна отвернулась и принялась размешивать кашу в кастрюльке.

-«В самом деле, убери свои мослы, смотреть противно», -подала голос Мироновна, на то момент еще звавшаяся просто Анечкой, молоденькая повариха из столовой Московского Электрозавода

-«Эх, бабы, ничего вы не смыслите, а все потому, что меня просто не разглядели!»- Семен, хихикая, стянул свои видавшие виды кальсоны и повернулся к соседкам тылом. Женщины от такой наглости потеряли дар речи. Первой опомнилась Катерина и замахнулась на него тряпкой, которую держала в руке:

-«Ах ты бесстыжий, паскудник, да чтоб тебя лихоманка разбила!»

   Другие тоже стали стыдить Семена.

-«Дуры вы!»- он подтянул кальсоны в исходную позицию-«Ничего в мужиках не понимаете!»

-«Что за шум у вас?»- на кухню, потягиваясь и позевывая, вошел Алексей Кочетов, отец большого семейства, занимавшего две смежные комнаты в конце коридора.

-«Да вот, Семен тут сеанс разоблачения демонстрирует!»- отозвалась Лида, жена Алексея, которая тоже была на кухне.

-«Какого разоблачения?»- не понял Алексей.

-«Порты снял и хотел нас чем-то удивить»- Засмеялась Анечка.

-«Снял, говоришь?»- Кочетов нахмурился-«А ну, Васильевич, выйдем, поговорим».  Тщедушный Семен стушевался и начал бормотать что бабы все врут. Возмущенный гомон женщин доказывал обратное. Тогда Алексей подошел к шутнику, взял его двумя пальцами, как клещами, за ухо, и, под дружный хохот женщин вывел из кухни. Еще неделю после этого случая Семен мог ходить по сумеречному коридору не включая свет, пользуясь своим личным фонарем под глазом. С того момента он затаил злобу на Кочетова, все порывался отомстить за поруганную пролетарскую честь, да не успел. Любитель хорошо отдохнуть после трудовых будней в компании таких же интеллектуалов, замерз насмерть в сугробе, не дойдя до подъезда каких-нибудь ста метров. Тропинка через старый сад, особенно в зимнее время, не пользовалась популярностью: в основном все ходили через многолюдный пустырь. Поэтому, упавший в снег и уснувший там вечером Семен к утру был обречен.

    С тех пор Мироновна и стала старожилом квартиры. Сколько с тех пор воды утекло. Многих проводила в последнюю дорогу. Пережила Кочетовых- Алексея и Лиду, и их троих детей. Из всей некогда большой и шумной семьи остался сейчас только средний сын Федор. Ушла интеллиге́нтнейшая   Нина Георгиевна, Матвеевна, Люська-дятел. Последняя получила свое прозвище за соответствующее поведение. Любила жалобы строчить во все инстанции. На всех соседей писала, и не по одному разу. Хорошо, что после того, как пожаловалась, что к Забелиной иностранный шпион приехал, перестали к Люське серьезно относиться. А всего то к бывшей директрисе погостить приятельница прибыла, и разговаривали они с ней, по старой памяти, на французском. Ну, а в целом, неплохие соседи попались. Веселые, в большинстве своем дружные. Не то что в предыдущей квартире.

         Родилась и выросла Анна Мироновна в Красном Селе.  В то время это была северо-восточная окраина Москвы. Маленькая Аня жила с родителями и старшими сестрой и братом на бывшем подворье Алексеевского монастыря. После революции, дома-кельи, были преобразованы в жилой фонд. За монастырской оградой образовалось целых шесть Красносельских переулков. В одном из этих переулков, в коммунальной квартире и проживала семья Липкиных. Комнатки были крошечные, не больше пяти - шести метров. Но и такому жилью были рады: до того обитали в паре кварталов отсюда, в ветхом щелястом доме барачного типа. Порой, зимой на улице было теплее, чем в доме –грустно шутили взрослые. Слава Богу, хоть и грешно так говорить в данной ситуации, пожар, начавшийся в одной из комнат, что не уничтожил полностью, то сделал совсем непригодным для жилья. Так Липкины и еще две семьи - товарищи по несчастью, оказались в бывших кельях.

    На Аню их комнаты (из-за малой площади семье выделили аж две клетушки) производила гнетущее впечатление. Постоянное ощущение тревожности и какое-то нервозное состояние были постоянными спутниками обитателей. Здесь часто, гораздо чаще чем где либо, происходили пьяные драки, разборки, ссоры и прочие трагедии. Говорили о каком-то проклятии монахинь. Из-за этих слухов не давали житья нескольким сестрам, которым по каким-то причинам доживали здесь свой век. На людях они появлялись редко, а если с кем-то сталкивались, то пытались как можно скорее уйти в сторону. Перебивались случайными заработками. Присматривали за детьми новых жильцов, возможно, что-то шили. С ними жила и игуменья. В 1931 году их арестовали и всех сослали. Назад уже никто не вернулся.

          Аня за все время сталкивалась с монахинями раза три-четыре. Худые мрачные старухи в черном длинном одеянии очень пугали девочку. Но это было не самое страшное, что пришлось ей увидеть в бывшем монастыре.

        В старых стенах находилось Алексеевское кладбище, которое закрыли в 1919 году. На нем нашли свой последний приют многие известные люди. Доподлинно известно, что тут обрел покой литературный критик, редактор известной газеты "Московские ведомости" Михаил Никифорович Катков (1818-1887). Так же тут был похоронен Сергей Андреевич Юрьев (1821-1888) переводчик Кальдерона и Шекспира, первый редактор журнала "Русская мысль".

        Через несколько лет после закрытия, кладбище решили сровнять с землей, а надгробия пустить на нужды народного хозяйства молодой страны Советов.  Гранит намеревались использовать как бордюрный камень и облицовочную плитку. Мрамор пустить на гравий, ограды –на переплавку. Люди, жившие в бывших монашеских домах, стали невольными свидетелями кощунственного уничтожения могил. Прах выкапывали из могил и сваливали в большие кучи. Особенно надругались над останками Каткова: В челюсти вставили папиросу, а сам череп одели на шест и воткнули в землю. Видимо, особую ненависть вызвал тот факт, что Михаил Никифорович в своих воззрениях был монархистом и видел самодержавие, как единственную возможную форму правления в России. После ликвидации кладбища на его месте устроили «самое подходящее» что только можно было представить: детский пионерский парк.

         Санитарные нормы в Москве к 1930 году были снижены до 5,5 кв. м на человека, но даже при таком мизере две кельи Липкиных не укладывались в нормативы. К тому времени старший из детей, Арсений, женился, и молодая семья тоже была вынуждена ютиться со всеми вместе. В одной из комнат помещалась только узкая кровать, стул и некое подобие самодельного шкафа. Между кроватью и противоположной стеной не хватало места даже на то, чтобы положить обычный матрас. Спальное место делали из брошенных на пол старых пальто и двух старых вытертых овечьих шкур.

       В 1928 году по решению Государственного электротехнического треста для обеспечения выполнения ленинского плана ГОЭЛРО был создан Московский Электрозавод имени В.В.Куйбышева. В столовую этого завода после окончания кондитерского техникума и пришла работать юная Анечка.  Как же давно это было.  И все сложилось совсем замечательно, если бы не хронические недосыпы из-за крайне стесненных жилищных условий. Спать приходилось, в буквальном смысле, по очереди. Все уходили на работу в разное время. Кто в ночную, кто в утреннюю смену. И это спасало, ведь уместиться всем сразу одновременно в крохотных комнатушках было нереально. Первая смена поваров в столовую приходила очень рано. А как с утра быть бодрой и полной сил, если ложишься спать за полночь. Как следствие, однажды утром в одном из котлов с кашей вместо сахара оказалась соль. Скандал и, скорее всего, неминуемое увольнение. Заплаканная девушка выбежала на крыльцо проходной и нос к носу столкнулась с директором завода, Николаем Александровичем Булганиным. К слову сказать, за Николаем Александровичем закрепилась слава ловеласа и большого любителя женского пола. Известна история, как он пытался охмурить знаменитую певицу Галину Вишневскую, очень настойчиво за ней ухаживая. Увидев симпатичную расстроенную девушку, он не преминул остановить ее и поинтересоваться, что случилось. Узнав причину слез, сказал примерно следующее:

 -«Одна из составляющих ударного труда это полученные калории. Рабочие, чтобы трудиться на благо Родины, должны получать полноценное питание. А если каша будет пересолена, что они получат?  Поэтому, мы должны иметь квалифицированных работоспособных поваров. Но какая же тут работоспособность, если нет возможности нормально выспаться. Я подумаю над этим вопросом.»

   И подумал.  Конечно, у Николая Александровича, даже при его положении в обществе (в 1930 году завод первым среди промышленных предприятий СССР награждён орденом Ленина № 2. Булганин же стал одним из первых в СССР кавалеров Ордена Ленина) не было возможности улучшить условия проживания всей семьи Липкиных, но, обеспечить метрами свою работницу у него получилось. Возможно, Аня столкнулась с директором при нужном расположении звезд, так как вопрос с жилплощадью был и остается даже в современной реалии очень насущным. Но, так или иначе, через какое-то время девушка получила ордер на вселение в комнату.

     Как верно подмечено в произведении М.Булгакова – квартирный вопрос испортил москвичей. Так и случилось у Липкиных. Узнав, что сестре так фортануло, Арсений посчитал, что Анна просто обязана взять его с женой на те метры. Жить втроем это несомненно лучше, чем впятером. Да и центр Москвы не сравнить с окраиной. Напрасно Аня пыталась вразумить брата, что это невозможно. Что комната получена ей, как работницей завода, и существуют определенные сложности с пропиской на данные метры. После этого между братом и сестрой пробежала черная кошка. Мало того, Маша, сестра, тоже затаила обиду: ведь и она, втихаря от брата, тоже уговаривала Анну взять ее к себе.

-«Анька, мы с тобой так заживем! Представляешь, никто по головам не ходит, не зудит над ухом. Красота же будет, Ань!»

      Мать с отцом выдерживали молчаливый нейтралитет. Оно и понятно: после ссоры со старшими детьми, жизнь в двух маленьких клетушках стала бы совсем невыносимой. После похорон родителей Маша и Арсений вычеркнули Анну из своей жизни. Хотя, к тому времени, Маша вышла замуж, ушла в пятнадцатиметровку на Таганку к мужу, и Арсений стал единоличным хозяином двух комнаток в Красном Селе. Но обида на «буржуйку-сестру» осталась на всю жизнь. Через много лет, когда Арсений скончался, Анне Мироновне об этом никто и не сообщил. Узнала случайно. Пришла по весне навестить родительские могилки и остолбенела, увидев полинялые венки и табличку «Липкин Арсений Миронович». Брата подхоронили в могилу матери: уже прошел требуемый срок для разрешения. Накатила горькая обида. Как же так? Ладно, не разговаривать из-за каких-то глупых принципов, хотя Анна, честно, не единожды пыталась предпринять какие-то попытки к примирению. Но не сообщить о смерти –это совсем край. Единственный раз Арсений снизошел до разговора: выходила замуж дочь Наташа. Надо было помочь с готовкой праздничного застолья. Две семьи распределили блюда из предполагаемого меню пополам и готовили порознь. Анна с радостью откликнулась, подумав, что вот наконец предоставился хороший случай для т ого, чтобы забыть все прошлые обиды.  Сутки не отходила от плиты. Продукты привезли ей, так как готовить на кухне в квартире брата возможности не было (на всех соседей всего одна плита). Свадьбу играли в квартире жениха. Три раза пришлось возить порции приготовленной еды на Трубную, в квартиру будущих свекров. Приехав в третий, последний раз, в дверях столкнулась с Ларисой, женой Арсения.

-«Лар, завтра то во сколько приезжать, помочь накрыть наверно надо?»

-«Спасибо, мы сами»- сухо ответила невестка-«Ах да! Сейчас!»- после этих слов она ненадолго скрылась за входной дверью. Не прошло и минуты, как вернулась обратно. В ее руке было несколько голубоватых купюр. Лариса протянула их Анне:

-«Надеюсь, этого хватит». Видя, что та не собирается из брать, стала засовывать их ей в карман.

-«Господи, зачем деньги то! Я же от чистого сердца. Так во сколько при…»  -ХЛОП!! От звука захлопнувшейся двери женщина даже вздрогнула. Простояв несколько минут у дверей, Анна, было, протянула руку к звонку, но потом резко отдернула, и пошла вниз по ступенькам.

 

        С тех пор и не видела Мироновна никого из своей родни. Горько это конечно, но что делать? Насильно мил не будешь. Каждый раз, навещая родительские могилы, боялась увидеть еще одну появившуюся табличку, с именем сестры. Но Бог миловал, видать была жива-здорова. Конечно, вполне вероятно, что и не совсем здорова: все-таки разница в возрасте у них была почти десять лет.

    Однажды рано утром, когда за окном еще не растворилась до конца ночная мгла, Мироновна проснулась от ощущения зябкости. Так есть: одеяло лежало на полу. Ах ты ж Боже мой. Ну все, теперь не уснуть, с досадой подумала она, перегибаясь через край кровати, чтобы достать одеяло. Женщина знала, что если вот так проснется раньше обычного, то потом будет ворочаться до звонка будильника. В это время краем глаза она заметила какое-то движение в углу комнаты. Посмотрев в сторону шкафа, стоящего у окна, Мироновна обмерла от ужаса. Оттуда, дрожа и покачиваясь выплыл полупрозрачный женский силуэт. Фигура будто бы шла, но на некотором расстоянии от пола. Пройдя путь к противоположной стене, растворилась, будто никого и не было. В фантоме испуганная женщина узнала образ матери. Неистово крестясь, прочитала трижды «Отче наш». Вопреки борьбе современной власти с религиозными предрассудками, Мироновна оставалась верующей. В верхнем ящике комода, завернутые в чистые полотенца, хранились две иконы. Одну, в свое время, потихоньку от домашних, отдала мать: отец все грозился выкинуть. Вторую подобрала, прости Господи, на помойке. Как-то пошла выносить мусор, увидела прислоненную к бачку дощечку. Хоть никогда в жизни с помоек ничего домой не таскала, а тут уж больно ладной дощечка показалась. Как раз примерно такую хотела приспособить под кастрюлю или сковородку, чтобы с плиты горячее на стол не ставить. Предыдущая подставка куда-то делась. Быстренько взяла, чтоб никто не видел, и домой. А дома то разглядела, батюшки! На оборотной стороне лик. Пригляделась- Николай Чудотворец. Старая икона, полустертая.  Убрала тоже в комод, подальше от чужих глаз. Если Сталин еще балансировал в вопросах запрета церкви, то, через год после его смерти, 7 июля 1954 года, вышло Постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения». Как следствие началась травля церкви в печати, каскад безбожных статей и выступлений. Комсомольцы стали устраивать дебоши в храмах во время богослужения, попытки сопротивления приводили к столкновениям и закрытию церквей. Началось систематическое и организованное закрытие храмов и монастырей. Параллельно шло преследование верующих. Атеисты следили за ними, предлагали отречься от веры, а, в случае нежелания, устраивали публичные собрания, организовывали увольнение с работы. Поэтому и убирала, чтоб не на виду были: не дай Бог кто увидит и донесет. Хотя, из всех соседей это могла сделать только Люська –дятел, которая к ней в комнату была не вхожа, да, как говорится, береженого Бог бережет.

   На сердце было неспокойно. Зачем мать приходила? За всю жизнь никогда покойники не мерещились, разве только единожды случилось непонятное. Было ей лет пять. Бабка Евдокия тогда еще жива была.  К ней на лето все трое внуков и приезжали, в Черкизово. Это сейчас там жилой район, а в то время село было, хотя и достаточно большое. Церковь Ильи Пророка на пригорочке. Выстояла, вопреки всему, в годы всеобщего разорения. В годы Великой отечественной войны верующие и духовенство храма собрали 1 миллион рублей на сооружение самолётов и отправили их И.В. Сталину. Сталин в ответ направил благодарственную телеграмму. И храм пережил все тяжелые годы правления советской власти. Под горкой Черкизовский пруд — один из старейших водоёмов Москвы.  Второе его народное название- Архиерейский. Связано это с тем, что с конца XIV века и до 1764 года территория села принадлежала Чудову монастырю и являлась излюбленным местом летнего отдыха верховного духовенства. Позднее здесь располагалась так называемая архиерейская (митрополичья) дача. Говорили еще, что один из отдыхавших на даче архиереев пошел купаться в пруд и утонул. Так или иначе, но вышло, что у пруда два названия. При церкви было небольшое кладбище. На нем покоились прадед с прабабкой и маленькая Сонечка, дочка Бабки Евдокии, умершая в младенчестве. Как-то пошла Евдокия могилки навестить и Анюту с собой взяла. Старшие на пруд убежали, поэтому дома не оставить, мала еще. Пришли. Бабка на могилках давай возиться, а Анечка рядом крутится. Шаг за шагом и отошла чуть подальше. Смотрит, за одной из оград такие цветы красивые распустились: густо-фиолетовые, с цыплячье-желтой серединкой. Только ручку протянула-сорвать- сзади голос услышала:

-«Негоже с кладбища что-то уносить, пусть растут».

Оглянулась- женщина стоит. Не молодая, но и не старая. И смотрит, не сердито, а по-доброму так.  Анюта ручку от цветов отдернула и к бабушке бегом. Уткнулась ей в подол.

-«Что ты, маленькая?»

-«Тетя наругала!»

-«Какая тетя?»- Евдокия стала оглядываться, но, в пределах видимости никого не увидела.  Так и осталось загадкой, кто была эта женщина. Позже, хоть и жили фактически в стенах монастыря подле кладбища, ничего сверхъестественного не происходило. И вот надо же, сейчас такой морок пригрезился. Подумав, может быть что-то приключилось на кладбище, или, не дай Бог, умерла Мария, Анна Мироновна съездила, проверила, хотя в этот день планировала навестить приятельницу Валентину, жившую в Акулово. Пришлось перенести визит.  Нет, все оказалось в порядке. Но все равно на душе было неспокойно. А через несколько дней узнала страшную новость. Обычно Мироновна приезжала к подруге в воскресенье, и от нее, на следующий день ехала сразу на работу. Так было удобно им обеим. В этот раз отпуска у женщин совпали, и можно было приехать в будни.  16 июня   планировался приезд, а 17, в пятницу с утра, возвращение домой. От дома Валентины шел автобус прямо до станции.  В тот четверг автобус, как всегда, выехал в направлении станции «Мамонтовская», но… в пункт назначения не приехал. Водитель не справился с управлением и переполненный людьми автобус, проскочив поворот, проехал прямо. Правые колеса выехали на обочину – на берег пруда и махина упала в воду. Все случилось недалеко от станции. Пруд был не очень глубокий, но, к несчастью, падение пришлось на сторону, где были двери. Окна в автобусе были открыты- лето, жара. И через них в салон хлынула вода. Случайные прохожие смогли спасти тринадцать человек. Погибло же в тот день семьдесят четыре. Надо ли говорить, что с большой вероятностью Анна Мироновна могла оказаться именно в этом автобусе. Тогда ей стало понятно, что кто бы это ни был в облике матери, ангел ли хранитель, или сама душа покойной, он уберег ее от преждевременной смерти.  

-«Значит поскриплю еще немного, не пришло, значит, мое время». -  Анна Мироновна взяла с полки фотографию покойных родителей, погладила их лица, на несколько секунд взгляд ее затуманился, будто женщина что-то вспоминала. После чего она глубоко вздохнула, и поставила снимок обратно.