KilledRain

Евгений Наумов это мой любимы советский фильм!!!

спасибо. кстати, меня всегдв называли маленькой девочкой со взглядом волчицы... потому что я такая.. УбитыйДождь

Растоптана. И что теперь? Ты думаешь кому-то это важно? Обиды боль и страх потерь, Ты скажешь: Всё пройдёт однажды!.. Ты думаешь, всё просто так, Ты думаешь, всё было не серьёзно. Твоя причина – лишь пустяк, Моя? Мне было слишком больно. Я сердце вырву. Разломлю – Ты на свободе. Ты спокоен. Я плоть остывшую сожму И выдавлю остатки боли. /////////////////////////////////////////// Нет. Плакать больше я не буду. И не о чём не буду умолять. Глаза закрою и забуду И, может даже, научусь прощать. А в сердце боль ещё живая. И бьёт, и колет, издеваясь. И душу нежно изживая… Ты изменял мне, не прощаясь. Глаза открою, но забуду. Ты истерзал мою любовь. Сильнее я, и лучше, буду. Ты выжимал из сердца кровь.. Ты с упоеньем растоптал… Едва ли ты меня достоин. Не будет больше дикой боли. А ты забыл, о чём мечтал… //////////////////////////////////////////////// Спи малышка, Спи спокойно, Завтра будет Дико больно. Навсегда засни Малышка, Завтра будет Больно слишком.

спасибо.

Безразличие. (Знаю, это покажется несколько циничным. Возможно, прочитав это лет через 10 моего существования, я пойму, как на самом деле в жизни всё… цинично.) Густые, тёмные капли крови медленно стеками по стенам, нежно-голубой цвет которых едва угадывался из-за тёмно-бордовых разводов. Ковер пропитался кровью насквозь, сломанный стул валялся рядом. Неестественно вывернутая рука упиралась в стену, а вспоротые вены ещё судорожно дёргались, выплёскивая остатки жидкости. На лице застыла гримаса дикой боли и, казалось, облегчения. Широко раскрытые глаза улыбались, улыбались в последний раз. По подбородку стекала кровь из закушенной губы. На животе и ногах были видны следы жестоких истязаний, коленки стёрты в кровь, кисти рук разбиты. Нож вывалился из правой руки и лежал в полуметре от тела. -Стоп, снято! – крикнул режиссер и даже взмахнул рукой. Свет прожектора погас, оператор оторвался от камеры. Но девушка, лежавшая в середине комнаты, так и не встала. -Эй, ты… как тебя.. Лена… вставай, всё уже, сняли… Девушка продолжала лежать. -Какая-то она странная – обратился режиссер к жене. -Да, я её, если честно, побаиваюсь. Ей всё рано, как я её гримирую . Иногда мне кажется, что ей нравятся все эти накладные шрамы и искусственная кровь. – прошептала гримерша, очень наделано округлив от ужаса глаза. -Главное, что она бесплатно изображает трупов для нашего шоу.- довольно усмехнулся босс, но тут же злобно выкрикнул, – Ну вставай уже! Девушка не шевелилась, её закатившиеся глаза всё ещё находились в том же положении, неудобно вывернутая рука, должно быть, уже затекла. Он знал, что это может продолжаться часами, несколько раз она валялась так до утра. Он махнул рукой двум здоровым парням с многозначительной надписью «охрана» на пиджаках, они начали медленно приближаться к Лене. Девушка с неохотой встала, и, даже не смыв с себя грим, побрела домой. Выражение её лица так и не изменилось, глаза оставались пустыми, руки также безвольно болтались вдоль туловища. Прохожие неизменно сторонились девушки, так художественно и правдоподобно измазанной искусственной кровью. Заботливые мамаши перетаскивали своих детишек на другую сторону улицы, дабы не травмировать детскую психику видом изуродованного тела. Полупьяные подростки под недовольные крики местных старушек откровенно рассматривали грубые синяки и кровоподтёки. Но она не торопилась. Всё так же медленно, словно и вовсе незачем, делая очередной шаг по направлению к её дому, она брела, тупо уставившись на свои голые ступни, и абсолютно не обращала внимания ни на кого. Она действительно не спешила. А куда ей спешить? Домой, где её никто не ждёт, где она никому не нужна, где просто-напросто никого нет, кроме её заблудившихся страхов? Даже кошка месяц назад спрыгнула с подоконника восьмого этажа. Слишком пусто и одиноко было в этом доме, слишком навязчивое ощущение безысходности…. А она всё продолжала идти, даже не чувствуя прохладу вечернего ветра на голых плечах. Где-то внутри, в нишах сознания, отчётливо пробивалось дикое желание бежать, бежать куда угодно, лишь бы не домой, где никто её не ждёт. Но натыкаясь на безразличие и пустоту восприятия так и не находило осознания. Какой то мальчик попытался кинуть в неё камень, но промахнулся…. Когда она была уже в двух кварталах от своего дома начал накрапывать подлый холодный дождь, который в очень короткий промежуток времени перевоплотился в сильный ливень. Ну а как вы хотите, осень всё-таки. Улицы вмиг опустели, но она не торопилась, всё так же медленно шла домой за руку с окружающей её пустотой. Хотя сейчас, когда спасительные капли дождя стекали по её телу, даря ощущение чьего-то нежного прикосновения, она чувствовала себя гораздо менее одинокой. Вода размыла грим у неё на лбу, и красная краска наполнила её глаза. Когда она подошла к подъезду своего дома, из окон которого за ней обычно наблюдали скучающие пенсионерки, она уже плакала кровавыми слезами… Комната как всегда встретила её пустотой. Всё так же, как и следовало ожидать - её никто не ждал. Да она вроде и не надеялась… хотя кто точно знает... Шторы, которые никогда не занавешиваются, люстра, которую так ни разу и не включали, и сваленные в одну кучу на комоде семейные фотографии, казалось, ничто не было радо её появлению, ощущение всеобщего безразличие обрушилось на одно маленькое существо. Она... когда-то её звали Лена. Когда-то у неё даже были родители, как собственно и у всех. Когда-то она была ребёнком. Она была даже вполне обыкновенным(!!!) ребёнком. Разве только чуть более искренняя, чуть более ранимая, остро переживающая и тонко-чувствующая. Хотя может это был детский, а затем плавно перетекающий и в юношеский, максимализм. Чего стоит огромная, всеобъемлющая любовь ребёнка, когда родители, просто из воспитательного процесса, не простили всего одну ошибку? Так и не найдя взаимности она была целиком и надёжно заперта на засов, в обмен на шрам в душе и, наверно как отражение, на левой руке. Она всего лишь хотела чуточку свободы. Она не гналась за деньгами, модой, карьерой, ей нужно было всего лишь капельку света, крупицу добра. Душа разрывалась от желания жить полной жизнью, слиться с природой, помочь всем нуждающимся, любить и найти свою дорогу в этой жизни. Её просто не поняли, собственно даже не пытались… Вскоре у неё родился маленький брат, замечательный послушный мальчик. В появившихся хлопотах её просто забыли простить. Вроде всё только начиналось, а уже так... больно? Это слово давно потеряло смысл, утонуло в страданиях и, в конце концов, было затоптано усилиями воли. А потом всё как всегда… недовольные взгляды новых соседей, пустая квартира, молчащий телефон, равнодушие прохожих, озлобленность погрязших в быту людей, ненависть у пассажиров метро, проклятия от утомлённых жизнью старушек только за то, что у неё через боль находились силы улыбаться. И ещё обман. Предательство. Просто выбросили ну помойку так бережно хранимые остатки чувств. И так безрассудно, так искренне, так наивно отданные на растерзание Единственной Надежде Выжить. Возможно, она была просто очередным этапом для него, или вообще «просто». А может и самой любимой, необходимой, единственной… но, в конце концов, просто ненужной. Два года борьбы за счастье, любовь, свет, - два года страдания, терпения сквозь боль и обиду, попыток спасти любовь… и каждый раз предательский удар в спину с невинным выражением глаз и клятве в вечной любви. А она бы всё простила, всё стерпела, отдала бы всю себя, сделала бы всё, что могла. Она ЛЮБИЛА. Но оказалась не нужна. Телефон снова замолчал, теперь навсегда. Хотя она ни на секунду не отходила от него, вслушиваясь в тишину в надежде услышать спасительную трель звонка, дёргаясь от малейшего шороха и падая в короткие обмороки, должно быть от слишком сильного напряжения. И ещё полгода собачки на задних лапках, позволения вытирать об себя ноги, унижения и оскорбления. И долгая осень, затяжная холодная зима. В одиночестве. Даже весна была незамечена. Лучи солнца как будто специально обходили стороной никогда не занавешиваемые окна пустой квартиры. Всё потеряло смысл. Не имело никакого значения ни время года, ни день недели, ни время суток. Цвет одежды, причёска, разбитая чашка, отсутствие воды в кране просто не имело значения. Но как-то странно, предательски, дрожали колена, когда в могильной тишине квартиры был слышен звонок телефона у соседей. Чувства были старательно растоптаны всеми, кого она так любила. Всё стало безразлично. Казалась, каждая вещь в квартиры была пропитана равнодушием и источала ядовитые пары. Боль в душе уступила место пустоте, пропал счастливый блеск в глазах, задорный румянец превратился в болезненную бледность.… А соседи получали удовлетворение оттого, что кому-то хуже, чем им. Шесть месяцев назад она устроилась работать актрисой для кого-то грязного шоу. Деньги ей не были нужны, она просто устала находиться в пустой квартире. Может это покажется странным, но что-то подобное на пробуждение к жизни случалось с ней только на работе. Ей нравилось, нет, ей было просто необходимо изображать трупы самоубийц, это стало злорадной пародией на смысл жизни. Скорее всего в этом проявлялось её давнее желание разрезать жгут боли, прочно затянутый на груди. Спросите, почему же она это никак не сделает, когда её ничего не держит в этой жизни? Просто это ОЧЕНЬ ОБИДНО, если ты сдохнешь, а всем будет наплевать….

Vika я это тоже эчень хорошо знаю

гы.. рассказ написан лет в 14.

не только. есть очень много и не о смерти. просто пишу, когда плохо.

а смысл этого рассказа в безразличие людей друг к другу.

а с литературной точки зрения как?

гы. я о ней пишу. сама я буду жить. ещё как! надо бороться за себя.

нет, мне кажется форма интересная. местами даже смыслом наполнена. хорошо.

хотелось бы ваше мнение. что хорошо, а что не очень.

На сердце боль, я улыбаюсь. Меня ударят, я смеюсь. Я одинока, и я знаю, Что не нужна я, ну и пусть. Пусть страх в душе моей таится, Снаружи я его не покажу. Я буду тихо, про себя молиться. Мечты свои не расскажу. Все чувства скрою, постараюсь, Что в жизни счастлива клянясь. Иду по жизни, улыбаясь, Иду по смерти я, смеясь.

Ты слышишь молитву Я тихо читаю Закрытая книга Лежит между нами Признанье в любви Алой каплей стекает Мёртвым осколком Кровавая рана Меня ты встречаешь Захлопнутой дверью И мне не хватает Ни сил, ни терпенья Любовь не ушла Она затаилась Но с новым рассветом Уже я простилась Застыли слова Повисло молчанье В холодных глазах Не видишь страданья Я тихо ушла Сама так решила Просилась на волю Тебя я простила

Сижу на полу, в стену вжимаясь, Может быть спрячусь, а может.. не знаю.. Придут санитары в белых халатах, К таким же как я, в соседних палатах… Решётки на окнах меня пожирают, Ремни на запястьях кожу сжимают, Никто из больных уже больше не дышит, Дикий мой хохот они не услышат… Сижу на полу и не понимаю: Кто я? мёртвая или живая? Врачи не ответят - суки не верят, Для них я похожа на дикого зверя…

Я приду к тебе прощаться, Не увижу боль во взгляде. Будешь просто притворяться, Слез не будет, вспомнишь вряд ли… Кончится моя дорога, Оборвется шаткий мост, Не смириться мне с собою, Выход, кажется, так прост… Я умерла, тебе не жаль Ты притворишься: слезы, грусть. Но не могу я так; осталось лишь бежать…. А ты забудешь, ну и пусть… Нет сил, бороться я не буду. Спасаться - тоже смысла нет. Быть может, я себя прощу, забуду… Последний вздох, не вижу свет…

Мёртвый друг не предаст… Он был почти нормальным ребёнком. Не испытывал ни страха, ни боли, он жил с этими чувствами всю жизнь, и они стали неотъемлемой частью его существования. Он привык к постоянному ощущению безысходности и не представлял, что может быть иначе. Он не знал значения слова верить, для него потеряло всякий смысл слово доверять. Он говорил, только когда его спрашивали или когда оставался один, совсем один. Он никогда не смотрел на своё отражение и ненавидел свою тень. С пяти лет у него был жестокий, твёрдый взгляд, он смотрел на людей с укором и детской наивной обидой. Он писал странные стихи, рисовал чёрным мелом рисунки на стенах и абсолютно не ждал понимания от людей. Он не задумывался о своей непохожести, и, тем более, не гордился этим, он считал странными остальных, иногда даже удивлялся их однообразности. Все люди в его жизни были просто прохожими. У него никогда не было друзей, он всегда находился в одиночестве. Мало кто встречал у него на лице рассеянную улыбку, он не умел улыбаться, но часто смеялся, отчего у окружающих возникало давящее чувство тревоги. Он мог часами лежать на полу и смотреть в потолок, видя там то, что никому другому не под силу; или остановиться посреди толпы и просто так стоять. Он не любил ярких цветов, и сам нигде ничем не выделялся. Он пропадал где-то после школы, ничего не рассказывая своим родителям. До семи лет у него был маленький вымышленный друг, но потом он умер, как умерли его наивность, жалость, интерес к жизни и детская уверенность в то, что всё будет хорошо Впервые он оказался на кладбище на его восьмой день рождения, когда умерла его мать. Ему сказали, что она ушла из жизни, чтобы отправиться в мир лучше. Он никогда не мог ей простить того, что она ушла в лучший мир и оставила его одного. Он мечтал оказаться там, его жизнь приобрела странный смысл, который заключался в его смерти. В девять лет он сделал окончательный выбор, слово смерть уже не пугало ребёнка. Несколько раз он даже пытался приблизить этот счастливый момент, но его зачем-то постоянно спасали. Люди просто не отличают две разные вещи: спасение утопающего от спасения топящегося. С восьми лет всё своё время он проводил на кладбище. Там он чувствовал себя свободно, спокойно, уютно. Там ему было хорошо. Там он написал большинство своих стихов, научился играть на флейте. Он чувствовал себя счастливым. Он радовался за тех, кто умер, ведь они попадали в мир лучше. А когда кто-то умирал, он с улыбкой и завистью во взгляде провожал людей, несущих гроб. Его считали странным. Некоторые даже опасным. Дети не хотели с ним дружить, тем более, что их родители запрещали им приближаться к «чудному» мальчику. Гуляя между могил, рассматривая кресты и мраморные памятники, он мечтал лежать в сырой земле. Ему нравилось прикосновение холодного железа к венам, вид крови его радовал, давящее ощущение верёвки на шее доставлял ему удовольствие. Иногда, когда его спившийся отец бил его и не выпускал мальчика из дома, он выходил на балкон. Балкон был давно разрушен, он стоял на краю выступа и хотел летать. Он не понимал, зачем ему нужны крылья, если он не может взлететь. Если он оставался ночевать дома, то спал только на полу со скрещенными на груди руками. Когда ему было 12, отца положили в больницу, он остался совсем один. Он взрослел, всё больше понимая бессмысленность происходящего и запутываясь в своих стремлениях и желаниях. Их у него просто не было. Ничто для него не имело значения, кроме смерти. Он смог найти в ней таинственную, страшную, манящую красоту. Всё больше с каждым днём сливаясь с ней воедино. Внешне он оставался таким же. Высокий красивый юноша с чёрными глазами на бледном лице. Но его внутренний мир пустел, душа не развивалась, сердце медленно умирало. К 15 годам он стал совсем диким, почти не возвращался домой, ни с кем не общался. Он только играл на флейте и писал стихи. Его внешность привлекала многих девушек, но он их не замечал. Для него престал существовать реальный мир, только лес и кладбище. Там был его дом, там были его друзья, там были его родители… Он продолжал ходить в школу, но его никто не ждал. Никто не был ему рад. Он учился вместе с одноклассниками 10 лет, но никто не помнил о его существовании, он был слишком незаметным и одиноким. Он никогда не был жестоким и злым, в его душе грелись самые нежные чувства, но он их усердно скрывал. Он подкармливал птенцов, живущих на кладбище, и убивал насекомых, отправлял их в мир лучше. Здесь он чувствовал себя покровителем, и ему это нравилось. Постепенно он забывал, что он – это он, беспомощно терялся среди бесполезной кучи выдуманных миров, где он был королём и нищим, ангелом и бесом. Он всё с большим нетерпением ждал своей смерти. Однажды, гуляя по кладбищу, он увидел новую могилу. Его привлекла надпись, вырезанная на деревянном кресте: «храни на сердце то, что было, и боль и, и радость; о том, что быть могло, не зарекайся…» Это была могила самоубийцы. Без ограды, без цветов; одинокий крест на самом краю городского кладбища сиротливо прятался под старым дубом. Его взгляд упал на фотографию, уже заметно потрёпанную дождем и ветром. Девушка на фотографии показалась ему до боли знакомой. Не очень красивое лицо с правильными чертами, большие тёмно-карие глаза и длинные, спадающие на плечи, светлые волосы. Он долго не мог оторвать свой взгляд от этих больший, грустных глаз, смотрящих на людей с немым укором и детской наивной обидой. Эта девушка окончила школу, в которой он учился, 2 года назад. Она всегда была жизнерадостная, счастливая; у неё было много друзей. Она всегда громко, заразительно смеялась и весело шутила, она была отличницей, и её очень хвалили учителя, а родители гордились ей. У неё всегда было хорошее настроение и большие красивые глаза. Она, которую все считали счастливой и беззаботной, покончила жизнь самоубийством в 18 лет. И это надпись на обратной стороне креста... шрам на обратной стороне её души… С этого дня он постоянно думал о ней. Целыми днями он сидел у её могилы и читал ей стихи, приносил букеты цветов, по два в каждом, рисовал её образ на асфальте, рассказывал о ней облакам. Раньше он не знал, как они похожи, и насколько они разные. Ей всегда было очень одиноко, но она улыбалась, ей было страшно и больно, но она смеялась. У неё было много друзей, но она была совсем одна, никто её не понимал, те немногие, кто хоть как-то её знал, считали девушку странной, хотя любили за доброту и желание всем помочь. Кто она на самом деле, она и сама не знала, вся её жизнь состояла из множества сыгранных ролей; улыбки и смех на публику, - грань за которую она никого не пускала. Отгородившись от всех, она страдала в одиночестве, она была другой, и ей пришлось осознать это, чтобы научиться скрывать. Она нашла свой дом в лесу. Там она научилась летать, хотя у неё не было крыльев. Там она разговаривала со звёздами, писала странные рассказы, пытаясь найти себя. Он полюбил эту девушку и хотел быть с ней. Он рассказывал ей, как ему одиноко в этом мире, как он несчастлив, а она рассказала ему, как это прекрасно – лететь с шестнадцатого этажа. С тех пор её образ не оставлял его. В школе, на улице, в темноте, ему постоянно мерещилась она. Он пытался найти её в толпе, не раз бежал за ней, но каждый раз это оказывалась не она. Даже когда он был не с ней, он разговаривал с её звёздами. Он любил, и это сильное светлое чувство переполняло его, он уже не был одинок. Но он был не с ней. В 16 лет он окончил школу и устроился работать в морг. Холодное тела вызывали у него странное желание. Во всех девушках он пытался узнать её, и каждый раз сам себя обманывал. Получая кратковременное удовольствие, он сильно страдал после. Он не мог бороться сам с собой. Просто устал. Всё, чем он дорожил, была старая потрёпанная фотография на одинокой заброшенной могиле. Всё реже он возвращался к реальности, окончательно потерял себя среди ошмётков боли из чужих миров. Много времени он стал проводить на крыше её дома – шестнадцатиэтажки на самой окраине города. Он часами стоял на краю. Он хотел летать. Он хотел жить её жизнью хотя бы несколько секунд, и после умереть. Не всегда он безжалостно резал вены и причинял себе боль.. Он хотел остановить кровь и вернуться к ней. Но её не было. Всё, что от неё осталось - надпись на обратной стороне креста... шрам на обратной стороне её души. 19 июля, в свой восемнадцатый день рождения, он сделал шаг с края крыши её дома. Он летел несколько секунд и разбился. Говорят, что когда человек умирает, его тело становиться на 21 грамм легче, улетает его душа. То, что осталось от его тела, безразличные сотрудники областного морга похоронили на самом краю городского кладбища. Деревянный крест, без ограды, без цветов. Никто его не вспоминал. Он и она жили в одиночестве, никто не знал, как они страдали, никто не знал как им было больно и страшно, никто ничего не знал об их чувствах, переживаниях, об их мечтах и стремлениях. И никто никогда не узнает, что скрывается за могилами двух самоубийц. …душа… живая, неспокойная, жаждущая жизни, а посему мечущаяся в поисках себя… душа открытая, искренняя, и поэтому страдающая… душа, разделявшая боль и слёзы каждого, и забывшая о своём счастье… душа, страстно желающая сделать этот мир лучше, но жестоко отвергнутая всеми…душа, рождённая светлой и чистой, потерявшая веру в надежду… душа, стремящаяся спасти все души, но так и не сумевшая спасти себя… душа, которой было слишком тесно в своих оковах, сама освободила огонь, сжёгший её изнутри… …и может быть, наконец, обрела покой....