Сегодня, с высоты мудрой старости, я должен признать, что по значимости едва ли не половину всей интересных моментов моей новодеревенской жизни есть заслуга Вовки Щелгачева. Убери его – и, не считая трудового разнообразия моего отчима, три-четыре года моей жизни становятся бецветными, пустыми, не давшими никакого толчка к развитию. В счет небольшого утешения скажу, что мой рассказ про Вовку «Стая бело-розовых» он прочитать успел. С большим удивлением и восхищением, но в ответ не написал ни слова. Впрочем, для меня это не принципиально – ведь это я (и общество!) у него в долгу!..

Сегодня я понимаю, что Вовка был ЯВЛЕНИЕМ. А тогда НИКТО не видел в нем человека, достойного хотя бы уважения и внимания. Дружили мы с ним лишь на сексуальные темы, а во всем остальным он был котом, гулявшим сам по себе. Вместе мы изредка катались на санках, один раз я присутствовал при изготовлении им змея, другой раз он попросил меня взять у отчима стамеску. И только кораблики мы делали вместе, каждый свой. Сосновую кору отщипывали у сосен, росших рядом с домом. Но однажды мы пошли в коминтерновский лес, на опушке которого росли старые сосны с толстенной корой. Из сорокасантиметрового куска коры я выточил тогда идеальный корпус фрегата.

Но в остальных случаях я видел его поделки пост фактум: скоростной самокат на подшипниках; кинопроектор для диафильмов, которые он показывал в своей шестиметровой комнатенке за 50 копеек (и желающих было пруд пруди!); змеи и парашюты; кормушки (а ведь шпана!) и ловушки для птиц; несметное количество фокусов; различные спортивные игры и т.д. и т.п.

Но даже сегодня я не разгадал Вовкину загадку: где он черпал знания по несметному количество поделок?! Ну, с цирковыми номерами понятно: в отличие от моих неимущих родителей, Вовкина безграмотнейшая и с примитивным сознанием мать сводила его в цирк, после чего он стал неуёмным и разносторонним циркачем. Во всём! Понятно, тарантас из водопроводной трубы он увидел у уличных ребят. Но опять же, нужно было не только раздобыть шестиметровую трубу, но еще и точно выгнуть ее!

А вот где он мог увидеть изготовление змея? Впрочем, сейчас мне в голову пришла правдоподобная гипотеза со смутным воспоминанием: после второго или третьего класса Вовкина мать, кажется, устроила его в пионерлагерь! Там-то цепкий на чудеса Вовка и нахватался всяческих идей. На школьную учебу это оказало лишь отрицательное влияние, ибо без родительского контроля он ее просто забросил. Потому и остался на второй год в четвертом классе, а после шестого школу вообще бросил, устроившись помощником киномеханика в Новодеревенском клубе.

Так вот, безотцовщина, уличная шпана, якшавшийся иногда с новодеревенским хулиганьем и даже ворами, целыми днями пропадавший неизвестно где, круглый двоечник, этот пацан подсознательно стал моим творческим Учителем, что я понял лишь за свои пятьдесят. Вовкина судьба к этому времени была исковеркана вдоль и поперек, а я находился в краях весьма отдаленных... И что обидно: прошлое не догнать! Как и все уличные ребята, он пил, курил, посадил печень и умер, по далеким слухам, под шестьдесят. А я, субчик, сижу на краю Бискайского залива и не могу подарить ему пару лет из своей жизни, хотя мы напрочь расстались 62 года тому назад...

***

Начиная с пятого класса, т.е. с одиннадцати лет, в памяти начинают оседать все меньше и меньше фактов и впечатлений. Временн’ую последовательность событий часто приходится устанавливать с помощью их сопоставления, что удается не всегда. Основная масса воспоминаний – разрозненные события. Исключение составляет лишь двухмесячный отрезок времени после седьмого класса – каникулы, проведенные в деревне. Но об этом речь пойдет ниже, а пока – 5-й класс Пушкинской школы №3.

Основная масса ребят училась в нем с первого класса, и лишь мы, ребята из Дзержинца и с Новой Деревни, были в нем новичками. С Новодеревенской школы в классе оказались лишь трое, да и то из параллельного новодеревенского класса: Юрка Ерченков, Валерка Зеленый и Таня Иванова. Все они жили в частных домах.

Юрка жил с матерью-колхозницей в одной половине старого деревенского дома. У них была корова, и потому Юрка имел возможность быть крепышом. Жили они всего в квартале от нас, так что в школу мы ходили обычно вместе – года полтора, пока однажды Юрка меня не заложил. Частенько я был у него дома, но чем мы занимались, припомнить никак не могу: всё, как в тумане – значит, чем-то несущественным…

Валерка жил с отцом и матерью на Колхозной улице в добротном с виду доме с участком. Отец был отставным военным, а мать работала как будто бухгалтером. Но, к огромному сожалению и в какой-то мере к своему стыду, я никогда не интересовался родителями своих сверстников. А зря – это, может быть, помогло бы понять многие стороны характеров и моих приятелей. На мой вкус, Валера был красавцем, и я ему завидовал. К тому же, четвертый класс он закончил отличником, а я – хорошистом. И мне было несколько дискомфортно от того, что я чем-то хуже его. Однако Валера был миролюбивым, любил природу, а потому я к нему тянулся. Жил Валерка метрах в полукилометре от меня, и, хотя по дороге в школу он проходил мимо моего дома, вместе мы бывали редко.

Таня оказалась самым интригующим персонажем из моего школьного детства. Помню первую встречу с ней во втором классе, в сентябре 1949-го. Я шел из школы, а она навстречу, поскольку училась во вторую смену (в параллельном классе). Я для нее был, по-видимому, пустым местом, а она поразила меня своим лицом, похожим по округлости и выражения на лик луны. К тому же оно было красным, как это бывает от сильного стыда. Но стыд тут был ни при чем – она всегда держалась в стороне от всех. Впрочем, в средней школе кожа ее лица приобрела естественный цвет. Но в школьные годы меня это особенно и не интересовало, тем более что она была не в моем вкусе. За всю жизнь у меня с нею состоялся только один, и то пятиминутный, разговор, года через три после окончания десятого класса. Разговор был интересный – оказалось, что Таня имеет гражданскую позицию и критически относится к официальному пустословию. Жаль, что она исчезла из моего поля зрения. Навсегда…

Таня так и осталась для меня «черным ящиком». Не помню, на основании чего, но у меня было впечатление, что Таня жила в обеспеченной семье. Ее отец был, кажется, отставным военным. Их двухэтажный дом стоял напротив торца здания ВНИИЛМА (Всесоюзный научно-исследовательский институт лесной механизации).

Я корю себя за то, что мало интересовался жизнью своих однокашников (в средней школе я общался лишь с пятью ребятами). И еще стыдно за то, что никогда не интересовался судьбой и жизнью родных своих приятелей, а в последствии и девушек: все родители были для меня пустым местом…

***

Наверное, я родился без одной хромосомы, поскольку хромал на одно качество, которое было присуще всем ребятам: я не воспринимал прозвища. Никак! Это было противно моему сознанию. А мне, конечно, их лепили, причем немедленно. В деревне мне сразу же дали кличку Попа, поскольку однажды я вышел на улицу в высокой то ли поповской, то ли купеческой шапке. А в Пушкине история произошла более мерзкая.

Я только что познакомился с соседскими ребятами. И вот однажды, увидев на тропинке козий помет, я с удивлением воскликнул: «Глядите, котяхи!». И в то же мгновение, как запрограммированные, они стали показывать на меня пальцем и горланить: «Глядите, Котяшкин!». И несмотря на то, что ни тогда, ни в последующие три года я ни разу не откликнулся на это прозвище, все ребята за глаза называли меня только так. Но вот начальная школа кончилась и мы разошлись, как в море корабли...

***

Четырехэтажная школа №3 была самой большой в городе. Пятых классов в ней оказалось аж целых шесть! Ибо 1940-1941 годы были, несмотря на все исторические пертурбации, пиком рождаемости. Число учеников в классах доходило до 30-35-ти. К тому же, в отличие от деревенских школ, в классе оказалось несколько шпанистых ребят. Их родители работали на фабрике «Серп и Молот» (там производились грубые ткани типа мешковины).

Продолжение следует.