Вторая жизнь в Малыни.

От шести до восьми. Счастливое детство.

Перед выпечкой хлеба нас, детей, посылали за веничной (равнинной) полынью, росшей на береговых известняковых обрывах и осыпях, и листьями лопухов, которыми зарастали мелкие овраги и старые свалки. Полынь шла на веники для подметания пода (дна топки) печи перед тем, как в ней начнут печь хлеб. Лучшими вениками считались, конечно, гусиные крылья, но их на круглый год не хватало. А большие листья лопухов были нужны для того, чтобы на них класть хлеба в печи, чтобы они меньше пачкались сажей (заодно и лекарство?). Переехав в Подмосковье, я тосковал по веничной полыни, а потому был рад до слез, когда лет через пятнадцать на северо-восточном Ставрополье (на родине жены) встретил похожее растение – полынь таврическую. Другим похожим растением является обычный вереск, и потому сегодня (уже во Франции) я не мог не рассадить его вдоль ограды.

Поход за полынью был так же азартен, как и сбор грибов. Самые пушистые кустики росли на середине крутой береговой известняковой осыпи. И не каждый бросок за ней приводил к успеху: иногда приходилось на попе съезжать по колючему известняку к основанию бугра. Но, конечно, без добычи мы не возвращались...

В сенях, слева под потолком, висело множество пучков из лекарственных трав, которые бабушка собирала как бы мимоходом. Четко запомнились три травы: пустырник, тысячелистник и красный клевер. Странно, что до сего дня я ни разу не задумывался над тем, что, оказывается, моя бабушка знала народную медицину.

Свой заповедный уголок в моей памяти занимает бурьян – сорные растения, разрастающиеся на мусорных свалках, в том числе и весьма древних. Конечно, в детстве я не знал ни самого слова бурьян, ни половину названий растений, из которых он состоял: помимо известных крапивы, полыни, чернобыльника, лопуха, еще и пустырника, клоповника, мальвы, пижмы. Духовная сила бурьяна состояла в том, что он рос в СТОРОНЕ от проторенной линии жизни, или, как теперь модно говорить, был кошкой, которая гуляет сама по себе. Поскольку и сам я был такой кошкой. На руинах бурьян обычно соседствовал с красной бузиной. И, проходя мимо них, мне всегда казалось, что из глубины веков мне кивают добрые люди, давно ушедшие в мир иной.

***

Страна детства – это, прежде всего, лужи. И если ребенок не лезет в лужи, значит, ему отбили детство… А начинаются лужи, как известно, с дождя. И вот он посыпал с неба: сначала как пшено, затем как из решета, а уж если разойдется, то и с градом. В начале дождя мы, дети, прятались в дверях сеней, протягивая руки и подставляя ладони под крупные капли. А когда брызгами покрывается вся кожа, то потихоньку вылезаем под дождь и сами. И вот мы все уже под проливным дождем с плясками и припевкой:

«Дождик-дождик, перестань –

Мы поедем в Арестань

Богу молиться,

Христу поклониться».

И – о, чудо! Дождь выдыхается, туча отходит в сторону, облака раздвигаются и тут наступает апофеоз: на небе вспыхивает семицветная радуга! Это сегодня городского жителя не удивить никаком цветом, а в нашем детстве фиолетовый и оранжевый цвета в жизни почти не встречались. И потому вся детвора деревни высыпала на улицу и зачарованно смотрела на чудо, до которого ни дойти, ни до тронуться! Вроде бы и есть, а вот где оно и что оно – загадка. А иногда над первой радугой отчетливо просматривалась и вторая, и мы спорили о том, где конец радуги упирается в землю и можно ли по ней забраться на небо...

Но вот облака раздвинулись, уступая место солнцу, и от почвы вверх потянулись мягкие испарения. Почва превращалась в черную липкую грязь, и мы, босоногие, бежали на выгон (большое ровное пространство, где рано утром стада коров и овец делали остановку в ожидании опоздавших животных). Весь выгон был покрыт низкорослой душистой ромашкой и гусиной гречишкой, так что после дождя в понижениях почвы образовывались большие, чистые и чуть ли не горячие лужи, в которых можно было даже валяться! И для нас, детей, это было истинным раем, ибо для взрослых купание детей было делом трудоемким – вода-то далеко под горой, да еще и ледяная!...

***

Помню момент, как я научился читать. Сам! Сижу в яме (это глубокая ступень вниз) перед дверью в наш подвал, в руках – букварь, и вдруг до меня доходит, что буквами обозначаются первые звуки названий предметов на картинках. Просмотрев букварь до конца, я понял механизм чтения…

В доме было одно таинственное помещение, куда детям ходить не разрешалось. Это амбар. Из сеней вели четыре двери: на улицу, во двор (в хлев), в комнату и в амбар. Амбар был завален всякой всячиной, но более всего запомнился ящик со скосом для муки (забыл, как называется) с двумя отделениями – сусеками. Так что в сказке про Колобка по поводу сусек у меня вопросов не возникало.

При первой записи воспоминаний я не описывал еще одну вещь: конская сбруя, висевшая на двух крюках буквой «г» на стене напротив двери. Но спустя годы до меня дошло, что это была сбруя нашей лошади, которую во время коллективизации забрали в колхоз. Оказывается, все эти годы родные помнили о ней как о члене семьи!..

Бабушка пекла хлеб (только ржаной) раза два в месяц. Дрожжевое тесто замешивала в большой деже (в конической бочке), которую накрывала льняной тканью. Конечно, ходить мимо такого деликатеса было нелегко, посему, улучив момент, я запускал в дежу руку и отщипывал кусочек сладковатого теста… Половина испеченного хлеба тут же расходилась по соседям, у которых через неделю хлеб будет брать уже бабушка.

Сегодня я понимаю, что я был большим вредителем в домашнем хозяйстве. У бабушки был большой и красивый кленовый гребень. Не помню, кто отломил в нем первые три тонких, широких и длинных (длиной сантиметров по десять) зубца, но вот следующие... отламывал уже я – из интереса. С одним из них произошла такая история.

Я уже общался со сверстниками, один из которых, Ваня Холин, жил в соседнем доме. Прозвище у него было «Золотой» (так же, как называла его и его мама). Он был сексуально натаскан, а потому, рассказывая какую-нибудь похабную историю, сопровождал свой рассказ известным жестом, просунув палец в кольцо, образованное пальцами другой руки. Что это значило, я, неотесанный «москвич», не имел ни малейшего представления, но жест почему-то показался мне важным и многозначительным. И вот, придя домой, я выломал из гребня очередной зубец и вырезал на его конце, как помню, нечто похожее на контур карточной масти пик – с маковкой на конце. Ну, думаю, это будет хороший подарок для Золотого.

Однажды случилось так, что мы втроем – я, Золотой и его мать – шли по деревне. И тут я решил показать Ване, что вместо пальца в описанном выше жесте можно воспользоваться моим «изобретением», которое тут же и продемонстрировал. Я ожидал от Вани похвалу, но его мать, увидев мои действия, опешила и тут же доложила моей бабушке о высшей степени моей безнравственности. Однако не помню, чтобы бабушка придала словам доносчицы какое-либо значение. А я так и не понял, что именно я натворил… (До смешного похоже на то, как Фейсбук обвинил меня в распространении порнографии за публикацию очаровательного годовалого младенца... без трусиков! Не, я просто балдею от цивилизации!..)

А тем временем до школы оставались считанные дни…

Продолжение следует.

==============

На фото : Малынская улица через двадцать лет. Еще мало что изменилось, еще как тогда...

Слева – угол нашего палисадника, справа – сарай Соколовых, возле которого сидят тетя Оля Соколова и тетя Маша Холина.