Романтические рассказы.

[Alter Ego 53 385]

РУЧЬИ, ГДЕ ПЛЕЩЕТСЯ ФОРЕЛЬ

 

Судьба одного наполеоновского маршала, - не будем называть его имени, дабы не раздражать историков и педантов, - заслуживает того, чтобы рассказать ее вам, сетующим на скудость человеческих чувств.

 

Маршал этот был еще молод. Легкая седина и шрам на щеке придавали особую привлекательность его лицу. Оно потемнело от лишений и походов.

 

Солдаты любили маршала: он разделял с ними тяжесть войны. Он часто спал в поле у костра, закутавшись в плащ, и просыпался от хриплого крика трубы. Он пил с солдатами из одной манерки и носил потертый мундир, покрытый пылью.

 

Он не видел и не знал ничего, кроме утомительных переходов и сражений. Ему никогда не приходило в голову нагнуться с седла и запросто спросить у крестьянина, как называется трава, которую топтал его конь, или узнать, чем знамениты города, взятые его солдатами во славу Франции. Непрерывная война научила его молчаливости, забвению собственной жизни.

 

Однажды зимой конный корпус маршала, стоявший в Ломбардии, получил приказ немедленно выступить в Германию и присоединиться к «большой армии».

 

На двенадцатый день корпус стал на ночлег в маленьком немецком городке. Горы, покрытые снегом, белели среди ночи. Буковые леса простирались вокруг, и одни только звезды мерцали в небе среди всеобщей неподвижности.

 

Маршал остановился в гостинице. После скромного ужина он сел у камина в маленьком зале и отослал подчиненных. Он устал, ему хотелось остаться одному. Молчание городка, засыпанного по уши снегом, напомнило ему не то детство, не то недавний сон, которого, может быть, и не было. Маршал знал, что на днях император даст решительный бой, и успокаивал себя тем, что непривычное желание тишины нужно сейчас ему, маршалу, как последний отдых перед стремительным топотом атаки.

 

Огонь вызывает у людей оцепенение. Маршал, не спуская глаз с поленьев, пылавших в камине, не заметил, как в зал вошел пожилой человек с худым, птичьим лицом. На незнакомце был синий заштопанный фрак. Незнакомец подошел к камину и начал греть озябшие руки. Маршал поднял голову и недовольно спросил:

 

- Кто вы, сударь? Почему вы появились здесь так неслышно?

 

- Я музыкант Баумвейс, - ответил незнакомец. – Я вошел осторожно потому, что в эту зимнюю ночь невольно хочется двигаться без всякого шума.

 

Лицо и голос музыканта располагали к себе, и маршал, подумав, сказал:

 

- Садитесь к огню, сударь. Признаться, мне в жизни редко перепадают такие спокойные вечера, и я рад побеседовать с вами.

 

- Благодарю вас, - ответил музыкант, - но, если вы позволите, я лучше сяду к роялю и сыграю. Вот уже два часа, как меня преследует одна музыкальная тема. Мне надо ее проиграть, а наверху, в моей комнате, нет рояля.

 

- Хорошо…- ответил маршал, - хотя тишина этой ночи несравненно приятнее самых божественных звуков.

 

Баумвейс подсел к роялю и заиграл едва слышно. Маршалу показалось, что вокруг городка звучат глубокие и легкие снега, поет зима, поют все ветви буков, тяжелые от снега, и звенит даже огонь в камине. Маршал нахмурился, взглянул на поленья и заметил, что звенит не огонь, а шпора на его ботфорте.

 

- Мне уже мерещится всякая чертовщина, - сказал маршал. – Вы, должно быть, великолепный музыкант?

 

- Нет, - ответил Баумвейс и перестал играть, - я играю на свадьбах и праздничных вечерах у маленьких князей и именитых людей.

 

Около крыльца послышался скрип полозьев. Заржали лошади.

 

- Ну вот, - Баумвейс встал, - за мной приехали. Позвольте попрощаться с вами.

 

- Куда вы? – спросил маршал.

 

- В горах, в двух лье отсюда, живет лесничий, - ответил Баумвейс. – В его доме гостит сейчас наша прелестная певица Мария Черни. Она скрывается здесь от превратностей войны. Сегодня Марии Черни исполнилось двадцать три года, и она устраивает небольшой праздник. А какой праздник может обойтись без старого тапера Баумвейса?!

 

Маршал поднялся с кресла.

 

- Сударь, - сказал он, - мой корпус выступает отсюда завтра утром. Не будет ли неучтиво с моей стороны, если я присоединюсь к вам и проведу эту ночь в доме лесничего?

 

- Как вам будет угодно, - ответил Баумвейс и сдержанно поклонился, но было заметно, что он удивлен словами маршала.

 

- Но, - сказал маршал, - никому ни слова об этом. Я выйду через черное крыльцо и сяду в сани около колодца.

 

- Как вам будет угодно, - повторил Баумвейс, снова поклонился и вышел.

 

Маршал засмеялся. В этот вечер он не пил вина, но беспечное опьянение охватило его с необычайной силой.

 

- В зиму! – сказал он самому себе. – К черту, в лес, в ночные горы! Прекрасно!

 

Он накинул плащ и незаметно вышел из гостиницы через сад. Около колодца стояли сани – Баумвейс уже ждал маршала. Лошади, храпя, пронеслись мимо часового у околицы. Часовой привычно, хотя и с опозданием, вскинул ружье к плечу и отдал маршалу честь. Он долго слушал, как болтают, удаляясь, бубенцы, и покачал головой:

 

- Какая ночь! Эх, только бы один глоток горячего вина!

 

Лошади мчались по земле, кованной из серебра. Снег таял на их горячих мордах. Леса заколдовала стужа. Черный плющ крепко сжимал стволы буков, как бы стараясь согреть в них живительные соки.

 

Внезапно лошади остановились около ручья. Он не замерз. Он круто пенился и шумел по камням, сбегая из горных пещер, из пущи, заваленной буреломом и мерзлой листвой.

 

Лошади пили из ручья. Что-то пронеслось в воде под их копытами блестящей струей. Они шарахнулись и рванулись вскачь по узкой дороге.

 

- Форель, - сказал возница. – Веселая рыба!

 

Маршал улыбнулся. Опьянение не проходило. Оно не прошло и тогда, когда лошади вынесли сани на поляну в горах, к старому дому с высокой крышей.

 

Окна были освещены. Возница соскочил и откинул полость.

 

Дверь распахнулась, и маршал об руку с Баумвейсом вошел, сбросив плащ, в низкую комнату, освещенную свечами, и остановился у порога. В комнате было несколько нарядных женщин и мужчин.

 

Одна из женщин встала. Маршал взглянул на нее и догадался, что это была Мария Черни.

 

- Простите меня, - сказал маршал и слегка покраснел. – Простите за непрошеное вторжение. Но мы, солдаты, не знаем ни семьи, ни праздников, ни мирного веселья. Позвольте же мне немного погреться у вашего огня.

 

Старый лесничий поклонился маршалу, а Мария Черни быстро подошла, взглянула маршалу в глаза и протянула руку. Маршал поцеловал руку, и она показалась ему холодной, как льдинка. Все молчали.

 

Мария Черни осторожно дотронулась до щеки маршала, провела пальцем по глубокому шраму и спросила:

 

- Это было очень больно?

 

- Да, - ответил, смешавшись, маршал, - это был крепкий сабельный удар.

 

Тогда она взяла его под руку и подвела к гостям. Она знакомила его с ними, смущенная и сияющая, как будто представляла им своего жениха. Шепот недоумения пробежал среди гостей.

 

Не знаю, нужно ли вам, читатель, описывать наружность Марии Черни? Если вы, как и я, были ее современником, то, наверное, слышали о светлой красоте этой женщины, о ее легкой походке, капризном, но пленительном нраве. Не было ни одного мужчины, который посмел бы надеяться на любовь Марии Черни. Быть может, только такие люди, как Шиллер, могли быть достойны ее любви.

 

Что было дальше? Маршал провел в доме лесничего два дня. Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое. Может быть, это густой снег, падающий всю ночь, или зимние ручьи, где плещется форель. Или это смех и пение и запах старой смолы перед рассветом, когда догорают свечи и звезды прижимаются к стеклам, чтобы блестеть в глазах у Марии Черни. Кто знает? Может быть, это обнаженная рука на жестком эполете, пальцы, гладящие холодные волосы, заштопанный фрак Баумвейса. Это мужские слезы о том, чего никогда не ожидало сердце: о нежности, о ласке, несвязном шепоте среди лесных ночей. Может быть, это возвращение детства. Кто знает? И может быть, это отчаяние перед расставанием, когда падает сердце и Мария Черни судорожно гладит рукой обои, столы, створки дверей той комнаты, что была свидетелем ее любви. И, может быть, наконец, это крик и беспамятство женщины, когда за окнами, в дыму факелов, при резких выкриках команды наполеоновские жандармы соскакивают с седел и входят в дом, чтобы арестовать маршала по личному приказу императора.

 

Бывают истории, которые промелькнут и исчезнут, как птицы, но навсегда остаются в памяти у людей, ставших невольными их очевидцами.

 

Все вокруг осталось по-прежнему. Все так же шумели во время ветра леса и ручей кружил в маленьких водоворотах темную листву. Все так же отдавалось в горах эхо топора и в городке болтали женщины, собираясь около колодца.

 

Но почему-то эти леса, и медленно падающий снег, и блеск форелей в ручье заставляли Баумвейса вынимать из заднего кармана фрака хотя и старый, но белоснежный платок, прижимать его к глазам и шептать бессвязные печальные слова о короткой любви Марии Черни и о том, что временами жизнь делается похожей на музыку.

 

Но, шептал Баумвейс, несмотря на сердечную боль, он рад, что был участником этого случая и испытал волнение, какое редко выпадает на долю старого бедного тапера.

 

Константин Паустовский

[Гость Гадя Петрович Хренова]

История про них...

 

Она долго шла, сама не зная куда... Она всё шла и шла... Ей казалось, что всё вокруг померкло... Она не замечала никого вокруг... Она думала о нём... Она любила его... Не могла забыть...

 

Он уехал... Она осталась... Она знала, что ей нужно смириться... Забыть... Но у неё не получалось... Она ждала чуда... Ей казалось, что оно произойдёт... Когда-нибудь, не скоро, но обязательно произойдёт... И боялась, что когда это чудо, наконец, произойдёт - она не увидит его, не почувствует... Больше всего на свете она этого боялась... Она была слепа... Иногда ей казалось, что он рядом... И тогда она изо всех сил пыталась вглядеться во тьму... Бывало на несколько секунд зрение возвращалось к ней... Она видела небо, свет... Но... вскоре всё исчезало так же внезапно, как и появлялось... Ей давно нужно было смириться с этим, но она не могла себе этого позволить... Она любила его... любила как никого в жизни... Она надеялась на то, что он тоже не забыл её... любит... Но в тоже время она думала, что у него там уже есть семья... Дети... Да, и, скорее всего это так и было... Ведь он уже был не маленьким мальчиком.

 

Она вспоминала моменты их первых встреч... Тогда на Байкале... Ещё в первый раз... Как им было весело... И позже... Всё там же на Байкале... Тогда она была счастлива с ним... Ей казалось, что это никогда не кончится... Но... увы... Она была не права... Её счастью пришёл конец... Боже... Как она тогда убивалась... Но знала, что нужно смириться... Смириться ради него... Она это сделала... Они остались друзьями... Но... Она продолжала мечтать о нём... Тихо... нежно... ей никто другой не нужен был... Она не знала: была ли у него девушка... наверное, была... он такой красивый... нежный... ласковый.

 

Ей было трудно об этом думать... Слёзы капали из её глаз... Она чувствовала на себе взгляды прохожих... Но ей было безразлично до того, что о ней думают... Ей хотелось уйти далеко-далеко... Чтобы никого не было рядом... И тут она услышала знакомый голос... Это была её подруга... Она нашла её... Сашка что-то говорила о том, что ей нельзя уходить одной... Но ей было всё равно... Она надеялась на чудо, а оно должно было произойти в этом месте... Она точно это знала... Знала и всё... Сама, не понимая, откуда... Об этом ей всё время твердил её внутренний голос... Он говорил, что ей нужно сюда идти... Что-то притягивало её к этому месту когда-то они встретились тут в один дождливый день... Это был последний раз, когда она его видела... Утром, после их встречи, когда она проснулась - его уже не было рядом... Рядом лежала жёлтая роза... Это был признак разлуки... Она знала, что это конец... Ей не хотелось в это верить... Но нужно было... Тогда она оделась, села в машину и долго ехала... сама не зная куда... Просто ехала... ехала... Когда она очнулась - было уже темно... Но и в сумерках она поняла, что приехала на место их первой встречи... На Байкал... Ей было так тяжело... На сердце как будто был огромный камень... Но она не плакала она не могла даже плакать...

 

И тут она увидела на берегу костёр... Около него сидели дети... Примерно лет по 16-17... Невольно она подошла к ним и села рядом... Не говоря ни слова... Они не понимали что происходит... Но ей было даже лучше от этого... Через некоторое время они познакомились с ней... И ей впервые за этот день стало чуть-чуть легче... Они спрашивали её о многом, но она молчала... Ей было больно говорить... Внезапно пошёл дождь... Кто-то накрыл её курткой... Но ей было всё равно... Ведь рядом не было его... Она опять как будто упала в пропасть... Впала в такое состояние, в котором никого не замечала и не слышала ничего... Очнулась от того, что ей стало холодно... Она поняла, что вся промокла... Костёр уже погас... Да и не мудрено от такого ливня то... Она села в свою машину... Ей было холодно... Она насквозь вымокла... Ей казалось что у неё жар, но она пыталась не обращать на это внимания... Повернув ключ она поехала обратно... Ей было страшно... На улице бушевала страшная гроза... Но страшно было не из-за грозы... А от того, что она его больше не увидит... Она долго ехала... Остановилась в каком-то лесу чтобы достать из багажника таблетки... У неё был жар... Вышла из машины сделала несколько шагов и всё поплыло у неё перед глазами... Она потеряла сознание.

 

 

Очнулась лёжа на кровати... Перед глазами была темнота... Она ничего не видела... Ей казалось, что её глаза закрыты, но нет... Она потеряла зрение... Рядом была Сашка, рассказывала, что она сильно заболела и это заболевание дало осложнения на зрение... Врачи говорили, что только чудо может вернуть ей зрение... Но ей было всё равно... Она потеряла его... Его не было рядом.

 

Поэтому она и ходила сюда... Она ждала чуда... Но не того, которое должно было вернуть ей зрение... А того, которое должно было вернуть ей его... Она почувствовала, что сейчас пойдёт дождь... И сняла всё те же свои любимые чёрные очки в тёмно-зелёной оправе... Под дождём её зрение просыпалось... Дождь пошёл... Кто-то дал ей в руку зонт... Наверное, это была Саша... Но ей не хотелось стоять под ним... Она его закрыла... Она плохо видела... Всего лишь очертания, но видела... Ей было хорошо... Она жадно глотала капли дождя... Они были такими крупными, что некоторые из них больно били её по лицу... Но она терпела... Этому её научило время... Оглянувшись вокруг она поняла, что за ней с любопытством наблюдают прохожие... Они стояли и смотрели на неё... Но она уже привыкла к этому... Ей было всё равно... Она думала о нём... Она любила его... Ждала... Считала время... Разбив вечность на годы... Годы на месяца... Месяца на недели... Недели на дни... Дни на часы... Часы на минуты... Минуты на секунды... А секунды на мгновения... Но всё равно время летело очень долго... Иногда ей даже казалось, что всё вокруг замирает... Мгновения длились так долго... Очень долго... Вдруг она почувствовала что-то, что заставило её вздрогнуть... И дождь как назло кончился... Она опять не видела...

 

Ей показалось что кто-то на неё смотрит... Тогда она спросила: "Саша?"... Но Сашка ответила совсем с другой стороны... А она точно знала, что на неё смотрят именно оттуда, куда она пыталась всмотреться, но как на зло видела только темноту... Она смотрела... А на неё смотрели в ответ... Это было похоже на игру... Сначала было смешно... Она впервые за эти годы даже улыбнулась... Но потом у неё кольнуло в груди... Так сильно, что она не смогла устоять на ногах... И начала падать... Её кто-то поймал... Она не знала кто это, но точно знала, что чувствовала уже где-то эти нежные руки... Её аккуратно поставили на ноги, поддерживая за талию... Это происходило без единого слова... Она не понимала, что происходит... Ей было так хорошо и в то же время ей было страшно... Она путалась в чувствах... Она не понимала, что с ней происходит... И вдруг почувствовала что-то теплое у себя на щеке несколько мгновений спустя она поняла, что это были чьи-то губы... Она не знала кто - он, но точно знала, что это она чувствует не впервые... она не могла понять и вспомнить когда и при каких обстоятельствах она уже это ощущала... Но ей было хорошо... И тут она услышала голос... Боже... Какой это был голос... Она слышала такой голос только один раз в своей жизни... Она знала что этого не может быть... Она не верила всему происходящему... Она сомневалась. Этот нежнейший голос сказал: "Я знал, что ты ждала... Я тоже ждал...". И тогда она подумала, что это СОН и ей захотелось открыть глаза... И она это сделала... Что-то яркое резануло её по глазам... Ей было так больно, что снова хотелось закрыть их... Но она боялась... Боялась не увидеть больше этой яркой вспышки... Она так боялась темноты... Но всё же она это сделала...

 

Она несколько раз моргнула и в следующее мгновение она увидела перед собой поразительнейшую картину... Увиденное поразило её до глубины души... Солнце ярко светило в глаза... Она почему-то была не в своей любимой мягкой кровати, сделанной на заказ и похожей на цветочек лаванды... Она стояла на старой набережной... А рядом стоял он... О... это было так больно... Ей казалось, что это не наяву и что она опять потеряла сознание... Больно было от того, что это всё не правда... Что этого не может быть... Но... вдруг он поднял её на руки... Она ощутила его прикосновения... И здесь она окончательно поняла, что это ПРАВДА... Она была готова умереть от счастья... Это был ОН... Тот, кого она любила и ждала эти годы... Тот, который был её эллином... Его красивые глаза... Она не могла от них оторваться... это было чудо... она верила в него... надеялась... ждала... и дождалась... она была счастлива

 

Они шли долго-долго... казалось ничто не может их больше разлучить... и только через несколько часов она поняла, что к ней вернулось зрение... Она снова видела... Они шли молча... ни ОН, ни ОНА не решались сказать даже одного слова... Им было хорошо вдвоём... Каждый из них знал, что больше они не расстанутся никогда в жизни...

 

(аффтар не известен )

[Гость Lilian]

Отрывок из "Шутки Мецената" А. Аверченко

 

Связался черт с младенцем

 

Два года тому назад жила я с родными на даче. При даче был небольшой

парк, который непосредственно переходил в лес, отделяясь от него деревянным

высоким забором. По сю сторону забора стояла скамья, на которой я любила

сиживать с томиком Тургенева или Гончарова, пригретая солнышком, овеянная

смолистым ароматом деревьев...

Сижу однажды, читаю, вдруг - слышу за забором шорох. Сначала я

подумала, что это пробирается кто-нибудь из гуляющих дачников, переждала

немного, опять углубилась в чтение, вдруг ухо мое ясно уловило за забором

чье-то дыхание. Человек всегда инстинктивно чувствует, что за ним наблюдают,

и я это сразу почувствовала: за забором в щель меня кто-то разглядывал...

- Кто там? - строго спросила я.

И вслед за этим услышала шорох чьих-то быстро удаляющихся шагов.

Тут же этот пустяк сразу и вылетел из моей головы, но вечером, когда я

вернулась с прогулки по озеру в свою комнату, мне в глаза бросилась странная

вещь: на туалетном столике, прислоненный к зеркалу, стоял образ святителя

Николая Чудотворца в золоченой ризе. Вне себя от удивления, я позвала

прислугу, опросила всех домашних - все выразили полное недоумение: такого

образа ни у кого в доме не было и в мою комнату никто не заходил, тем более

что дверь была мною заперта.

Мы все в душе немного Шерлоки Холмсы, поэтому я, оставшись одна, стала

на колени и внимательно освидетельствовала ковер. Следов, конечно, никаких

не было, но по линии от раскрытого окна до туалетного столика я обнаружила

несколько песчинок, лежавших небольшими островками на определенном друг от

друга расстоянии. Конечно, это мне ничего не объяснило, так как и сама могла

занести на подошвах эти песчинки, - пришлось предать чудотворный случай с

Николаем Чудотворцем забвению.

Но дня через два повторилось то же самое: утром чье-то дыхание за

забором и шорохи, вечером на туалетном столике я обнаружила флакон

французских духов, уже откупоренный и начатый.

Я опять взяла всех на допрос, и снова все отозвались полным незнанием,

а горничная посоветовала запирать мое окно, выходящее в сад.

Я так и сделала, но на четвертый день окно оказалось открытым, а на

столике лежало несколько книг в великолепных переплетах, но по содержанию их

подбор был самый странный: два тома Энциклопедического словаря, том стихов

Бодлера, роскошное издание "Бабочки Европы" Мензбира и "Семь смертных

грехов" Эжена Сю в русском переводе...

Мне сделалось не по себе. Очевидно, кто-то через окно являлся в мою

комнату, как к себе домой, и хотя ничего не уносил, а, наоборот, одаривал

меня же, но, согласитесь, неприятно чувствовать, что "мой дом - моя

крепость", это фундаментальное правило англичан, уже кем-то неоднократно

нарушено.

На другое утро я, не переставая размышлять об этой дурацкой истории,

захватила томик Бодлера и "Бабочки Европы" с целью рассмотреть все это и

направилась к своей любимой скамейке. Снова за забором шорох и чье-то

дыхание... Я подождала немного, сделала вид, что всецело погружена в

разглядывание раскрашенных политипажей - и вдруг, как молния, внезапно

обернулась назад. Взгляд мой успел схватить чью-то рыжую голову в жокейской

фуражке, при моем движении вдруг провалившуюся вниз с легким восклицанием.

- Послушайте, молодой человек, - строго сказала я. - Подглядывать

неблагородно. Лучше уж покажитесь, чем прятаться за забором, как заяц.

- Я не прячусь, - сконфуженно пробормотал рыжий "молодой человек",

снова выглянув из-за забора. - Я тут... вообще на сад любуюсь.

Вдруг взгляд моего нового знакомца упал на книгу Мензбира, которую я

держала в руках, и лицо его засияло от удовольствия:

- Понравилось вам, барышня? - спросил он, указывая грязной рукой на

книгу. - Книжонка, кажется, стоящая. А? Чудеса, можно сказать, природы!

И тут я сразу догадалась, кто был автором всех этих нелепых подношений.

- Значит, это вы лазите через окно в мою комнату? - сурово спросила я,

еле удерживая улыбку при виде его смущенного лица.

- Простите, барышня. Я ж ничего и не взял у вас. Наоборот, презентовал

кой-чего на память.

- Зачем же вы это делаете?

- Очень вы мне приятны, лопни мои глаза! На вас и поглядеть-то - одно

удовольствие. Сломайте мне два ребра, ежели вру!!

Объяснение в любви от такой нелепой рожи не могло польстить моему

женскому тщеславию, и я сказала еще суровее:

- Чтоб этого больше никогда не было, слышите? И потом, я не хочу, чтоб

вы тратили деньги на подобные глупости!

- Тю! Кто это? Я трачу? Об этом не извольте беспокоиться - ни

копеечки-с! Все задаром. А образок я вам, как говорится, на счастье. А ежели

что не нравится, так мигните - все настоящее предоставлю: из материи что али

из брошков, с браслетов...

- Да вы что, купец, что ли?

- Так точно, - хитро ухмыльнулся он. - Почти что купец. Некупленным

товаром торгую.

Я хотя и девушка, почти не знающая жизни, но сразу сообразила, что это

за купцы такие, которые "некупленным товаром торгуют".

- А что, если я на вас полиции донесу?!

- Ни в жисть не донесете, - спокойно сказал он, пяля на меня свои

глупо-влюбленные глаза. - Не такой вы человек, чтоб другого под монастырь

подвести. Нешто такие беленькие доносят?

Этот вор был большим психологом. Я помолчала.

- Что же вам от меня нужно?

- Разик на вас глазом глянуть да презент какой исделать - больше мне

ничего и не требуется. Уж такая вы барышня, что прямо на вас молиться

хочется. Два ребра сломайте, ежели вру!

- Молиться, говорите, а сами для меня вещи воруете.

- Зачем специально для вас? Я кой-что и для себя делаю.

Посмотрела я на его рыжую расплывшуюся физиономию, и почему-то жалко

мне его стало.

- Слушайте, голубчик... Если я вас о чем-то попрошу, вы сделаете?

- В один секунд! Голову себе или кому другому сверну, а добуду! Два

ребра!..

- Вы меня не поняли!.. Я прошу вас о другом: бросьте это ваше...

занятие!

Он призадумался, изящно почесывая оттопыренным большим пальцем рыжую

голову.

- "Работу" бросить? Гнилой это план ваш, прекрасная барышня. Делу я

никакому не приучен - только "работать" могу. Да кто меня и возьмет на дело?

Извольте полюбоваться на личность - прямо на роже волчий паспорт нарисован,

за версту от меня вором пахнет.

Ах, бедняга! В этом он был категорически прав, даже не клянясь двумя

сломанными ребрами.

Представьте себе, долго я с ним беседовала, и хотя, несмотря на все

доводы, не могла направить его на правильный путь, но расстались мы

друзьями. Он даже дал слово не таскать мне в окно "презентов", вымолил

только разрешение "чествовать меня лесными цветочками".

Я видела, что встречи со мной доставляют ему огромную радость, и думаю

я, что помимо этого невинного удовольствия - никаких утех в его горемычной

жизни, исключая пьянство и чужие сломанные ребра, - никаких других утех не

было!

Приходил он к забору в течение лета несколько раз. Я ему связала в

"презент" гарусный шарф, а он перекидывал мне через забор "лесные цветочки",

но и тут раза два по своей воровской натуре сжульничал, потому что однажды

презентовал мне цветущий розовый куст, выдернутый с корнем, а другой раз

преподнес букет великолепных оранжерейных цветов, бешено клянясь при этом

всеми сломанными ребрами мира, что сорвал в лесу. Дикий человек был

(закончила Яблонька с ясной светлой улыбкой) - что с него взять!

- Где же он теперь, этот ваш рыцарь без страха, но с массой упреков?..

- ревниво спросил Новакович.

- Ах, я боялась этого вопроса, - уныло, со вздохом прошептала Яблонька.

- Конец этой истории такой грустный, что я хотела не наводить на вас

тоски... но раз вы спрашиваете - закончу: когда я уже жила в Петербурге, мне

однажды какой-то оборванец принес безграмотную записку на грязном клочке

бумаги. Недоумеваю, как он узнал мой адрес... В записке значилось: "Если вы

точно что ангел, то не обессудьте, придите проститься. Очень меня попортили

на последней работе - легкие кусками из горла идут. Повидаться бы!! Лежу в

Обуховской больнице, третья палата, спросить Образцова... Ежли ж когда

придете - оже помру, - извините за беспокойство".

- Что ж... пошли? - тихо спросил Меценат.

- Конечно! Как же не пойти. Труд небольшой, а ему приятно. Засиял весь,

как увидел. Этакий рыжий неудачник, прости его Господи. При мне же и умер...

Сдержал-таки свою любимую клятву "сломанными ребрами": доктор говорил - три

ребра сокрушили ему.

Вдруг Яблонька вздрогнула и, отдернув руку, лежавшую около Куколки,

поднесла ее к лицу.

- Кто? Что это? Неужели Куколка? То, что вы поцеловали мою руку, - так

и быть, прощаю вам, но что на ней ваши слезы - нехорошо. Мужчина должен быть

крепче.

- Господи! - в экстазе вскричал Куколка, приподнявшись с ковра на

колени и молитвенно складывая руки. - Неужели такие женщины существуют? Как

же, значит, прекрасен Божий мир!!

[Гость Гадя Петрович Хренова]

Ох, и не нравилась мне эта затея, я рассматривал свои костюмы, выбирая что одеть. Оказаться в обществе незнакомых мне представителей "высокого общества" - далеко не лучший способ провести выходные. Усилием воли я гнал от себя мысль купить для этого мероприятия позолоченную цепь толщиной в палец, их на метры продают, и попытаться отыскать где-нибудь на рынке малиновый пиджак. Ретро-стиль типа. Ладно? хватит, смокинг одену, нельзя Соньку подводить. Мы друзья с ней уже лет пять, первые полгода встречались? конечно, а потом расстались друзьями. Иногда спали вместе, когда одновременно ни с кем не встречались, спросил ее когда-то, почему она ко мне приходит, сказала - потому что доверяет и знает, что трепаться не буду. В инете же общались постоянно на паре падонковских сайтов , что самое интересное, большинство людей приходят туда оторваться , она же наоборот, оторванная по жизни, на форуме была пай-девочкой, довольно скромной и даже не особо общительной. Сейчас вот уже полгода не виделись, как вдруг она позвонила:

- Привет, ты чем на выходных занят?

- Привет, Сонька! На выходных с друзьями собирались поехать с парашютами прыгать, давай с нами, ты, кстати, говорила, что хочешь попробовать, - я был очень рад звонку.

- А отменить никак?

- А что?

- Да вот, на свадьбу пригласить тебя хотела.

- На чью?

- На мою, - я всегда чувствовал по голосу, когда она нервничала, - с моей стороны из гостей только мама и сестра будут, а тебя я хочу за свидетеля.

 

Я подавился, прокашлялся и попытался понять, что это за шутка глупая?

- Нет, Сонь, я, конечно, не специалист, но разве свидетель не со стороны жениха должен быть? - меня вообще-то это мало интересовало, просто надо было время собраться с мыслями. Сонька выходит замуж! Ничего себе, хоть бы намекнула как -то, а то в асе общаемся, все нормально, а тут - на тебе...

- Я условие поставила, подружек у меня нет, а звать лишь бы кого, не хочу.

- А жених- то кто? - я потихоньку справлялся с потрясением.

- Андрей Барышев, если тебя уж так интересует.

- Кто? Ты выходишь за этого, - я осекся, чтоб ничего больше не ляпнуть, - за этого, ну, в смысле у его отца сеть магазинов?

- Тебя что-то смущает?

- Нет, нет, неожиданно просто немного, поздравляю тебя, - соврал я, - Так что я должен как свидетель, я в этой роли еще не был.

- В 11 утра в субботу будь перед ЗАГСом, обычаев никаких все равно не будет, там роспись, а потом едем фотографироваться и праздновать.

- И все, никаких там обязанностей, невесту выкупать/воровать, дружку в речке купать на следующий день? Одеть то что, белые штаны адидасовские подойдут?

- Так, Димка, ты согласен или нет?

- Тебе что это так важно?

- Да или нет?

- Хорошо, я буду. Ты не хочешь встретиться, поговорить?

- У меня нет времени, в субботу увидимся. И веди себя там, пожалуйста, поприличней, твоего юмора, боюсь, там не поймут, - она положила трубку.

Ничего себе, вот, если бы меня попросили, чтобы я сказал, какой человек больше всего не подходит Соньке, то я, наверное, бы назвал ее избранника, да нет, я скорей всего о нем даже и не подумал бы. То, что они стояли на разных социальных ступеньках, это ерунда, Соня была самостоятельной девочкой, любила свою работу и получала вполне приличные деньги. Просто семью Барышевых вообще недолюбливали, до олигархов они явно не дотягивали, а спеси было побольше, чем у владельцев футбольных клубов. Я всегда уважал людей добившихся чего-то в жизни, и всегда терпеть не мог, если они после этого переставали быть самими собой. Странно, Сонька, презиравшая устои общества, вечно борющаяся только за истинные ценности, выходит замуж за этого. Загадка природы.

 

Церемония прошла быстро, потом, словно спешили куда-то, старались побыстрее объехать обычные для молодожёнов места, сфотографироваться. Познакомиться ни с кем не успел, только периодически ловил на себе надменные взгляды гостей, но старался не замечать этого, хотя пару раз хотелось оскалиться и зарычать, а потом улыбнуться во всю пасть, чего мол вы, шутим мы так. Мне бы, если честно, чтобы весь этот день в таком ритме прошел, чтобы ни с кем не общаться, но мы уже подъезжали к ресторану, тут уж общаться придётся. Ресторан, к слову сказать, был отличный, особенно сейчас, летом, когда открыта терраса, столы на улице, несколько скульптур, и все это на берегу небольшого озера, по которому лебеди плавают. Идиллия.

Персонал встретил нас у входа и проводил на украшенную террасу, где был накрыт огромный шведский стол. Я взял бокал шампанского и стал в стороне, наблюдая за приглашёнными. Они неторопливо общались друг с другом, делано и фальшиво улыбались. Все они были люди состоятельные, но сразу было видно, кто из них богаче, кто беднее. Те, которые победнее, заискивали перед теми, кто побогаче, но стоило им отойти, как они приобретали такой же надменный вид, вдруг кто-то помельче подойдёт. Их жены, дорого, но довольно безвкусно, одетые, разделились по возрастному признаку и общались между собой. Их лица источали скуку, уже давно ставшую их второй маской.

- Ну что, как ты? - ко мне впервые за целый день подошла Соня без сопровождения, в подвенечном платье она была бесподобна, я обратил внимание на свадебный букет. Со стороны он выглядел маленьким и воздушным, вблизи же я увидел, что сделан он на заказ. Штук двадцать белых роз были крепко стянуты белой лентой и коротко обрезаны. Получился короткий, сантиметров двадцать пять, не больше, по-видимому очень тяжёлый, из-за такого количества стянутых вместе стеблей, белый цветок.

- Ничего, нормально, - я вдруг почувствовал, что уже заметно устал, - а ты как?

- Я отлично, я же невеста, - её слова были какими-то неубедительными.

- Сонь, мы так и не поговорили, можно тебе один вопрос задать?

- Какая тебе разница? - она оборвала меня.

- Да мне просто интересно. Я даже понять пытаться не буду ничего, я твои решения всегда уважал. Вот ты мне скажи, ты его в самом деле любишь?

- Пошёл ты! Что тебе вообще от меня надо! Гад ( ), - прошипела она вполголоса, развернулась и пошла к другим гостям.

Да, все гораздо хуже, чем я предполагал. Сонька, с её то темпераментом, боюсь и себе жизнь испортит, и Андрею этому. Навряд ли я могу послужить примером праведной жизни, я часто сам себе признавался, что не знаю, как правильно жить в этой жизни, но по поводу некоторых вещей я был абсолютно уверен. Например, свадьба без любви уж точно до добра не доведёт. Я отдал проходящему мимо официанту пустой бокал и взял новый. Обстановка гламура вокруг меня уже начинала потихоньку меня напрягать, я чувствовал, как ангелок во мне заскучал и начинает засыпать, бесенок же уже нарезает круги вокруг моих ног, дёргает меня за штанину и пытается уколоть своим трезубцем. Ничего, надо держаться, я заметил как группа женщин "кому за 50" что-то оживлённо обсуждает, косясь периодически в мою сторону. Наконец-то отделилась одна и пошла ко мне.

- Молодой человек, вот мы с подругами, - она захихикала, - все гадаем и гадаем, кто вы такой?

Я вкратце объяснил, что молодые решили быть оригинальными, я -друг невесты, свидетельница же со стороны жениха.

- Оригинально, - она слегка скривилась, - вы тоже находите, что здесь скучновато? Мы с подругами вот все говорим о том, что можно и повеселей свадьбу сделать. Вот вы, например, такой интересный молодой человек, скучаете здесь один, - пока она это все говорила, она успела осмотреть мою фигуру, хихикнуть и подмигнуть компании своих подружек, которые открыто пялились на нас.

- Не знаю, - я пожал плечами, делая вид что ничего не замечаю, - я не особо общителен, меня больше интересуют другие вопросы, - я нёс какой-то бред, сочиняя на ходу, бесёнок крепко вцепился одной рукой за мой пояс и тыкал меня трезубцем под ребра.

- Да, а чем вы занимаетесь? - делано заинтересовалась моя новая знакомая, её подружки медленно, но верно приближались поближе к нам.

- Я учёный, работаю над вопросами воздействия на генетику человека, на его ДНК.

Через пять минут я уже был в центре внимания компании, бесёнок уже сидел и ликовал у меня на плече, изредка требуя глоток шампанского. Меня же несло:

- Бытие определяет сознание! Именно от этого я оттолкнулся в своих работах, нет, я не хотел заниматься генетически изменённой едой, я ступил на путь более скользкий, и результаты, - я воздел палец к небу, - результаты не заставили себя ждать! Бытие, что такое бытие в моем сознании молодого учёного? Это существование моего тела, его развитием же движет информация записанная в ДНК! Пройдёт еще немного времени и будет достаточно одной таблетки! - периодически мой голос срывался якобы от возбуждения учёного, который нашёл слушателей, верящих в его гений. Я расписывал чудеса, которые принесёт нам наука, в виде воздействия на ДНК и усиления сексуального либидо людей, продления половой жизни до ста лет.

- Далее, как я уже сказал, бытие определит сознание, но может ли молодой человек определить, какое сознание ему необходимо? - старушки заворожённо внимали, - конечно же нет! - Я уже рассказывал об обязательных курсах препаратов для молодых мужчин, их введёт государство, это позволит менять сознание в нужном направлении, а направление почему-то у меня было только одно. Компания уже стояла полузакрыв глаза, перед их взором уже маршировали стройными рядами молодые парни в набедренных повязках, изменённое сознание которых заставляло их морщится при виде ровесниц и выискивать в толпах женщин постарше. Несколько женщин, полуприкрыв глаза, водили одной рукой вдоль бокалов с шампанским, одна бешено теребила локон, и только одна меня немного смущала, сразу было видно, что эта сцена её попросту забавляет и не более.

- Я извиняюсь, на секунду украду у вас свидетеля, - Соня довольно проворно протиснулась между ними и вывела меня из окружения.

 

- Что ты им тут рассказываешь?

- А я че, я ниче, - мне было весело, к тому же я знал, что моей лекции она не слышала, бесёнок стоял у меня на голове и дирижировал трезубцем, - по-моему, им довольно весело. Ой! - я показал на старушку, теребившую локон, - пойду ей скажу, у неё парик сейчас слетит.

- Стой на месте, - Сонька злилась, - я так и знала, что ты без своих шуточек не можешь. Что так трудно повтыкать ещё несколько часов?

- Сонь, - я прервал её нравоучения, - а давай смоемся отсюда? Сбежим на парашютах прыгать, а потом там отель есть неподалёку, наберём еды, выключим телефоны, и выходить из номера не будем дня три-четыре?

- Скотина! - она смерила меня уничтожающим взглядом, хотела ещё что-то добавить, но к нам подошла та самая женщина, которая не вписывалась в общую картину скучающих жён кого-то там.

- Молодые люди, я извиняюсь, - она довольно мило улыбнулась нам, - я хотела бы только молодого человека поблагодарить, если бы не он, я бы с ума сошла от обсуждений, кто как одет. Никогда не думала, что про науку можно так занимательно рассказывать, у меня просто муж профессор, и он как раз проблемами генетики и занимается, я же его бессменный ассистент уже многие годы. И все же, кто вы по профессии?

Соня смотрела то на меня, то на неё:

- Какая генетика?

- Я потом тебе расскажу, - вот и выяснилось, почему она так выделялась среди других, я немного смутился, - ну вы извините за ту чушь, я дизайнер вообще-то. А где Ваш муж, кстати?

- Он наотрез отказался сюда ехать, но как вижу зря, вы бы поняли друг-друга, у вас очень чувство юмора похоже. Я обязательно ему расскажу, как вы этих... Ой извините, - она испуганно взглянула на невесту.

- Да ничего, - Соня примирительно улыбнулась, ей похоже уже было все равно.

- Ладно, молодые люди, не буду вам мешать, - женщина сделала пару шагов, потом повернулась и добавила, словно невзначай, - Прекрасная пара...

- Она несомненно имела ввиду вас с женихом, - многозначительно подтвердил я Соне.

- Скотина! - повторила она и зашагала к гостям.

 

Возвращаться в компанию старушек я не собирался, просто ушёл поболтаться среди гостей, настроения общаться не было, да и никто ко мне особо не приставал. Свадьба шла своим чередом, как -то невесело и чересчур по-американски. Мне же было немного грустно от обилия фальшивых улыбок, неискренних пожеланий и завистливо-надменных взглядов вокруг меня. Сетовал я только на то, что нет здесь на столе обычного оливье, чтобы можно было выпить бутылку водки и с размаху бухнуться в него лицом, а с устрицами меня эта сцена не устраивала. Иногда я случайно встречался взглядом с невестой, ей же это было неприятно, и она прятала глаза, ей было неудобно за эту фальш вокруг. Ну терпи, Сонька, сама меня сюда притащила. Должен сказать, несколько часов прошли довольно незаметно, подошло время, когда невеста должна была бросить букет незамужним девушкам. Я наблюдал, как Соня вышла на поляну покрытую прекрасной, на заказ привезённой английской травой, приготовилась бросать букет. Незамужние дочери собравшихся делано ломались, презрительно кривили губы. Их долго уговаривали, уговаривать приходилось каждую в отдельности, соглашались, потом опять презрительно кривились и отходили в сторону. Соня же наблюдала за этим, стоя вполоборота к собравшимся. И вдруг, она размахнулась... Прекрасный букет за пару сотен долларов, тяжёлый и воздушный одновременно, красиво взмыл ввысь и полетел по красивой амплитуде, но полетел не в толпу ломающихся дочек. Она бросила его в другую сторону. Как в замедленной съёмке, медленно сошли гримасы с лиц ломающихся девушек, их тела моментально напряглись, быстро, как не бывает даже при низком старте, вырывая каблуками куски английского дёрна, все как одна, рванули за букетом. Гости, вытянув гусиные шеи, смотрели, чем кончится этот спринт, мне же было уже все равно. Я смотрел, как уверенным шагом, гордая и спокойная, ко мне шла Соня.

- Твоё предложение все ещё в силе?

- Конечно, - я улыбнулся ей.

- Так чего мы стоим? - она взяла меня за руку, - побежали!

 

Не думаю, что на нас кто-то смотрел из гостей, все были слишком заняты своими дочерьми, ну, может, разве что жена профессора стояла и улыбалась. А ещё, я знал, что нам вслед машет ручонкой мой личный бесёнок, мол: "Удачи! А я тут ещё задержусь, а вы и без меня пока управитесь!"

[Бах 1 465]

Не думаю, что на нас кто-то смотрел из гостей, все были слишком заняты своими дочерьми, ну, может, разве что жена профессора стояла и улыбалась. А ещё, я знал, что нам вслед машет ручонкой мой личный бесёнок, мол: "Удачи! А я тут ещё задержусь, а вы и без меня пока управитесь!"

Вспомнился отечественный фильм, где девушка выходит замуж за какого-то боксера, а её бывший парень подбивает на побег со свадьбы

вспомнил как фильм назывался Займемся Любовью, очень трогательный и наивный как и рассказ, прям как в жизни

[Архивариус 0]

Сергей Деново.

11 секунд.

10. 12. 33. На Ярославском вокзале столпотворение. Из подмосковных электричек выходят толпы народа. Люди, перепрыгивая через турникеты, обходя смердящих бомжей, заполняют привокзальную площадь. Они спешат к метро, чтобы добраться на работу. Их не выспавшиеся лица сосредоточены и серьезны. Даже на миловидных личиках девушек, несмотря на добросовестный макияж, отражается хмурость зимнего утра.

Но лицо Вадима исключение из правил. На его лице отражено предновогодние ожидания и блаженство. На общем фоне он выглядит, как сбежавший пациент больницы в Белых Столбах.

Вадим тоже спешит на работу. Но он знает, что вечером его ждет встреча с очаровательной девушкой, с которой он познакомился вчера. И сейчас его мысли не работе, не о декабрьском морозе, а о вечерней встрече.

Но приятным мыслям не дают развиться. Проза жизни безжалостно их разбивает. Как только Вадим ступил на эскалатор, тут же замогильный голос из динамиков стал вопрошать: а не забыл ли он выключить утюг, а не оставил ли включенным нагревательными приборы? Как вовремя! Да, он сегодня гладил брюки, и даже очень тщательно, как и положено перед свиданием. Выключил ли утюг? Наверное… Сколько действий в жизни мы совершаем автоматически –выключаем газ, закрываем двери. Спроси любого, как он закрывал дверь, он и не вспомнит. Потому что это действие он совершал тысячи раз. Спроси у велосипедиста, как он педали крутит. Он не ответит - крутит и крутит… И лишь только когда начинают капать на мозги, начинаешь об этом задумываться, начинаешь припоминать, начинаешь сомневаться. Это как медицинскую энциклопедию читать – обязательно симптомы болезней у себя найдешь, хоть до этого ничего и не болело…

Ну, не помнил Вадим как выключал утюг, как закрывал двери, потому что его мысли были заняты другим. И что теперь? Поворачивать назад, возвращаться домой, в Сергиев Посад, чтобы убедиться, что все сделал правильно?..

10.31.06. Маша поглядывает на часы. Полчаса она уже на работе. Она всегда приходит вовремя. Пунктуальность – это ее хорошая черта. Но это и ее беда, ее бзик, потому что пунктуальности она требует и от других. И не только на работе…

Полчаса только прошло… А как хочется, чтобы рабочий день прошел скорее! Вчера она познакомилась с хорошим парнем, который ей очень понравился –высокий, симпатичный, с богатым лексиконом… О, как надоело выслушивать «ну, типа, воще- водка, секс, наркотики»! Хочется не понтов, а нормального общения, нормального человеческого отношения. Хочется романтики… Бывает ли сейчас такое? Может и не бывает. Но так хочется, чтобы было. Ведь скоро Новый Год, скоро Рождество! Бывают же чудеса…

Однажды, в рождественские дни она ехала на метро. В вагон зашел старик и начал просить милостыню. У него были белые от седины волосы и борода. Чем-то он задел, захотелось ему помочь. И она высыпала в его протянутую ладонь всю мелочь, которая была в кошельке. Старик как-то странно на нее посмотрел, сделал неуклюжее движение рукой, а потом пошел дальше. А Маша, выйдя из метро, подойдя к печатному киоску, чтобы купить журнал, обнаружила вдруг в своем кошельке сотенную купюру, которой еще утром там не было, которой не могло там быть в принципе, потому что все крупные деньги были потрачены на новогодние праздники. Наверное, тот старик был падшим Дедом Морозом…

10.43.55. Вадим уже на «Каширской». И тут ему прочитали из динамиков мораль: «… на дорогах Москвы и Подмосковья в прошлом году погибло… подсчитано, что перебегая проезжую часть на красный свет, вы экономите в среднем 11 секунд… Так стоит ли из-за этих секунд рисковать!?» Это невыносимо, каждый день слушать одно и то же! Эти предупреждения уже в печенке сидят!..

13.32.57. Маша вспоминала, как познакомилась с Вадимом. Опять же, это произошло в метро. Ну, разве это не чудо, встретить хорошего человека среди бурлящего потока пассажиров? Вообще, сколько удивительного можно увидеть в метро… Вот однажды, зайдя в вагон, она увидела такую картину: на сиденьях, вытянувшись во всю длину, лежала здоровенная дворняга! Большой чистокровный кабысдох! Людей, естественно, рядом не было и он лежал, как царь, положив свою огромную морду на мощные лапы. Время от времени он поднимал свою головешку, посматривал в окно. Наконец, на очередной станции, его тоскливые глаза оживились, уши приподнялись. Вскочив со своего места, пес, виляя хвостом, подошел к двери. Поезд остановился, двери открылись и… На перроне его ждала небольшая собачка. Увидев, знакомую морду, она тоже оживилась, завиляла хвостом, чуть повизгивая, засуетилась. Большой пес подошел к ней. Они друг друга обнюхали и потрусили к выходу…

Это смотрелось так трогательно! Это было удивительно! Во как – и у собак бывает лубовь!..

15.01.44. Время шло очень медленно. Вадим замучился уже глядеть на часы. Работы было мало, начальника не было и все занимались дуракавалянием –кто книжку читал, кто вторую пачку сигарет уже искуривал, кто, прикрываясь рукой, дремал.

Вадим пытался заняться работой, чтобы в трудах время быстрее шло, но мысли снова и снова возвращались к славной девушке по имении Маша.

Вспоминалось ее лицо – большие глаза, пухлые губы, светлые, чуть в рыжину, волосы. Подумалось, что у нее обязательно весной должны появиться веснушки. Вадим балдел от веснушек, конечно, если их было в меру, если они не превращались в одну большую конопушку. Он знал, что многие девушки комплексовали по этому поводу и напрасно! Веснушки придают лицу некоторое ребячество, озорство, то, что порой не хватает в скучной взрослой жизни…

Жаль, что он не взял номер телефона девушки. Может быть сейчас бы он не томился, а весело с ней болтал. Ему так много хотелось ей сказать…

16.10.21. Дело шло к концу рабочего дня и Маша решила подкрасить ногти. Ногти были длинные и настоящие, не приклеенные по последней моде. Это была слабость Маши, она холила и берегла их. Ухоженные ногти придавали ей хорошее настроение и наоборот, стоило ногтю сломаться – для Маши наступали черные дни. Сам процесс ухода за ногтями приносил необычайный, ни с чем не сравнимый, кайф. Для этого не жалко было посвятить часть рабочего времени. Это надо было сделать заранее, чтобы лак на ногтях успел как следует высохнуть. А потом можно будет подкрасить и губки, глазки. В конце концов Маша и назначила встречу на семь часов, чтобы успеть без спешки сделать макияж и неторопливо, чтобы не заляпать пальто, дойти до метро…

17.06.33. Вадим увидел, что пришел на работу шеф. У шефа были явно сталинские замашки. Не потому что он был жесток, тут как раз все в порядке, а по режиму дня. Приходил на работу во второй половине дня и сидел в офисе допоздна.

17.37.26. Шеф позвал Вадима к себе. Выслушав отчет о проделанной работе, заявил:

- Мы должны подумать о концепции продаж. На какую группу рассчитан наш товар: возраст, семейное положение, достаток… Чтобы бить точно в цель!

- Сдается мне, что о концепции надо было думать, когда вы запускали производство. Теперь же, когда склад битком забит, надо не славословить, а продавать его всеми возможными способами.

Но шеф не зря имел кандидатскую степень. Везде он хотел видеть научный подход. И он пустился в прикладную философию –как надо и как не надо продавать.

Вадим академий не кончал, но опыт работы имел, и что такое маркетинг знал. На собственных ошибках выучил. Если вдаваться в физиологию, то можно утверждать, что мозговые извилины – это шрамы, полученные от неудачных экспериментов. И чем больше тебя били, чем больше шрамов – тем ты умнее…

- Конечно, у нас была концепция. Но разработку и производство ушло два года. За это время на рынке произошли изменения…

Вадим подумал, что если так сидеть и заниматься теорией, то и процесс продаж растянется на два года. Это было не для его характера. В своей работе он придерживался наполеоновского принципа – главное ввязаться в бой, а там видно будет…

А вообще, в данный момент, Вадима больше интересовала личная жизнь, а не работа. Все чаще и чаще он выразительно поглядывал на часы –рабочее время кончилось. Но шеф оседлал любимого конька. Полузакрыв глаза от удовольствия, он продолжал впаривать азбучные истины.

Вадим хотел услышать конкретику - сколько денег ему дается на рекламу, сколько на раскрутку и за какое время он должен наладить процесс продаж… Но благоразумно спрашивать не стал, предвидя, что шеф, вооружившись калькулятором, будет еще два часа извлекать проценты и вычислять интеграл продаж.

18.27.43. Все, лимит времени истек! Больше сидеть тут Вадим уже не мог.

- Мне надо идти. –нагло заявил он.- У меня встреча…

Шеф очнулся, открыл глаза, посмотрел на часы, с обидой в голосе, ну, как же, он так складно рассказывал, а его прервали, закивал:

- Ах, да-да… Конечно, иди…

Вадим в армии так быстро не одевался. А тут…

Через минуту он уже выскочил из проходной института энергетики, в котором их фирма снимала офис и понесся к «Каширской».

К сожалению, это был бег с препятствиями. Дело в том, что его путь проходил через перекресток где 1-й Котляковский переулок выходит на Каширское шоссе. И пробежать его галопом не удавалось еще никому – там всегда была пробка. Водители на этом перекрестке мало внимания обращали на пешеходов –лишь бы самим проскочить. Частенько, аккурат на пешеходном переходе останавливалась фура – вот как хочешь, так ее и оббегай. И можно конечно было бы рискнуть и помчаться на пропалую, но тут, совсем не вовремя , вспомнилось предупреждение, услышанное утром в метро – про число погибших на дорогах и сэкономленных 11 секунд. В планы Вадима не входило сегодня попасть под колеса и он решил переждать. Ждать небольшого пространства между машинами пришлось несколько минут…

18.51.24. Маша уже явилась на станцию. Она надеялась, что и Вадим придет пораньше и будет ждать ее с букетом цветов, но этого не случилось. Но ничего, время еще есть…

18.58.30. Вадим подбегая к станции метро, думает о цветах. Конечно, надо бы купить. Но их встреча растянется на несколько часов и цветы без воды вряд ли выдержат. Пусть это уже погибшие цветы, но в них еще сохранилась красота. А как жалко видеть увядший букет в мусорной урне!..

18.59.45. К сожалению, Вадим так и не появился. Маша уже нахмурилась, но еще колебалась –ей все-таки очень хотелось увидеть Вадима. И даже когда перед ней остановился вагон поезда и открылись двери, она с надеждой обмануться посмотрела на часы – 19.00.02.

Чуда не произошло. Лицо Маши утратило природную мягкость. От нее повеяло холодом. Она вошла в вагон…

В это время Вадим уже спускался по лестнице. Он видел, как Маша вошла в вагон. Он хотел крикнуть. Но не успел. Двери поезда закрылись. Вадим прибежал к пустому перрону. Все, поезд ушел…

На перронных часах горело – 19 часов 00 минут 11 секунд…

[Гость Гадя Петрович Хренова]

как всегда... не очень романтический рассказ... но иногда некоторые мысли имеют такую "привычку" материализовываться"

вопщим назовем ету историю просто -Хрустная хистори

 

Хорошенько порывшись в своей биографии, любой найдет там события с грифом «Этого, блин, могло и не быть, если бы…». Так вот, если бы приемная комиссия не разомлела от небывалой летней жары, Шмырков обязательно должен был пролететь хоть на одном вступительном экзамене. Тогда он не познакомился бы с Наденькой Марипольцевой в институте возле расписания лекций четвертой группы первокурсников. Но комиссия мышей не ловила, и знакомство состоялось.

 

Наденька была стильной умненькой девушкой, вчерашней отличницей и обладательницей красного диплома через пять лет. Кроме того, она обожала эксперименты. Увы, не постельные. Экспериментировала Надя по части романтических отношений «эм» - «жо», а поскольку вчерашний троечник с минусом Шмырков умудрился сохранить в этой области девственность нераспакованной пачки прокладок, он быстренько угодил в цепкие Наденькины лапки. Выбрался из них потрепанный, словно из эпицентра ядерного взрыва, с тайным намерением посвятить жизнь тому, чтобы ненавидеть всех баб, сколько их есть в Солнечной системе. Потом карьерно ориентированная Надя перевелась в более престижный вуз и пропала с горизонта на целое десятилетие.

 

За это время Шмырков успел четырежды жениться, трижды развестись и сменить восемнадцать мест работы. Анализируя весь полученный опыт, он последовательно формулировал отношение к желающим отравить ему жизнь, пока не получилась зловещая фразочка: «Я посмотрю, как ты сломаешь себе шею». Подход неудачника, но однажды Шмыркову довелось посмотреть, как хоронят в закрытом гробу его начальника, опасного приблатненного ублюдка, забывшего нажать на тормоз перед крутым поворотом. После этого Шмырков свято уверовал в безотказность своего «заклинания».

 

Вновь увидевшись с Наденькой по прошествии десяти лет, он, понятно, не испытал ни одной положительной эмоции. Они столкнулись нос к носу на выставке какого-то модного художника – Шмыркова туда притащила жена Маша, балдевшая от авангарда в живописи. Сам Шмырков балдел от пива с жареными ребрышками, но раз в полгода можно и благоверную ублажить. Вот он и топал покорно, словно баран, за Машей из зала в зал, пока плечом не задел что-то мягкое. Обернулся и был немедленно опознан:

- Шмырков?

- Надька???

Это он погорячился. Первая любовь давно перестала быть «Надькой» и превратилась в Надежду Васильевну, директора элитного салона психоанализа и заместителя гендиректора крупнейшего в столице ЧОПа. В тот день она обеспечивала культурную программу парочке своих заграничных партнеров. Простенькую, в джинсах и серой кофточке с вышитым цветочком Машу Надя окинула высокомерным взглядом, а со Шмырковым ограничилась парой реплик: «Как дела? Где работаешь?», коротко отчиталась о своих карьерных достижениях и удалилась вместе с эскортом.

«Я еще посмотрю, как ты сломаешь себе шею», - мрачно подумал Шмырков. Но Надя двигалась уверенным шагом, а шею чуть не сломала Маша, которая засмотрелась на очередную картину и подалась вперед, не заметив оградительной цепочки.

 

…Приглашение к Наденьке в гости, прилетевшее на электронную почту, настолько выбило Шмыркова из колеи, что сначала он даже не задумался – а откуда Марипольцева узнала его электронку? Встрече на выставке исполнился почти месяц, и Шмырков был уверен, что Надя про него думать забыла. Да и он не парился, а чё: Маша под боком, ребрышки в магазине не переводятся, всё вокруг прекрасно и удивительно. Способность думать и соображать вернулась к нему значительно позже, а тогда, прочитав письмецо с адреса NMaripoltseva, он оторопел до размягчения мозга.

Если принять это приглашение, лихорадочно рассуждал он – а я его приму – следует быть осторожным, как Штирлиц, минирующий кабинет Бормана. Потому что Надя ничего просто так не делает, и у нее по-любому что-то на уме.

Впоследствии Надины планы оказались вполне безобидны, хотя и циничны до омерзения, но тем утром, изображая для Маши «сборы на работу», Шмырков жутко психовал. Картина его политико-морального состояния красочно иллюстрируется эпизодом в туалете, где Шмырков воспользовался освежителем воздуха в качестве дезодоранта. Чтобы добить его окончательно, не хватало какой-нибудь мелочи, и мелочь не заставила себя ждать.

Покинув туалет, Шмырков увидел Машу с пистолетом в руках.

- Стой, стрелять буду!

Шуточка получилась что надо: Шмырков едва не откусил себе язык. Маша залилась смехом:

- Прикольно, правда?

- …оттттттткккуда этттто уууу тттебя… бя?

- Да девчонка одна на работу принесла, Лёлька, ну, я тебе про нее рассказывала. Прикинь – у ребенка нашла! Он говорит, их учительница в парк водила гербарии собирать, а эта фиговина в кустах валялась. Как думаешь, настоящий?

К Шмыркову, в жизни не видевшему настоящего пистолета, с этим вопросом следовало обращаться в последнюю очередь. Он осторожно взялся за рукоятку двумя пальцами. Уж больно ржавый для настоящего, да и деталей каких-то вроде не хватает.

- Тебе-то зачем понадобился? – всё еще заикаясь, спросил Шмырков.

- Лёлька предложила – нужен кому, забирайте. Ну, я и взяла на всякий случай, вдруг чего.

- Маша! – Шмырков издал стон. – Мозгов бы взяла – на всякий случай!!! Машк, ты же не блондинка!... Короче, - он перевел дыхание. – Эту дрянь надо выкинуть. И где-нибудь подальше от дома.

- Хорошо, - согласилась Маша. Спорить с напуганным мужем – всё равно что излагать свою точку зрения новогоднему холодцу: трясется, но ни слова не понимает. – Я выкину.

- Нет!!! Я сам. Он может быть газовым, на них тоже лицензия полагается. Скажи спасибо, что тебя вчера с ним мусора не попалили. Блин, если твоя Лёлька в следующий раз припрёт автомат Калашникова, пусть его забирает кто-нибудь другой. Ясно?

- Ясно-ясно, - Маша чмокнула супруга в щечку. – Я поскакала, до вечера!

- Аревуар, - ответил Шмырков, закрывая за Машей дверь и тихо оседая на пол.

 

«Надо вести себя нагло, - самовнушался Шмырков в преддверии тет-а-тет. – Нагло, уверенно, и никаких комплексов. Пусть эта жучка видит, что опять запудрить мне мозги не пройдет. Быстренько разберусь, что ей надо, и отвалю. Главное – вести себя очень нагло».

Аутотренинг сработал на ура. Войдя в Надину квартиру, Шмырков осмотрелся вокруг с таким наглым и даже хозяйским видом, что Надя насторожилась:

- Эй, Шмырков, я за тебя замуж не собираюсь!

- Мечтай дальше. Куда повесить? – спросил он, стягивая куртку.

- Сюда, на вешалку.

Поверх куртки Шмырков пристроил свою визитку. Крючок сломался.

«Чёрт, я же забыл выкинуть этот долбанный пистолет!» – сообразил Шмырков.

- Что у тебя там такое? – недовольно поинтересовалась Надя. – Кирпич?

- Золотыми слитками спекулирую, - прикололся Шмырков.

- А-а-а… Ну-ну. Ладно, клади тогда на трюмо. Кофе будешь? Я сварю, а ты пока фотки посмотри, из Швейцарии. Я там на горных лыжах катаюсь.

В отделанной по последнему слову евроремонта «гостевой» Шмырков расселся в кресле, Надя всучила ему фотоальбом зеленого бархата и удалилась на кухню, оставив шлейф сладко-возбуждающего аромата духов. Шмырков почесался под мышками: после паскудного освежителя до сих пор щипало. Забурчала кофемашина. Шмырков без интереса пролистал альбом: на горные швейцарские пейзажи ему было ровно и параллельно, а Надька в красно-голубом лыжном костюме – и вовсе скука смертная. К счастью, просмотр надолго не затянулся: Надя вернулась с чашечками, молочником и сахарницей на подносе. Изящно наклонившись, она поставила поднос на журнальный столик и села напротив Шмыркова, положив ногу на ногу. Шелковый халатик задрался, оголяя бёдра.

«Смотри в другую сторону, - предупредил Шмыркова внутренний голос. – Смотри в другую сторону и не вздумай распускать руки. Она только этого и ждёт. Рыпнешься, а она как врежет горными лыжами…».

- Так и чего ради я тебе понадобился? – Шмырков пай-мальчиком сложил руки на коленях и непринужденно подул в свою чашку. Кофе брызнул в молочник.

- Видишь ли, Шмырков, у меня к тебе важное дело. Я, как ты знаешь, психолог… Так вот, я пишу статью о кризисах неудачной первой любви. Мне нужен материал, личные впечатления. У тебя они есть. Ну, как ты извёлся, когда я тебя кинула, как тебе было плохо, и почему ты не покончил с собой. Кстати, почему ты не покончил с собой?

- Ну, ты даёшь, - вырвалось у Шмыркова.

- Дурацкое выражение, - строго сказала Надя. – Да, еще хотелось бы в общих чертах понять, каким образом ты боролся с депрессией. Если ты с ней, конечно, боролся. Вот тебе бумага, вот ручка, набросай быстренько основные позиции, а потом всё изложишь под диктофон.

Шмырков задумался. Ему был известен довольно надежный способ справиться с депрессией первой любви, но излагать эту технологию Марипольцевой совершенно не тянуло. Если она узнает, что от петли его спасло лишь воображение, рисовавшее Надю верхом на унитазе в разгар жестокого приступа диареи, она легко может прикончить его ударом горных лыж по черепу. Или ткнет лыжной палкой в селезенку…

- Ну, и чего ты не пишешь? – поторопила Надя. Наверное, она так на работе подчиненных гоняет, ужаснулся Шмырков.

Он решительно отложил ручку.

- Слушай, я так сразу не могу. Если б ты заранее меня предупредила, я бы составил конспектик, а так…

- Шмырков, ну в том-то и суть, что воспоминания должны быть спонтанными. Предупреди я тебя заранее, ты насочинял бы отсебятины.

- Угу. – Шмырков кивнул. – А ты мою фамилию не собираешься указывать?

- Ты против?

- Да. Хотя и вряд ли, но если моей жене попадется твоя статейка, ей это не сильно понравится. Как насчет журналистской этики?

Надя поправила халатик на груди, ловко распахнув его еще больше. Шмырков мужественно уставился в кофе.

- Я не журналистка. Я заплачу тебе триста баксов, хоть купишь себе нормальный пиджак. А то, видать, на золотых слитках особо не разживешься…

Было две вещи, которые Шмырков никому и никогда не прощал. Первая – наезды на Машу, вторая – наезды на свой пиджак. Он очень любил свой пиджак. В нем так удобно спалось на работе!

- Обалденно. Хочешь за триста баксов подпортить мне семейную жизнь? Кстати, забыл спросить – а ты сама-то замужем?

- Делать мне больше нечего, - Надя передернула плечиками. – Мужчины, помогающие в карьере – это приемлемо, но связывать себя на всю жизнь… вот уж нет.

- А, так ты ненавидишь мужиков?

- Презираю, - холодно уточнила Надя. – Между прочим, есть за что. Девяносто процентов недоумков, с которыми я общалась, считали меня девочкой-припевочкой, пытались опекать, а заодно и полапать, жизни учили… Ну и где они сейчас? В отстое. А я, если ты заметил, много чего добилась. Считаете, блин, что умные, тебя, Шмырков, это тоже касается, не делай обиженное лицо. Вот ты думаешь: я такая стерва бесчувственная, даже не поинтересовалась, что у тебя и как, а не приходит в голову, что мне всё-всё про тебя известно? Тася Агапова, Израиль – знаешь такую? Так вот, дружок, это мой сетевой ник.

Шмырков больно обжег язык слишком большим глотком кофе, но сохранил непроницаемый вид. Включились гены дедушки-партизана, который умер на допросе, так и не выдав теще местонахождение большой бутылки самогона.

С Тасей Агаповой Шмырков пересекся года полтора назад, убивая время в чатах. Слово за слово, завязалась оживленная переписка. Шмырков втирал «Тасе», что пишет стихи, и даже прислал ей несколько своих шедевров. Уж если сам Шмырков признавал, что его поэзия – полное дерьмо, это что-то да значило, но «Тася» сгенерировала такую бурю восторга, что он сразу заподозрил подставу. В продолжение эпистолярного диалога «израильская гражданка» возводила в абсолют каждую вторую шмырковскую фразу и выражала желание встретиться с непревзойденным Шмырковым лично, ибо он ей «чем-то близок». Шмырков нёс в ответ полнейшую ахинею.

Так вот почему письмо от Марипольцевой пришло на адрес, специально зарезервированный для «Таси» и еще нескольких виртуальных знакомых.

«Ладно, удивляться будем потом».

- Ну надо же, - выразительности шмырковского зевка позавидовал бы сам Чак Норрис. – А я всё прикидывал – ты, не ты?

Тут язык обожгла себе Надя, но у нее не было героического дедушки-партизана.

- Ай!!! Шмырков! Врёшь профессиональному психоаналитику и даже не краснеешь!

- Не вру. Я тебе полтора года дезу сливал, если ты ее хавала, то ты либо сама врёшь, либо ты – не психоаналитик, и в таком случае тоже врешь.

Надя пробормотала что-то невнятное. Шмырков готов был поклясться, что барышня употребила расхожий психологический термин «Сукаурод». Но, взбираясь по карьерной лестнице, Марипольцева приучилась быстро брать себя в руки.

- Ладно, - примирительно сказала она. – Ты, Шмырков, умнее других, прости, я тебя недооценила. Правда, извини. Просто, ну согласись хоть для разнообразия, где я, женщина, а где ты, мужик? Может, ты мне и сливал дезу, но по тебе же и так всё видно. У меня, - Надя принялась загибать пальцы, - две должности в высшем менеджменте, зарплата, а у тебя? У меня квартира пять комнат, а у тебя? У меня крыша в спецслужбе – сосед мой, генерал ФСБ, а у тебя? Я занимаюсь спортом, веду здоровый образ жизни. У меня тачка – джип лэндкрузер… а ты хоть машину-то водишь? Понятно, не водишь. Спрашивается, чего я такого не могу, что можешь ты?

Как ни крути, это было аргументировано. Шмырков потупился. А что он мог противопоставить такому набору умений, навыков и связей? Крыши в ФСБ не предвидится, машину он не водит, хата – облезлая двушка… действительно, где он, а где Надька? Он только и умеет, что прогуливать работу и все выходные пить пиво. Под рёбрышки… уже собственных рёбер не нащупаешь. Пиво… пиво… водка. Водка. Тут-то Шмырков и вспомнил о своём единственном, давно не находившем применения таланте.

Он поднял глаза на торжествующую Марипольцеву.

- Ты меня не перепьешь.

 

На улице темнело. По ту сторону стеклопакетов дневной свет привычно уступал вечерним сумеркам, а по эту сторону Надя Марипольцева никак не желала уступить Шмыркову в бескомпромиссном состязании «Кто выпьет больше коньяка». На третий час ее прибило курить шмырковские сигареты, причем она так расфокусировалась, что Шмыркову приходилось гасить после нее бычки. Иначе в комнате можно было бы вешать горные лыжи. Шмырков и сам обкурился, его даже Надькины голые ноги перестали возбуждать – верный признак никотинового токсикоза.

- Я еще в институте бросила, - объяснила Надя, прокашливаясь. – Вредная привычка.

- Что да, то да, - согласился Шмырков. – У меня как-то приятель пошел в ночной маркет за сигаретами, так ему по дыне настучали, да еще и бумажник стырили.

- Надо с охраной ходить. У нас в ЧОПе тарифы – стольник за час, баксов, естесстно… Тебе не надо охрану, а, Шмырков? Или жёнушку покараулить?...

- Да ладно, обойдемся как-нибудь. У меня сигареты заканчиваются, не возражаешь, если я в магазин смотаюсь?

- Смотайся. Только это… чтоб честно всё… по дороге – не трезветь!

- Ни в коем случае. – За сигаретами следовало сходить раньше, но достигнутая Надей кондиция вызывала у Шмыркова некоторые сомнения. Теперь сомневаться не приходилось: она не заметит, что оба кармана его пиджака противоестественно отсырели. Начиная с четвертой рюмки, Шмырков выливал туда свой коньяк – этот фокус он освоил в ходе многочисленных попоек с начальником, когда не пить было нельзя, а пить – невозможно.

…Притопав обратно с покупками, он обнаружил дверь в квартиру открытой, а Надя виднелась на балконе. Судя по звукоряду, ее конкретно рвало.

Шмырков злорадно ухмыльнулся. Пока горнолыжница занята, неплохо бы избавиться от пистолетного металлолома. Тщательно протерев оружие о штаны, Шмырков спровадил его в мусорное ведро на кухне. Идейка не из тех, за какие номинируют на Нобелевскую премию, но Шмыркову вовсе не хотелось привезти «трофей» обратно домой, а с его склерозом именно так всё и кончится. Потирая руки, он скользнул в комнату и надорвал пластиковую оболочку «восьмерки». Завершить вскрытие не сложилось – Надя появилась с балкона, причем уже не в халатике, а полностью одетая, даже в туфлях и колготках. Без Шмыркова она не теряла времени – по крайней мере, потратила его не только на два пальца в рот.

- Ты куда-то собираешься?

- Да! – взгляд у Марипольцевой был настолько мутный, что Шмырков мог спорить на собственный пиджак: куда бы она ни собралась, это будет настоящее Приключение. В херовом смысле, конечно.

- Ну так что, с пьянкой завязываем? Кто победил?

- Так, Шмырков! Тшшшшш… Я чё-то к себе в офис на пост охраны дозвониться не могу, небось, они там водку жрут. Ща мы туда быстро съездим, я всех построю, а потом вернемся и п… п… продолжать будем.

- Ты себя нормально чувствуешь?

- …мально. Дай закурить.

Шмырков выдал Марипольцевой сигаретку, но курить Надя не смогла – поплохело с первой затяжки. «Кажется, перебор, - подумалось ей. – И откуда две пепельницы, была же одна!». Кое-как отклеив сигарету от пальцев, Надя вытолкнула Шмыркова на лестничную клетку – тот едва успел подхватить с трюмо своё барахло. Вот гадство, ведь эта зараза в жопу никакая, не нарваться бы с ней за компанию. А не дать ли ей оборотку, и пусть творит что угодно, только без него?

Но шоу было такое, что или не смотрят вообще, или – до финальных титров.

 

Финальные титры едва не пошли на улице. Около подъезда они наткнулись на высокого седовласого (нет, желто-зеленовласого!!!) представительного мужчину в черном костюме и кашемировом полупальто.

- Оп-па-а-а! – сказала Надя, повисая у Шмыркова на локте. – А вот и моя крыша из фээсбе… Здрасть, дядь Сереж!

Было заметно, что дядя Сережа не любил, когда его называли «крышей из фээсбе» при посторонних. Он также вряд ли любил, когда ему блевали на голову, а именно это с ним явно только что произошло. Дядя Сережа пытался оттереться носовым платком, но серьезных успехов не наблюдалось: его пропитало вплоть до трусов.

- Надя? Нет, ты представляешь, какие скоты… ты вообще видишь, нет?! Это… это ж кто-то сверху сделал!... Уроды… Подожди, не этот твой?...

Подразумевался однозначно Шмырков, который тут же пожалел, что не может просочиться сквозь асфальт в спасительные недра канализации. Наступил момент отбросить ложное джентльменство и сделать ноги, пока не случилось непоправимое. Но в следующую секунду непоправимое случилось: Надю слегка качнуло вперед, а затем вырвало прямо на пиджак дяде Сереже.

- Надежда… - пролепетал пострадавший. Кричать он пока не мог.

- Мой компас земной, - с блистательной самоиронией отозвалась Марипольцева. Последовавшая пауза была тягостной, но непродолжительной: Надю снова вырвало. Теперь это уже точно вошло в стадию непоправимости – костюм придется покупать новый, да и полупальто готово к мусорному контейнеру в лучшем виде.

- На… На… Надежда, твою мать…

- А удача – награда за смелость, - звонко, ни в одной ноте не сфальшивив, спела Надя и дернула Шмыркова за пиджак. – А песни… За мной, быстро, бегом! – последствий содеянного она пока еще в полной мере не оценила, но бултыхающееся в коньячном омуте подсознание требовало немедленно оторваться от дяди Сережи. Шмырков был полностью солидарен: чем больше морских миль между ними и дядей Сережей, тем лучше для всех. Они припустили со всей скоростью, которую допускали заплетающиеся ноги Марипольцевой, а вдогонку неслись чудовищные угрозы, наводящие на мысль, что Надиной фээсбэшной крыше кровельные работы уже не помогут…

 

…Следующие полтора часа они колесили по городу в такси. Шмырков многословно втолковал Наде, что за руль лэндкрузера ей сейчас нельзя, и это было хорошо. Плохо было то, что Надя напрочь забыла адрес собственного офиса. Ей, сто пудов, и с поста охраны не ответили потому, что она звонила куда-то в другое место. Дрожащими руками Шмырков выключил свой мобильный: Маша наверняка его заждалась, а Марипольцева то про незнакомую звезду затянет, то с водилой ругается, а то и еще чего. Вряд ли Маша правильно поймет, если на заднем плане прозвучит: «Шмырков, ща кончим и погнали дальше пить!». Шмырков представлял себе дальнейшее развитие событий то так, то по другому, и в любых вариациях получалось что-то стивен-кинговское в экранизации Форда Кополлы. Но действительность превзошла даже сериал «Рабыня Изаура». Когда всплывшие в отуманенном Надином мозгу обрывки географических подробностей скормили GPS-навигатору, и такси добралось до цели, Марипольцева перевоплотилась в тихоокеанский ураган.

Ворвавшись на КПП, она устроила охранникам разнос, да в таких выражениях, каких не позволял себе сеньор Леонсио с неграми на плантациях. Сперва у охранников наступил «синдром дяди Сережи» - они таращились на госпожу замгенерального, но не издавали ни звука. Шмырков застенчиво мялся сзади. Если высший менеджмент – это вот ТАК, то им с Машкой на роду написано карьеры не сделать. Они и друг на друга-то орать не умеют…

Шмырков чувствовал себя средневековым колдуном, который наслал на соседей чуму и холеру, а они все перемерли, и кто будет убирать трупы? Он бы дорого дал, чтобы не присутствовать при падении на пол монитора внешнего наблюдения, который Надежда Васильевна сбросила специально, «чтобы не пялились тупо, а к телефону подходили!!!». Когда она распорядилась немедленно сдать ей табельное оружие, даже ни черта не смыслящий в чоповских делах Шмырков предугадал некоторый протест. Но, хотя затрещина старшему смены была абсолютно излишней, сразу после этого блевать ему на бронежилет не следовало просто категорически.

Пока Надя препиралась со всеми и с каждым в отдельности на тему, что если ее тошнит, то это не их собачье дело, кто-то из охранников за спинами товарищей связался то ли с самим генеральным, то ли с хозяином конторы. Неизвестный (Шмыркову) VIP мигом перезвонил «замше» на сотовый – Надя глянула на определитель номера, сказала «Аллё, это я» и умолкла. Присутствующим сразу стало легче дышать, а вот Надя дышала всё чаще. Она еще пыталась оправдываться, но это как с Гримпенской трясиной: чем больше барахтаешься, тем глубже увязаешь, а сверху тебя еще и псина мистера Стэплтона обгладывает.

- Я? Рассказала таксисту, что мы кидаем налоговую через… через что?! Не припоминаю… а откуда вы зна…

- Где наша печать? Ой… По ходу, где и моя сумочка… а где моя сумочка? Там же, где наши коды «Банк-клиент»??? («В такси», - подсказал Шмырков).

- Нажралась? Да нет… так… выпила чуток, с кем не бывает. Но я в фо…

- Ничего подобного, я не... Блевала с балкона? На голову генералу? Послушайте, это, в принципе, не проблема, - Шмыркову вспомнился какой-то импортный политик, то же самое сказавший на пресс-конференции о мирных иракских гражданах, угодивших под бомбовый удар.

Разговор прекратился в одностороннем порядке, Надя надрывно всхлипнула, уронила трубку и жалобно сказала:

- Откройте нам, пожалуйста, дверь.

 

- Надь, это что сейчас было? – спросил потрясенный Шмырков, когда они покинули «объект».

- Меня уволили, - тихо, с хрипотцой ответила Надя. – А тот бомбила, которого ты, блин, поймал – помощник моего шефа.

Надя была потрясена не меньше Шмыркова. За неполный вечер ей удалось: А) отделаться от надежнейшей «крыши»; Б) вылететь с одной из своих руководящих должностей и В) учитывая пункт «А», вторая должность, скорее всего, тоже сделает ей ручкой в самом обозримом будущем. После разговора с Самым Главным, а еще потому, что свежий ночной воздух развеял хмель в голове, Надя осознала: чисто из принципа не позволив обогнать себя в количестве выпитого коньяка, она в рекордный, достойный книги Гиннеса срок пропила всю свою карьеру. Вот уж попадалово так попадалово, похлеще, чем, блин, Клинтон с Левински, он хоть удовольствие получил. А ей какое удовольствие? Еще и сушняк, как будто остального мало.

Расставаясь – теперь уже навсегда – со Шмырковым, она ох как сожалела о том, что ей не хватило надругаться над этой скотиной десять лет назад. Нет же! Надо было выцепить его в онлайне и опять ставить на нём психоэксперименты, чтобы после, назначив свидание, ткнуть придурка мордой в его наивность и тупость.

У Шмыркова имелись свои напряги: ему было необходимо срочняком выдумать правдоподобную легенду, объясняющую его отсутствие в супружеской постели аж до трех утра.

- Н-н-ну… - пожал он плечами, глядя вслед растворяющейся во мраке Марипольцевой. - Меньше надо пить.

Надя шла куда-то в никуда и горько плакала по всем трём пунктам: «А», «Б» и «В». Ей еще предстояло выяснить, что есть и пункт «Г» - одна из «двух пепельниц» находилась в трех сантиметрах от места на столе, где перед выходом Надя оставила непотушенную сигарету. Она-то и была настоящей…

 

«Пожар, начавшийся вчера около десяти часов вечера в одном из зданий жилого комплекса на юго-востоке Москвы, полностью уничтожил два этажа и усилиями пожарных бригад ликвидирован только к полуночи. По предварительным данным, очаг возгорания находился в квартире, принадлежащей московской бизнес-леди Н.Марипольцевой. На кухне квартиры найден пистолет, из которого в январе прошлого года был застрелен совладелец элитного салона психоанализа, до последнего времени возглавляемого Марипольцевой. Возможно, бизнес-леди будет предъявлено обвинение в совершении или организации убийства. Пресс-секретарь салона отказался от комментариев, сославшись на то, что госпожа Марипольцева накануне уволена решением совета директоров».

Шмырков утёр скупую мужскую слезу. Ну до чего ядреная горчица, прям в голову даёт. Интересно, когда эти акулы коммерции успели уволить Надьку «накануне»? Накануне она еще собирала материал для своей супер-статьи. Перестраховщики, блин.

- Милый, - в комнату заглянула Маша. – Ты вчера выкинул пистолет?

- Выкинул, Машенька.

- И как? Удачно?

Шмырков дожевал сосиску с горчицей и запил холодным чаем.

- Ты даже не представляешь, н а с к о л ь к о удачно, - глубокомысленно чавкнул он.

(с)

[Гость Гадя Петрович Хренова]

давненько я не заходил в эту тему, да впрочем, в сам раздел последнее время заходить и не хочется есть на то веские причины, которые многим, наверное, не понятны... жирный шрифт превалирует и ждет признания... обсуждения стихов стираются подчистую, если высказывания на их счет не импонирует тому, кому не нравится ... критика маразм полный

ладно, рассказ, который, думаю, настроит многих попросту на позитив

и этот рассказ хочется, чтобы многие прочитали именно сейчас

 

ТИРАМИСУ

Года полтора назад. Армения, Ереван.

Тигран. Уролог. Коллега.

Человек настолько же прекрасной души, насколько ужасной неблагообразной наружности.

Представьте себе маленького, тощего, востролицего человека. С походкой юного Клинта Иствуда. С улыбкой Гуинн Плена. С носом, подсказывающим, что обезьяна, бывшая его предком, согрешила с горным орлом. Представьте же, что весь двухмиллионный город знает доктора Тиграна и абсолютно все отзываются о нем, как о своем лучшем друге. Я не исключение.

Так вот. Тигран, получив медицинское образование и 8 лет оттрубивший у известнейшего профессора, постиг абсолютно все тайны урологии и... не был женат. Ко всему этому добавьте происхождение истинно горное. Причем не просто горное - а именно Лорийско-горное.

-Открыли родильный дом.

-Для женщин?

-Идет дождь.

-На улице?

Все подобного рода анекдоты придуманы именно про Лорийцев. Их доброта, гостеприимство, кристальная наивность и способность любить огромным, громаднейшим сердцем никем и никогда не была поставлена под сомнение.

Именно такой человек встретился мне на пути, и именно в гротескно-лорийском варианте.

И он не был женат. К женщинам он предъявлял самые громадные требования. Ум, красота, скромность, происхождение, походка, одежда - все имело значение. Посему до 30 лет - не сложилось...

И тут вдруг... Да, как в плохих романах - появляется она. Врач. Знание 5 иностранных языков. Восхитительно красивая. Умная, талантливая... И т.п. Но, получившая узко-специализированное образование в Москве. Соответственно, как говорят в маленькой горной стране, человек, повидавший мир. Ибо кто видел Москву, тот видел все.

...и очень уж не хотелось Тиграну ударить в грязь лицом. Все должно было быть благообразно - ухаживания, конфетно-букетный период, блестящие, остроумные шутки... Он поставил себе цель, словом, понравиться этому воздушному существу (девушке. Просто девушке. Обычной, смертной девушке. Но что не сделает любовь в сердце 30 летнего холостяка...)

-Диланян..., голос Тиграна был необычайно тих, он, как будто бы стеснялся.

-Что случилось, родной? - не на шутку встревожился Диланян, впервые за полгода видя этого человека подавленным, без озорных чертиков в смоляно-черных глазах.

-Слушай... Ты же пожил в России...

-Да. Что, нужно что-нибудь оттуда?

-Нет. Мне твой совет нужен, понимаешь...

-Тигран, дорогой, чем я тебе могу помочь? - Тревога в голосе Диланяна достигла апогея, он просто видеть не мог Тиграна таким.

-Понимаешь... Как бы тебе это сказать... Ну, влюбился я в одну фею... Воздушную, прелестную, умную...

-Угу... - Диланян терпеливо слушал возлияния души своего друга, которые крутились вокруг таинственной особы. Судя по его словам - эта особь женского пола была сплошным сосудом добродетелей. И про все эти добродетели в подробностях Диланян терпеливо слушал...

...В общем, - завершил свой любовный спич Тигран, - я назначил ей свидание.

-Ого! Молодец!

-Не ухмыляйся ты так плотоядно, я же с чистыми намерениями - в момент взбесился Тиго, - я на ней жениться хочу, на свидании будут мой брат Армен и его жена Арусяк!

-Кхм... Не понял... А они тебе зачем? - Диланян давно и безвозвратно был испорчен прекрасным городом, мегаполисом, Златоглавой Москвой. Ему было не понять, зачем надо было на свидание звать своего же старшего брата и его жену.

-Ну пойми ты, у нас так принято! Не могу же я ее сразу позвать одну куда-нибудь! Она же не пойдет!

-Оххх... - этим вздохом Диланян с силой подавил в себе глупый вопрос о причинах, по которым эта весьма прекрасная незнакомка не пойдет одна на свидание. Также старательно загнал смех обратно куда-то в бронхи и начал надсадно кашлять.

-Понимаешь, Ов джан, - несмотря на пустую ординаторскую, перешел на шепот Тигран, - дело в том, что... Ну, она знает жену моего брата и поэтому я могу на первое свидание ее позвать без родителей!

Диланян продолжал кашлять.В его голове крутилась лишь одна мысль - что он тут делает? Неужто он попал в Сицилию, где взрослую девушку зовут на свидание с родителями?

-Ну, в общем, просьба у меня к тебе такая... Ты, как человек цивилизованный, не горный... Ну ладно, горный, но цивилизованный, - увидев возмущение на лице друга, поправился он, - в общем, ты скажи мне, как мне сделать, чтобы наверняка понравиться ей?

-Ну... Будь самим собой...

-Ты смеешься, да? Ей, огненной фее, нельзя показать мою чабанскую сущность! - страшно испугался Тигран, - о чем ты говоришь?

-Слушай. Она нормальный человек. А тебя не любить невозможно. Тебя обожает весь Ереван с окрестными селениями и дачными участками. Тебя принимают как родного во всех уголках Армении. В чем проблема-то?

-Ну...

-Когда свидание?

-Завтра.

-Вот и отлично! Спокойно пойдешь на это свое свидание. И все будет хорошо! - тепло сказал Диланян, понимая, что в таких делах давать какие-то советы просто неприлично.

Казалось бы, разговор на этом закончился...

 

ЗАВТРА.

 

 

Утро. Безмятежное, раннее ереванское утро. Почти лето. Тепло. Лепота. Диланян только зашел в ординаторскую, медсестра только принесла горячий, ароматный кофе, Диланян только сел, отхл-censored- кофе, прикрыл глаза, наслаждаясь... Лучше бы он этого не делал. В смысле - не закрывал бы глаза. Или бы не открывал. Открыл он их на знакомый утренний окрик: "Родной? Доброго света тебе!" и испытал жутчайший когнитивный диссонанс. Потому что вместо привычных джинсов, майки и страшного лица он увидел...

Лакированные, закрытые наглухо туфли на штиблетах. Ослепительно белые носки. Явно синтетические. Штаны. Синие. В тонкую вертикальную полоску. Рубашку. Невозможно голубую рубашку. Галстук. Синий. В полоску горизонтальную. Золотую бляху на галстуке, граммов этак на 30. Пиджак... Клубный. Светло-коричневый в зеленую редкую полоску... Ни разу не летний, почти твидовый. Запихнутый в нагрудной карман кусок ослепительно белой (явно синтетической) ткани, символизирующий платок. Непроницаемо-черные солнечные очки. Китайские. С надписью ReiBin. C золотистой оправой. Голда на пальце граммов этак на 30. Полную завершенность картине давала шевелюра. Гель с эффектом "мокрых волос", довольно редкие волосы Тиграна и безумно старательный человек, причесавший ЭТО редким гребешком создавали эффект "мне только что облизала голову корова со странной болезнью языка под названием "редкошипастый язык и повышенное слюнеобразование".

 

Представили? Смешно вам, да? А вот Диланяну смешно не было. Ему было страшно. Потому что стоящий перед ним человек находился в полной уверенности в своей неотразимости. Нет, он действительно был неотразим. Ибо при приближении и традиционных объятиях Диланян задохнулся. Была когда-то такая туалетная вода - "One man show", помните? Сладковатый, тяжелый, даже приторный аромат, заставляющий задумываться о третьеразрядной кондитерской, где шоколады наполняют некачественным коньяком. Так вот, оказалось, что по случаю своего первого свидания Тигран открыл подаренную ему по поводу окончания института коробку, вынул оттуда "Вах, дАрАгой, сами хароши духы тэбэ дарю, да?" и надушился ими. Нет, не надушился. Он ими помылся. Как в анекдоте - "случаи разные бывают"...

 

В этот миг Диланян понял, почему его друг так настойчиво просил проконсультировать его по поводу свидания. Также он понял, что пускать в таком виде Тиграна на свидание... Да что там - его в таком виде даже в маршрутку пускать нельзя было! Диланян тяжко вздохнул и начал судорожно вспоминать все номера журнала XXL, где было написано, как должен одеваться человек на первое свидание... Однако Тиграна задеть очень, ну просто очень не хотелось.

Дождавшись момента, пока тот скинул с себя весь этот ужас и надел операционную форму, Диланян тайком подсмотрел его размеры, довольно скромные для такой огроменной души, во второй раз тяжко вздохнул, попросил медсестер прикрыть его и умчался в бутик "Hugo Boss". Но если Вы подумали, что Диланян когда-то был миллионером, то вы резко ошиблись. Диланян там купил всего лишь летнюю рубашку. Зашел в бутик рядом, купил ремень. Простой такой, Petek. Там же приобрел пару нормальных, человеческих носков. С ощущением тяжкого греха и с опустевшим кошельком решил он обувь и штаны оставить те, которые были. Выглядели они сущим кошмаром, но Диланян надеялся, что Всевеликая Фея Всея Души Тиграна воспримет это как желание человека капитально постараться ради нее. Последним приобретением был галстук. Нормальный, веселый галстук, а не удавку в стиле "у нас сегодня в деревне умерли все. Кроме меня".

Чувствуя себя мамой, Диланян вернулся в больницу. Как раз вовремя. Тигран уже вполне был одет и страдал рецидивом редкой коровьей болезни, пытаясь пригладить сбившиеся и прилипшие к хирургической шапке волосы.

-Тигран, сядь. До твоего свидания еще часа 3...

-Ну, я хочу выглядеть идеально! Я в жизни не проводил перед зеркалом дольше 30 секунд!

-А...

-Слушай, как думаешь, волосы в носу обрезать?

-Обязательно. А как же! - предмет разговора, по скромному мнению Диланяна полностью пропитался гелем для волос, в виду того, что Тигран периодически трогал эти разнесчастные волосинки. Складывалось ощущение, что у Тиграна под носом - зачатки гитлеровских усов.

-Хорошо... А так, вообще, что скажешь?

-Тебе честно сказать, или похвалить? - мрачно бросил Диланян, открывая окно. Находиться в маленькой ординаторской было решительно невозможно.

-Ну... Мне уже профессор сказал, чтобы я больше не напивался сладкими ликерами, уж лучше водочный перегар, чем этот запах... - смутился Тигран.

-Кхм... Тигран, давай я тебе скажу несколько вещей, а ты просто подумай, хорошо?

-Давай...

-Вот в этих пакетах - некоторая одежда. Давай ты их примеришь... после того, как пойдешь в душ и изведешь на себя литр хлоргексидина и полкило хозяйственного мыла, хорошо?

Тигран, прочитав в глазах Диланяна мрачную решительность, понуро поплелся в душ. Появился он через полчаса, в белом врачебном халате на голое тело и с сильно заметной... эрекцией.

-Тебя так возбуждает запах хозяйственного мыла? - удивился Диланян.

-Да нет... Просто я тер его, тер... Ты понимаешь, - Диланян никогда не видел Тиграна столь смущенным, - я же в эту область больше всего брызнул...

-Зачем??? - зная Тиграна, как сверхчистоплотного человека, поразился Диланян.

-Ну... Я же им писаю... Вдруг я в кафе захочу пописать, и одна капля, которая останется в уретре, станет вонять...

-Господи... - простонал Оганес, - за что мне это? Одевайся.

Приодевшись, Тигран приобрел благопристойный вид в меру веселого, нормального молодого человека... В лакированных штиблетах.

-Снимай это ужасное, невыносимо маскулинное кольцо с руки - в Диланяне проснулись феминистские чувства, даже его голос стал капризным.

-Это кольцо моего достопочтеного прадеда! - возмутился Тигран, - это...

-Да, я знаю, в этом кольце было все богатство твоего деда. И делал его местный деревенский кузнец. Снимай.

Тигран безропотно подчинился.

-А теперь расскажи мне, о чем ты с ней будешь беседовать, такой красивый.

-Ну... Она офтальмолог... Я вчера учебник по офтальмологии проштудировал...

-Идиот... - простонал Диланян, - ты думаешь, ей офтальмологии не хватает на работе?

-Ну... Я даже не знаю... - Тиго был готов заплакать.

-Так. Теперь, брат, слушай мою науку. Куда ты ее собираешься вести?

-В театр...

-Театр - это хорошо. А потом?

-Ну... Я не знаю...

-Тебе надо ненавязчиво пригласить ее в кафе. И как сделать, чтобы она пошла наверняка?

-Как?

-Договорись с Арменом, братом своим, пусть выходят из театра быстро. У женщин мочевой пузырь слабый, поэтому нельзя ей давать возможность зайти в театре в туалет.

-Да как ты смеешь? - моментально озверел Тигран.

-А что, ты думаешь, что она не писает? - искренне удивился Диланян, впервые наблюдая человека, верующего в "принцессы писают оранж-содой, а какают розами".

-А... - Тигран был сбит с толку.

-Короче. Как только выйдете - пройдитесь по Абовяну. Там есть кафе - "Артбридж", приличное заведение, я договорюсь с владельцем. Вот туда и предложи зайти и попить холодной воды, журчащей, как горная речка. Даже если она очень волевой человек и думает, что сможет терпеть до дому, именно эта фраза заставит испытать ей императивный позыв.

-Да ты хитрый, я смотрю - воодушевился Тигран, - а я несколько дней мучался вопросом, как пригласить ее куда-нибудь посидеть, но так, чтобы это не выглядело безобразно пошло.

-Почему пошло? Ты же ее не в стриптиз на всю ночь зовешь?

-Да как ты смеешь?

-Ты это уже говорил, Тиг, успокойся. Слушай дальше. О чем ты с ней будешь говорить все-таки?

-Ну, я не знаю...

-С женщиной, дорогой мой, с любой женщиной, нужно говорить исключительно о ней самой. Восхититься ее прической, например, сделать ей комплимент, попросить рассказать, что ее мучило в детстве и был ли у нее любимый попугайчик... Но очень важно очень внимательно ее слушать. Не перебиваясь на мобильник, не моргая и даже не дыша!

-Кхм... Да? - столь великого сомнения в голосе Тиграна Диланян никогда прежде не слыхал.

-Ага... И когда она будет рассказывать, что ее попугай говорил слово "Лифчик", не стоит краснеть, а надо сдержанно улыбнуться. Когда же она расскажет, как попугай улетел в открытое окно и там ее сцапал и нагло сожрал толстый черный кот, надо с полурычанием в голосе прошептать: "Ненавижу кошек. Бедная, бедная птица..." Когда же ты увидишь, что она сейчас расплачется, просто положи на ее руку свою ладонь. Только предварительно вытри ее об штанину, ты меня понял?

-А... А зачем?

-Да потому что, дурья твоя башка, твоя ладонь к этому моменту будет покрыта липким потом, а женщины этого не любят, неужели не понимаешь? - Диланян явно терял терпение.

-А как я ей ладонь на ее руку положу?

-Вот так, - показал потерявший всякое терпение Диланян. - И не надо эту ладонь сжимать, мять, пальпировать, искать у нее добавочные сесамовидные косточки или признаки ревматоидного полиартрита, понял? И гладить не надо. Вот так делать не надо! Понял?

-По...По... Понял...

-Так, что ты ей будешь предлагать кушать?

-Ну, что захочет, то и пускай скажет официанту...

-Нет, милый. Ты мужчина, ты должен что-то предложить!

-В этом твоем Артбридже дают шашлык? Кябаб?

-Ты с ума спятил? Нет, я у тебя спрашиваю, ты с ума сошел, объясни мне?

-Э-э-э... Почему?

-Да потому что НИ ОДНА УВАЖАЮЩАЯ СЕБЯ девушка не будет на первом свидании, тем более - в 10 вечера жрать шашлык! Кябаб! Каурму! Арису! Толму тоже не будет! Ты как себе представляешь, во что превратится ее помада после всех этих отвратительно калорийных питаний?

-Э-э-э... Сотрется...

-ВОТ ИМЕННО! А ЕЙ, ГЛУПЫЙ, НАДО ТЕБЕ ПОНРАВИТЬСЯ, ПОНИМАЕШЬ? Надо сделать так, чтобы ты сгорал от любви к ней! Для нее отсутствие помады на губах - то же самое, что для тебя - дырявые носки! Хотя нет, с твоими лакированными штиблетами никакие дырявые носки тебе не страшны...

-Как это... Это мне надо ей понравиться... Это я хочу на ней жениться... - Тигран жутко обиделся и стал походить на капризного ребенка.

-Дурья твоя башка, - незлобиво выругался Диланян, - дурья твоя башка... И как только ты дожил до 30 лет и ни одна тебя еще не заарканила, а? Объясни мне...

-Ну, я не знаю...

-Да повезло просто! Просто повезло! По-вез-ло...

-Ну, может быть...

-Короче. Предложишь ей тирамису. И чашку зеленого чая.

-Э-э-э... Что???

-Скажешь слово в слово следующее: "Знаешь, в этом заведении делают лучшее в городе тирамису. А чай сюда поставляет Ронненфельдт. Попробуй, тебе понравится"

Тигран повторил.

-Тигран...

-Что?

-Тигран, ты не на похороны идешь. Ты не в свой последний бой идешь. Ты улыбнись, хорошо? И скажи это все уверенно. Уверенно, понял?

-Понял...

-Дальше ты ее проводишь домой. Позвонишь по этому номеру, здесь все машины - новые "Волги". Позвонишь, спросишь, мол, машина уже стоит? Она будет там стоять. Плевать, сколько он будет ждать, но я ее закажу заранее. Понял? И музыку соответствующую закажу.

-Я хотел вызвать машину из Такси - сервиса "Такси? Только Мерседес!"

-Тигран, объясни мне, зачем эти понты? Ну зачем?

-Ну... Мерседес... Хорошая машина...

-Вот когда вы поженитесь, купишь для нее хоть мерседес, хоть БМВ, а сейчас тебе незачем понтоваться. Ты же не шлюху дешевую снимаешь на ночь!

-ДА как ты можешь!!!

-Вот. Я и говорю - НЕ. НЕ шлюху. Понял?

-Эээээ...

-И когда ты ее проводишь, поднимись с ней до дверей, а когда тебя пригласят войти, ни в коем случае не соглашайся! Ни в коем случае!!!

-Почему???

-Потому что тебе нужен повод, чтобы официально зайти к ним, дурной!

-И что я должен сделать?

-Когда тебе предложат войти, ты, во-первых, извинись, что припозднились. Этим ты покажешь, что уважаешь ее родителей. Во-вторых - извинись еще раз, и скажи, что уже поздно и тебе неудобно. Этим ты покажешь - что ценишь их сон. И под конец твердо пообещай им, что зайдешь к ним завтра, дабы разделить кусок их хлеба. Тем самым ты продемонстрируешь уважение к их очагу. Понял?

-Да...

-Иди... С Богом, - перекрестил спину друга Диланян, а потом безнадежно махнул рукой и стал звонить в ресторан Артбридж, в такси-сервис...

 

На следующий день. Суббота. Кафе. Действующие лица: Диланян с растерянным лицом и старший брат Тиграна - Армен.

-Диланян, это ты надоумил его пойти в театр? - тяжкий голос Армена ничего хорошего не обещал.

-Э-э-э... Нет, это, вообще-то, он сам...

-А ты знаешь, что он в последний раз в театре был... Никогда?

-Кхм... А какой спектакль шел?

-"Княгиня замка"!!!

-Ну и что?

-Ты хоть можешь себе представить, как вел себя Тигран, когда эта самая княгиня сначала начала соблазнять младшего сына Бека, потом старшего, потом его самого? - неописуемое страдание было на лице Армена - этот человек явно пережил тяжелый стресс.

-К... К-КАК???

-Он начал громко шептать, чтобы Элина не смотрела это бесстыдство и позор армянской нации! Актриса, которая в момент шепота находилась в обморочной роли, аж задохнулась от бешенства! Она кашлять начала!!!

-Боже мой...

-Нет, ты не думай, она выкрутилась, высокий профессионал, все-таки... Но момент был безнадежно испорчен!

-И что дальше?

-Дальше, когда мы выходили, я по твоей просьбе заторопился, но этот болван остановил нас всех и многозначительно сказал, мол, подождем, может женщины хотят в туалет? У них ведь слабый мочевой пузырь!!!

-Господи...

-Элина сказала, что все хорошо, при этом стала пунцовой, а моя жена заржала так, что пунцовым стал я!

-Зачем он это сделал?

-Я не знаю!!!

-А я догадываюсь... Ну да ладно... Что потом?

-Потом мы пошли вверх по Абовьяну! И он предложил зайти в Артбридж!

-Ну, в общем, как я его и учил...

-Но ты ведь наверняка не учил его, что нас всех надо пригласить в лучший bookstore-кафе по причине, что там туалеты однозначно чистые! Что там туалеты чистят каждые полчаса! А у женщин слабый мочевой пузырь!!!

-М-м-м-м-м...

-Это только начало, Диланян! Это только начало!!! Я такого свидания никогда не видел!

-Что он еще сотворил?

-Он предложил покушать нам всем десерт и попить зеленого чаю. Когда я сказал официанту, что все-таки хочу кофе - он взбеленился, и стал кричать, что чай сюда поставляет сам Рокфеллер!

-Рокфеллер???????????

-Да это фигня!!!

-???

-Ты знаешь, почему он так занервничал, и начал орать на меня? Знаешь? Нет?

-Не знаю...

-Да потому что он, предлагая десерт, произнес дословно следующую фразу: "В этом заведении делают лучший в мире куннилингус"!!!!

-ЧТО???? Я ему про ТИРАМИСУ говорил!

-Диланян. Ты знаешь, почему мой брат не поехал со мной в Штаты 8 лет назад?

-Нет...

-Да потому что у него патологически нет способностей к языку!

-Как это нет? Он читает англоязычную и русскоязычную литературу...

-ЧИТАЕТ!!! Ты когда - нибудь слышал, как он говорит по-английски или по-русски?

-Нет..

-ОН ПУТАЕТ СЛОВА, КОГДА ПЫТАЕТСЯ ГОВОРИТЬ НА ЭТИХ ЯЗЫКАХ!!!!!!! ОН ВООБЩЕ ПУТАЕТ ВСЕ НОВЫЕ ТЕРМИНЫ!!!

-Господи... И как среагировала Элина?

-Стала пунцовой, конечно. По-моему, от раздирающего ее смеха.

-И что дальше?

-Дальше Тигран понял, что ляпнул что-то не то и угрюмо замолчал. Положение спас Эдгар, официант, твой знакомый, кажется.

-Да...

-Он сказал, что торт с Кюрасао, к сожалению, закончился, но у них есть отличное тирамису!!!

-Ну да, я просил его подержать пару свежих...

-Тигран воспрял духом! И заказал тирамису...

-И что дальше?

-Дальше, дорогой мой, он начал расспрашивать у Элины, не было ли у нее домашных животных. Оказалось, что не было.

-Господи...

-Тогда он начал с ужасным фальшом в голосе рассказывать, что у нее в детстве был говорящий попугай! И говорил этот попугай слово "лифчик"!!! В этом месте он страшно посмеялся! Так, что все посетители повернулись к нам!

-О, Боже... нет...

-Дальше она рассказал, что как-то оставил окно и клетку открытыми, попугай взлетел и был съеден соседской кошкой. Он рассказывал об этом минут пятнадцать, с такими ужасающими, леденящими душу подробностями, что если бы я не был его братом, то поверил бы, что так оно и было! Эта картина - обрызганный кровью подоконник и хруст ломающихся в зубах кота шеи попугая до сих пор перед внутренним взором!

-Кошмар...

-Элина заплакала... Моя жена тоже... Я курил одну сигарету за одной...

-...

-Тигран зачем-то положил ладонь на руку моей жены и начал успокаивать ее, приговаривая, что ненавидит кошек.

-Твоей жены???

-Да.

-Зачем???

-Не знаю...

-И что дальше?

-Дальше мы поехали провожать Элину...

-Так.

-Понимаешь, я с женой вышел раньше...

-И что?

-Так он домой явился в пять утра. Совершенно непотребного вида!

-С горя напился?

-Куда там... Зашел познакомиться с родителями... Выпил с отцом Элины...

-Кошмаааар...

-Короче, надо найти ему другую девушку...

-Надо. А об Элине забыть. Как о страшном сне.

-Ага...

 

Через несколько часов. Больница. Ординаторская

 

-Здравствуй, родной. Заходи.

-Диланян... Сделай доброе дело... Сходи в реанимацию...

-Тебе плохо?

-Да. А у них всегда есть рассол...

 

 

Через полчаса после испития рассола

-Ну что ты так на меня смотришь?

-Как?

-Задумчиво и с жалостью?

-Да нет...

-Смотришь, смотришь... Я же вижу... Ну и осрамился же я...

-Кхм.. Ну, может, все не так страшно? - таким голосом обычно сообщают родственникам пациента, что "мы делаем все, что можем, но..."

-Ну, наверное...

-Слушай, мы же с тобой все отрепетировали... Как же...

-Ну откуда я знал, что эта бесстыжица сиськи свои народу честному показывать будет? И Элине?

-В театре?

-Ага. И чем, спрашивается, стриптиз уступает театру? Там тоже сиськи показывают! - бесился Тигран.

-Кхм... Ну, что я могу тебе сказать..., - не нашелся сразу, что ответить Диланян.

-В стриптизе хотя бы при всем народе не делают вид, что трахают кого-то!

-Ладно, хрен с этим... Ты зачем им всем предложил в туалет-то сходить в театре?

-Ну, мне ее жалко стало... Я делал шаг и меня мучила мысль, что она ходит и испытывает импеативный позыв... Бог мне такого не простил бы, если бы я не предложил...

-Лориец... Как я мог забыть, что ты лориец... - Диланян схватился за голову, понимая, что не учел главную особенность этого человека - неспособность делать кому-то больно.

-Ну вот ты сам подумай! Она из вежливости молчит! А у меня совесть не спокойная! Я же знаю, что ей хочется в туалет! Но она же стесняется! Хотя чего стесняться после такого спектакля - порнография почти 2 часа!

-М-да...

-Ну она и сказала, что не хочет в туалет... А я же знаю, что у женщин мочевой пузырь слабый! Уретра - то короткая, мочу долго держать не могут!

-Ну да...

-Ну вот я и предложил зайти в Артбридж, так как там самые чистые туалеты! Европейский класс обслуживания!

-Блин... Понятно...

-Потом этот торт, будь он неладен... Я же слова путаю новые, всегда... Я тебе не говорил...

-Объясни мне, что общего между куннилингусом и тирамису?

-Я не знаю! Не знаю я! Я слова путаю!!!

-Ну хорошо. А что за история с попугаем?

-Ну блин, ты же сам велел говорить с ней о домашних животных! А у меня из домашних животных в детстве только вши были!!! Я их ловил и кидал на печку! Они так взрывались!

-Фу, гадость...

-Ну, я и решил рассказать про попугая... Так, как ты рассказал... - смутился Тигран.

-Ясно... А зачем руку жены брата гладил?

-Понимаешь... Мне вдруг страшно стало... Жену брата-то я знаю, с братом объяснюсь как-нибудь...

-Ну, а чего с папой Элины пили?

-Водку!

-???

-Так ведь меня не родители пригласили зайти! Меня Элина позвала! А я очень хотел в туалет!

-Императивный позыв? - с ужасом прошептал Диланян

-Ага...

-И ты зашел...

-Да. Отец Элины, дядя Фердинанд, предложил отломить кусок хлеба в их доме... Не мог же я отказать...

-Угу... Действительно не мог... Ты вообще никому и ни в чем отказать не можешь...

-Потом он достал тутовую водку...

-И ты выпил за благосостояние их очага, за здоровье их детей, племянников, троюродных тетушек, соседей...

-Да...

-Ну, что могу тебе сказать... Встретишь другую девушку, ошибок этих не повторишь... - "Придумаешь новые", чуть не ляпнул Диланян...

-ЗАчем новую? Какую новую? - встрепенулся Тигран

-Ты... Дружище, ты только не волнуйся... Но, когда ты ей позвонишь, она откажется с тобой куда-то пойти. Вежливо, но твердо скажет: "как-нибудь в другой раз" - убежденно произнес Диланян.

Но неисповедимы пути Господни... Следующая фраза заставила Диланяна понять, что он ничего не понимает в женщинах. Никогда не понимал. И умрет, даже не приблизившись к тому, чтобы понимать женщин.

-Родной, но ведь она сама мне сегодня позвонила... И пригласила на свой день рождения... У нее завтра день рождения... Ты же подменишь меня на дежурстве?

-Конечно, подменю, - после продолжительной паузы ответил Диланян...

 

P.S. Через 2 месяца Тигран и Элина поженились. Скоро у них родится малыш. Более счастливой и любящей пары мне пока что видеть не приходилось...

[Гость Гадя Петрович Хренова]

ПРИВЕТ, РОМАШКИ! (почти по Земфире )

 

Младший брат заглянул в ее комнату. Вот еще, любопытный тип.

 

- Опять на вокзал пойдешь завтра? – спросил он ее.

 

- Не твое дело и нечего следить за мной. Иди спать, поздно уже. – все это она сказала, не отрывая взгляд от мелкого рисунка.

 

- А ты не воняй своим лаком.

 

- Иди уже себе, и вонять не будет.

 

- Не пойду, ты тоже не спишь!

 

- Маааам! Скажи ему!

 

И закрыла дверь в свою комнату. Не до того ей, а если он такой умный, то пусть математику делает сам. Через минуту она убрала флакон с глаз долой и наклеила марки на приготовленный конверт. На языке остался сладковатый привкус, который щекотал и дразнился. Конверт она отвезет в соседний поселок, чтобы опустить в синий почтовый ящик. Это было как волшебство – отправлять себе письма.

 

На следующий день, в четверг, Настя проснулась раньше, чем обычно, подождала, пока сон ушел, как вода во время отлива, прислушалась к звукам на кухне – мама готовит что-то вкусное. Вытянула руки вверх и зажмурилась, зевая.

 

До вокзала было сорок минут ходьбы, но разве это много, это глупые пустяки. Взяла кусочек пирога с яблоками, шла и откусывала его на ходу, стараясь не запачкать ногти, которые рисовала вчера целый вечер в свете настольной лампы.

 

Почту в поселок привозил приятный молодой человек на велосипеде. По четвергам он подъезжал к зданию железнодорожного вокзала, который служил местным почтовым отделением, перекидывал одну ногу через сиденье велосипеда и останавливался, чтобы поправить сумку на плече.

 

А она уже стояла возле входа, как месяц назад, когда увидела его в первый раз. Чуть не столкнула его тогда, выбежав из двери на улицу, махая рукой Машке, которую заметила через окно.

 

- Ух-ты, черт! Ушиблась? – в темных глазах сверкал интерес и он совсем не сердился, поднимая разбросанные газеты.

 

Настя больно ударилась ногой о велосипед и он растирал ушибленное место, отведя ее в сторонку. Она смущалась, потому что боль уже ушла, а она молчала, не останавливала его руку, смотрела вниз. Такие длинные сильные пальцы, не отпускай, пусть так и будет. Пусть тепло поднимается вверх, под платье, никто не узнает. Когда он закончил, она сказала «спасибо» и быстро ушла.

 

В следующий раз он привез ей полевые ромашки вместе с конвертом, она смутилась случайного касания рук, опустила глаза, делая вид, что вдыхает запах, испачкала нос в желтой пыльце, от чего он потом смеялся и говорил ей что-то приятное. Внутри поворачивались какие-то маленькие рычажки, его голос входил в нее через сплетенные пальцы, как ключ в замочную скважину.

 

Прошла еще неделя сладких мучительных ожиданий и снова четверг, она стоит возле здания вокзала, такая худенькая, в простом платье, на фоне белой стены вокзала, и смотрит вдаль на дорогу, прикрывая глаза и веснушки от солнца. Ей так хотелось, чтобы он взял ее за руку, гулять через поле, далеко-далеко, срывать цветы, смотреть вместе на небо, примяв спиной густую траву, слушать, как стучит у него в груди. Так близко – всего несколько сантиметров, от сердца до сердца. О чем он сейчас думает?

 

Увидела вдалеке велосипед, сделала вид, что совсем не смотрит в ту сторону, а сама тайком улыбалась. За пять минут до счастья.

[Dark angel 662]

Рузанкина Наталья

 

Король и Тварь

 

Он любил ее, но она не была человеком, маленькая мягкая Тварь в ледяном шелке французского пеньюара, с хищно подпиленными ноготками и с гривой темно-красных локонов по плечам. Я говорила ему, что она не человек, но он не верил, он любил ее, в сорок семь, как любят в семнадцать -- по щенячьему восторженно и глупо. Его любовь была растерзанным животным, мясом и кровью, которыми питалась Тварь, и когда хищница выпархивала из спальни в кремовом тумане чего-то французского, чего-то великолепного до слез, я видела следы пожираемой ею любви, следы крови на маленьких, жадных губах. Он был моим отцом, и я любила его больше всего на свете. О Твари я узнала случайно…

 

В то утро, лениво взбалтывая в чашке тяжелый, цвета топаза, чай, и обламывая цукаты со вчерашнего пирога, я сидела на кухне и смотрела на мелкий кружащийся снег за окном. Зима в этом году была ранняя, еще совсем юная, но жестокая, с серыми смерзшимися трупиками воробьев на дорогах, с розовым дымом котелен и умирающими от голода и мороза животными, что бродили, как призраки, по подъездам и в последней надежде скреблись в железные, окованные равнодушием двери.

 

-- Ненавижу зиму! -- пожаловалась я снегу, чашке и самой себе, и в это мгновение в кухню вошел Он. Из спальни. От А. И. На нем была еще печать сна, будто сквозная тень березовой листвы на лице, и от него пахло А. И., тем супердорогим, цветочно-хвойным, с привкусом легкой грусти и шоколада запахом, которым пахнут все А. И. Меня затошнило.

 

-- Привет, -- рассеянно сказал он и поставил раскаленный чайник прямо хрустящую крахмалом скатерть. -- Как спалось?

 

-- Неплохо, -- я поморщилась от лимонного привкуса цуката, -- это ты всю ночь ходил по коридору?

 

Он помотал головой, попытался откусить кусок ненормально розовой колбасы, и на лице его отразилось страдание.

 

-- Значит, твоя…

 

-- Я попросил бы тебя не называть ее так! -- он скомкал в руках голубенькую, с какими-то финтифлюшками салфетку. Его лицо замерзло, даже голос замерз и стал хрупким, ломким, а я с тайным ужасом взглянула в глаза его, серые озерца декабрьского льда. Он был как состарившийся Кай из печальной зимней сказки. -- ЕЕ зовут А. И.

 

-- Лучше бы И. А., -- неуклюже пошутила я. -- Чем от тебя так пахнет?

 

Кай исчез, на его месте сидел сам Снежный Король. Добряк Андерсен когда-то пошел против человеческой природы и с трудом присочинил счастливый сказочный конец к самой правдивой на свете истории. Слезы Герды не растопили сердце Кая, он вырос и состарился, и, когда Снежная Королева умерла, он занял трон, и сам стал Снежным Королем. Вот такой Снежный Король теперь сидел напротив меня, и я с трудом припоминала время, когда он кружил, смеясь, маму, подхватывал на руки меня, падал в луговые цветы, сгребая их на себя, и подкармливал ничейного полосатого кота. Господи, это правда было? Верни мне это. Пожалей меня… Сквозь солнечный свет прошлого зимним ветром пробился голос, голос Снежного Короля:

 

-- Это, в конце концов, невыносимо. Мы с А. И. подумали и решили: ты должна учиться и поэтому будешь жить у нас. Я понимаю твои чувства к А. И., но это не освобождает тебя от обязанности соблюдать хотя бы видимость вежливости, пока ты живешь в этом доме. Ты понимаешь меня?..

 

Золотистый чай распускался белыми цветами пара прямо у лица Его, а я слушала, смотрела и думала: "Растай же, наконец, Король, растай! Стань живым, любящим, великодушным. Вспомни деревянный дом, переполненный тенями, горение "золотых шаров" в саду, и маленькую рассохшуюся беседку. В беседке читала мама, и листья дикого винограда дрожали над головой ее, и старый кот ласково щурился на солнце. Это было мое счастье, Король, счастье, которое ты убил. И все-таки я люблю тебя…"

 

-- И я больше не буду повторять, -- вернул меня к жизни замороженный голос. -- Все, что я сказал тебе, должно стать законом для твоей жизни в этом доме. Ты поняла меня?

 

-- Угу, -- кивнула я. -- У нас на лестнице кошка. Большая, белая. Давай возьмем?

 

Мгновение он смотрел на меня, как практикант-психиатр на очередного пациента, затем вздохнул:

 

-- Иногда мне кажется, что ты -- сумасшедшая. И потом, я не терплю кошек… Ты запомнила все, что я тебе сказал?

 

-- Конечно, и записала даже! -- я с улыбкой смотрела в глаза его, потрясающие, каре-зеленые, как крыжовничное варенье, живые летние глаза на дряхлом лице взрослого Кая и Короля.

 

-- Ну, как знаешь! -- снежная маска чуть дрогнула, подтаяла то ли от слов моих, то ли от чая, и он ушел в комнату. Через несколько минут из спальни вышел Пингвин, подлинный Пингвин с великолепно накрахмаленной грудкой, с черно-серыми, плотно прижатыми к пиджаку крыльями, с пингвиньей спесью во взгляде. Я рассмеялась радостно и расцеловала его. Пусть лучше Пингвин-чиновник, чем Кай и Снежный Король, вместе взятые.

 

-- Я приеду, как обычно. Не расстраивай ее.

 

Я хотела сказать, что А. И. не струнный инструмент, чтобы ее расстраивать, но взглянула в глаза, ягодные, крыжовничные, и лишь милостиво кивнула.

 

Медленно и вкусно тянулся день. Медленно, потому что так неторопливо проходил возле окон снег, вкусно, потому что где-то пекли мой любимый банановый пирог, и в маленькой расписной кухне я вдыхала, сладко жмурясь, его тропический аромат. Склонившись над томиком Моэма, я вдруг почувствовала, как к банановому аромату примешивается запах дорогих духов, и подняла голову. Передо мной мерцала А. И. Именно мерцала и еще переливалась в чем-то блестящем, струящемся "а ля парч".

 

-- Доброе утро, -- аккуратно проговаривая каждую букву, сообщила она.

 

Я хотела отметить, что в два часа пополудни даже в таком сонном городе, как наш, принято говорить: "Добрый день!", но лишь дружелюбно кивнула в ответ.

 

-- У вас красивый пеньюар, - я придала голосу как можно больше восхищенного издевательства. - От кутюр?

 

-- Нет, что ты, я шила его сама, - устало и даже как будто недовольно сообщила она. - Можно с тобой поговорить?

 

-- Всегда пожалуйста.

 

Она как будто смутилась, тонко нарезав яблоко, она присела возле меня и принялась рассеянно жевать ломтики. Я смотрела на крохотные матовые жемчужины в ее розовых опрятных ушах, на перламутровые ногти и тонкое золотое тельце обручального кольца и думала о том, что это именно она украла у меня Отца, залитый солнцем луг, смеющуюся маму и запах разогретого солнцем крыльца, - все мое звездное, великое, невозвратимое время по имени Детство…

 

-- Скажи честно, я не стесняю тебя? - сквозь дневной зимний сумрак голос ее звучал почти по-матерински.

 

Честно! Еще чего! Кто и когда-нибудь честно говорил с ворами и убийцами? Разорванная Книга Жизни все еще лежала на столе в далекой, пыльной комнате Вечности, и я не отомстила за это.

 

-- Нет, что вы! - лицом и голосом я, верно, походила на послушницу. - Мне очень хорошо у вас. Спасибо.

 

-- Но папа сказал, что ты не спишь.

 

-- Это только сегодня. Вы ничего не слышали ночью?

 

-- Нет, а что я должна была слышать?

 

-- Ну, шаги, царапанье… - я вдруг смутилась, подумав, что все эти звуки могли мне только присниться.

 

-- Ты много читаешь по ночам, - тот же материнский, участливый голос. - Чувствуй себя, как дома. Надеюсь, мы с тобой подружимся.

 

Так же мерцая, А. И. покинула меня. Мне хватило ума и силы не попасть под ее вкрадчивое обаяние и не забыть, что сделала эта женщина. Шаги ее смолкли в глубинах огромной квартиры, а я вдруг припомнила сон, в котором впервые узнала о Книге Жизни и украденном детстве.

 

Сон приснился мне очень давно, лет в десять, июльской ночью, переполненной светляками, зреющими яблоками и шелестением воздуха, тугого, как черный шелк. На подоконнике сияла вода в стакане, лунные пятна переливались на полу, и я, завернувшись в лоскутное одеяло, благоговейно вслушивалась и всматривалась в темноту, пока не заснула. Приснилась мне тоже комната, только другая, пыльная, бесконечная, с безлунными и беззвездными стеклами, с рядами бесконечных стеллажей, уходящих вдаль. В глубине ее стоял темный стол, и на нем лежала раскрытая книга, и по страницам ее пробегали струи голубого огня.

 

-- Это - вечность, - сказал мне чей-то тихий, умиротворенный голос. - Многие думают, что такое вечность, а она - всего лишь большая библиотека, где собраны Книги жизней. Здесь есть и твоя Книга.

 

Мягкие, вкрадчивые шаги послышались вдруг.

 

-- Прячься, - сказал все тот же голос. - Ты должна спрятаться, потому что Она идет. Она не должна тебя видеть. Пока ты ничего не сможешь Ей сделать.

 

Я хотела спросить, кто "Она", и почему бы ей не посмотреть на меня, но непонятный ужас вдруг охватил все мое существо, и я, тихо вздрагивая, спряталась за какой-то занавесью, напоминающей ветошь.

 

Вошла незнакомка в мягких ночных туфлях, в розовом облаке атласа и с тонкой свечой в руке. Глаза ее на ровном, будто фарфоровом лице были закрыты, злые губы чуть вздрагивали, улыбаясь, и тонкие красноватые пряди дрожали над плечами. Подойдя к столу, она коснулась рукой раскрытой Книги.

 

-- Это Книга твоей Жизни, твоей Судьбы, - еле слышно сказал голос. - Сейчас она будет искать в ней страницы твоего детства, и ты не сможешь помешать ей.

 

Незнакомка медленно, будто нехотя, раскрыла глаза, странные желтовато-серые, как кусочки янтаря сквозь ледяную воду, и так же медленно стала перелистывать Книгу, и белое пламя заструилось у нее сквозь пальцы и сполохами замелькало на стенах. Вот она пролистала Книгу с конца до начала и замерла, вчитываясь в первые ее страницы, потом с все той же вздрагивающей, злой улыбкой вырвала лист и прижала его к лицу, да и застыла так.

 

-- Детство, - печально сказал тот же неведомый мне голос. - У тебя было красивое детство, девочка…

 

-- Почему было?

 

-- Сейчас увидишь…

 

И я увидела: будто золотой осенний ветер, полный листьев и звезд, прошел по комнате. В кружении его возникли крохотный дом и сад, и они показались мне странно знакомыми, а потом я вспомнила - это были мои дом и сад, и заплакала от непонятной тоски. Промелькнула беседка, и листья дикого винограда засветились над ней печальным предосенним светом, забеленный туманом луг, и лицо отца в крохотных крестиках дикой гвоздики. Все это в каком-то медленном, проклятом танце двигалось и исчезало у лица женщины, закрытого вырванными страницами из Книги моей судьбы. Где-то послышался детский крик, затем шелест листьев и пение птиц, затем все смолкло, и я увидела, как вспыхнули и превратились в пепел листы Жизни моей, а незнакомка засмеялась, и не было на свете ничего счастливее, чем этот смех. Растерзанная Книга осталась лежать на столе, а незнакомка вновь закрыла глаза и, осторожно ступая, покинула комнату.

 

-- Что она сделала? - всхлипывая от страха, спросила я. - Кто она?

 

-- Она только что украла твое детство, - печально ответил голос. - Она теперь вкушает его Жизнь, Энергию. Она и живет тем, что питается чужой любовью и чужим счастьем. И она - жена твоего отца.

 

-- Это неправда! - я задыхалась от плача. - У папы есть мама!

 

-- Уже нет, - отозвался голос. - И детства у тебя больше нет. Детство - великая и странная пора, и прожить ее маленький человек должен в окружении двух до безумия любящих его существ - Отца и Матери. И если нет кого-то из них - детство погибает.

 

-- Ты врешь! - мой плач переходил в истерику. - Оставайся в своей пыльной, набитой глупыми книгами вечности, а я иду к себе! Там у меня есть Папа, Мама и старый кот на крыльце. И этого у меня никто не отнимет! - так, все еще плача, я проснулась.

 

Это отняли. Через месяц после странного сна отец ушел от нас, и мы с мамой переехали из нашего просторного, золотистого, пахнущего яблоками и деревом дома в крохотную квартиру на тринадцатом этаже, которую мама окрестила "ласточкиным гнездом". Так умерло мое детство…

 

Я улыбнулась, невесело припоминая все это, а подступающий к окнам зимний вечер, стал совсем серебряным, кисейным, с маленькими теплыми бисеринками звезд. Тихое царапанье послышалось за дверью.

 

"Кошка, - подумала я. - Та, белая, с бирюзовыми глазами, которую я видела вчера. Она, кажется, хромает".

 

Я распахнула дверь. Светлое мохнатое существо в лестничном полумраке действительно оказалось кошкой. Она, верно, была очень голодна, так как утратила свой естественный инстинкт самосохранения и больше не боялась людей. Молча проскользнув через порог, она потерлась о мою ногу. Сейчас кошка больше всего напоминала белый пушистый шарф, странный шарф, который мурлыкал.

 

-- Зверю холодно зимой, зверик - из Америки, - пробормотала я и поманила гостью в кухню. В кухне мы вдвоем принялись опустошать холодильник, его чудесные, сырно-ветчинные залежи, причем делали это стремительно и вдохновенно. Я держала над насытившейся уже кошкой кусок сияющей ветчины (больше всего ветчина эта напоминала розовую раковину, если смотреть сквозь нее на солнце), как вдруг пахнуло цветочной вонью, и на пороге возникла А. И.

 

-- Что это? - голос ее был голосом пожилой "инженю". Ресницы, на которых комками, похожими на мертвых кошек, застыла тушь, оскорбленно вздрагивали. - Зачем это?

 

-- Низачем, - я едва не смеялась, созерцая ее пудру, пластами отстающую от кожи, как штукатурка от старой стены. - Это теперь мое "мяу".

 

-- Я скажу отцу.

 

-- Как! - я сотворила на лице дружелюбнейшую улыбку. - К вам приехал ваш отец? Но мне казалось…

 

-- Дрянь, - она задыхалась, лицо ее полыхало розовыми пятнами, и я счастливо наблюдала это горение и усмехалась лукаво, припоминая комнату по имени Вечность. То ли еще будет, мадам! Она скрылась в коридоре так же стремительно, как и возникла, будто бы ниоткуда, а я расцеловала кошку с чувством выполненного долга.

 

-- Ты будешь спать со мной, - шепнула я в теплое, мохнатое ухо. - Иногда мне снятся неприятные сны, отгоняй их. Жди, я скоро приду.

 

Отыскав в полутьме сапоги и пакет хлеба, натуго подпоясав ненавистное старое пальто, я вышла в вечер и замерзла. Морозная жестокость прошла, и метель уснула, и кисея снега не дрожала больше меж небом и землей, прикасаясь к лицу ледяными, пахнущими арбузом белыми нитями. Деревья, столбы, провода и сама земля вздрагивали, мерцали, будто облитые ртутью, а в черном, словно бы твердом, из темного камня небе светлели острия звезд.

 

В этом ртутном дрожании, в спокойном ровном блеске снега и ветвей, я и застыла, залюбовавшись дивным вечером-ночью, как вдруг услышала:

 

-- Пожалуйста... проводи меня до бабушки.

 

Я обернулась. Позади меня шевелилась маленькая каракулевая шубка, вернее, существо, одетое в нее, изо всех сил пыталось выбраться из пухлого предподъездного сугроба. За существом на веревке волочились санки, а руки в пушистых варежках напоминали лапки какого-то сказочного лесовика. Существо звалось Данилом, имело шесть лет от роду, вечно пьяных родителей и тихонькую, замученную нищетой и собственными детьми бабушку, которую я за худобу и желтизну втихомолку окрестила "мумией". Прямо за сугробом виднелись остатки какого-то сооружения, не то снеговика, не то башни.

 

-- Что, Данила-мастер, чаша-то и не вышла, - я приподняла "лесовика" за воротник и легко поставила на крыльцо. - Ну, пойдем к бабушке. Что ж поздно так?

 

-- Бою-у-усь, - лесовик, выдув носом пузырь и размазав его по лицу, опасливо посмотрел на дверь. - Она сидит под лестницей.

 

-- Кто, бабушка?

 

-- Нет, - "лесовик" с укором взглянул на меня и боязливо вздохнул. - Не смейся. Она ждет. Темная, мохнатая, и когти у нее. Бывает большой, бывает маленькой!

 

-- Пойдем-пойдем, - я потянула его за обледеневшую варежку. - Опять вчера у телевизора допоздна просидел... Ишь ты, ждут его! Что ж ты такого сделал?

 

-- Ничего... Но она все равно ждет, - и Данил расплакался. - Она прыгнула мне на плечо! Тогда она мне показалась маленькой и нестрашной, и я даже не закричал. Я думал, это - игра. Она сказала мне, что оно похоже на Солнце, и что ей очень тепло рядом с Солнцем, и когда-нибудь она заберет его навсегда. Потом мне стало больно, и я упал. Я, наверное, спал, и мне было очень плохо во сне, холодно, будто кто-то пытался вырвать у меня сердце. С тобой было такое?

 

-- Было, малыш, - я задумчиво смотрела на него. - Но только один раз... Ну, рассказывай дальше.

 

-- Потом меня нашла бабушка... А ты веришь мне? - вдруг торопливо, со всхлипом спросил "лесовик".

 

-- Верю, малыш, - твердо сказала я, и перед глазами моими закружился золотой ветер прошлого, унося дом, сад и отнятого отца. - Правда, верю.

 

-- А бабушка не поверила. Она сначала заплакала, потом обняла меня и сказала, что так угодно Богу, что я заболел, и что в этом виноваты мои родители. Потом я видел ее еще два раза. Она подходила ко мне и говорила, что хочет греться, и что однажды заберет его совсем, и каждый раз после этого мне было плохо, очень плохо. Ты знаешь, так бывает.

 

-- Бывает, малыш... - мы миновали черный лестничный пролет, напоминающий пасть Левиафана, и на дне его, как на дне колодца, мне пригрезилось лицо Короля.

 

-- Она называла его Солнцем, ну, то, что хотела взять у меня, и я не помню, как оно называется.

 

-- Детство, - прошептала я, цепенея от догадки. - Она хотела твоего детства?

 

-- Не знаю, - всхлипнул "лесовик". - Кажется, да.

 

Тем временем мы подошли к черной, обитой дерматином с торчащими из-под него кусками старой ваты двери.

 

-- Бабушка... - еще сильнее заплакал "лесовик". - Она будет стоять на коленях всю ночь и просить Бога помочь мне. Только я уже не верю...

 

-- Послушай, - я опустилась на корточки перед "лесовиком". - Не за всем стоит обращаться к Богу. Нас много, а он один. Как ты думаешь, легко ему?

 

-- Не, нелегко, - "лесовик" вдруг успокоился и высморкался в варежку, но тут же вопросил задумчиво: - Тогда зачем же он Богом стал?

 

Я позвонила в дверь.

 

-- Не говори пока никому, что видел ее снова, - сказала я Данилу. - Кажется, я смогу тебе помочь. - Я сама была поражена той решимостью, что прозвучала в моих словах, и какой-то темной, холодной злостью, поселившейся во мне.

 

-- Кажется или поможешь? - вдруг совсем по-взрослому спросил "лесовик".

 

Ох, дети, какие странные и страшные вопросы задают они порой! Он стоял и смотрел на меня, печальный, мечтательный ребенок, чье детство оказалось на пути Твари, и Тварь рашила сделать его своей добычей. Теперь у Твари было имя, и я узнала его, я догадывалась все долгие девять лет, прожитых вдали от отца, что та, что украла его у меня, - не человек, не может быть человеком, и теперь эта догадка переросла в уверенность.

 

-- Помогу, - я склонилась над ребенком и поцеловала его. - Я не отдам ей твоего детства, и она больше никогда не испугает тебя.

 

Тем временем открылась дверь, и бабушка, причитая, втащила "лесовика" в квартиру, а я стала спускаться по лестнице к выходу, как по спирали призрачного колодца, и вдруг ощутила чье-то присутствие. Тонкая, сквозняковая дрожь прошла по спине, похолодели и намокли ладони, и я прислонилась к стене. Темнота была вокруг меня, но то, что притаилось в ней, было темней ее, оно было тьмой, его холод, тоску и смертную жажду чужой жизни и счастья я ощутила на расстоянии...

 

-- Боюсь? - я осторожно прислушалась к себе, и сердце ответило: Да!

 

-- Ну и глупо, - истерически рассмеялась я в ответ и нащупала ногой следующую ступеньку. Крохотная, грязная лампочка на первом этаже цветом своим напоминала румянец на лице чахоточного, и как долог был путь до нее. Где-то приглушенно слышался бесконечный монолог столь же бесконечного сериала, а я стояла наедине с тьмой, и не занал, что мне делать. А ведь я пообещала спасти от нее ребенка...

 

Вдруг вспомнился врубелевский Демон. Сидел он среди цветов-кристаллов, и прекрасные незрячие глаза его из черного хрусталя смотрели на меня, и позолоченное, отливающее синевой тело светилось в сиянии звезд. Ему было холодно и тоскливо, и благородная печать проклятия лежала на ночном лице его. Демон был для меня воплощением беспощадного блистательного Космоса, великим эталоном Зла. Зла по-своему благородного, не способного унизиться до похищения детства у ребенка... В темноте, на прокуренной лестнице, рядом с Тварью, притаившейся внизу, я вдруг вспомнила его невозможное лицо и, закрыв глаза, снова увидела лиловые сумерки и цветы кристаллов у ног его. И мне стало вдруг смешно и стыдно. Врубель не побоялся взглянуть в глаза Князя Тьмы, не побоялся воплотить на холсте Абсолютное Зло, а я боюсь Твари, что стережет во тьме детей и неумело пугает взрослых. Я склонилась, заглядывая в лестничный колодец, и на дне его мне вновь пригрезилось лицо Короля, и это придало мне силы. Я стремительно сбежала вниз.

 

-- Шли бы вы домой, мадам, - голос мой звучал ровно и холодно, я всматривалась в красноватые сумерки первого этажа. - Вы простудитесь, или нахватаете блох от одного из этих несчастных животных. Хватит разыгрывать комедию, мадам, я знаю, кто вы. Ребенка вы не получите.

 

Тихое царапанье, быстрый бег куда-то вбок (очевидно, в подвал), шорох и стук кирпичей. Я заставила себя не обернуться, толкая подъездную дверь.

 

-- И в подвал не надо. Возвращайтесь лучше домой, примите ванну, приготовьте что-нибудь к ужину, ведь скоро приедет отец. И не надо краситься, с косметикой вы кажетесь еще старее.

 

Я вышла на крыльцо, вдыхая воздух ледяного вечера-ночи. То же ртутное дрожание в воздухе, ленивая сонная белизна снега и деревьев под каменно-черным, в слюдинках звезд небе, теплая, медовая желтизна окон. Тварь осталась позади, и, странное дело, внушив себе, что не боюсь, я больше не боялась ее. Осталось лишь омерзение, странное, темное омерзение и желание расплатиться за все, ведь твари тоже должны страдать, страдать с той же болью, с какой они заставляют страдать нас.

 

-- Я собираюсь купить хлеб, - сказала я самой себе, взглянув на светящийся циферблат часов. - По-моему, еще успею, - и сбежала с крыльца.

 

Купив в булочной серый, осклизлый брусок чего-то, что издевательски называлось хлебом, я в задумчивости возвращалась домой. Тварь вышла на охоту. Снова, десять лет спустя. Насытившись моим детством и любовью украденного короля, она пожелала теперь детство ребенка, нежное и теплое, как солнечный ветер. Мне тяжело было думать о Твари, и, отгоняя ее образ, я стала припоминать что-то очень хорошее и печальное, что совсем недавно случилось в моей жизни. И я вспомнила. Это были письма, неотправленные письма отца ко мне. Я нашла их неделю назад, когда убирала его кабинет, потянула за зеленую шелковую ленточку, свисающую из шкафа, и в руки мне упал довольно увесистый сверток. Нехорошо заглядывать я чужие секреты, подумала я, распечатав его, и, замирая от любопытства, вчиталась в первые строки верхнего, чуть пожелтевшего листка. И время умерло для меня, оцепенело время причудливым древним насекомым в янтаре прошлого, и еще в застывшей смоле его были георгины августовского сада, желтизна яблок и торопливые шаги навсегда уходящего по дорожке моего отца-Короля.

 

"Сейчас три часа, и в мире идет снего, и, наверное, от снега так тихо. Я разговариваю с тобой и снегом и ненавижу его тишину. Она глухая, жуткая, белая. Она такая потому, что рядом нет тебя. Малыш мой, моя принцесса, я будто живу в заколдованном мире и жду чего-то. Жду, когда придет весна, и лед на лужах станет тонким, радужным, и запоет в ночи талая вода. Тогда я успокоюсь, я знаю, что успокоюсь, потому что ко мне приедешь ты. Помнишь ли ты меня? А может, тебе сказали, что я умер? Я не смею отправлять тебе это письмо, - таково одно из моих условий, поставленных женщиной, которая по ошибке стала твоей матерью. Что тебе сказали об А. И.? О ней, конечно, ты уже знаешь, но не знаешь, что она удивительна. Она не похожа ни на одну из женщин, встреченных мною, и менее всего она похожа на твою мать. Когда-нибудь ты увидишь ее, и поймешь, и полюбишь, как я, и простишь меня. Ты простишь меня, моя дорогая дочь, ты спасешь меня от этой зимы, от которой, может быть, и нет спасения...

 

25 июня 1975 года".

 

Я заплакала, сжимая в руках листок, похожий на оторванное птичье крыло. Больше всего в письме этом поразила меня не затаенная любовь Короля, не тоска по тому же великому прошлому, что было и моим прошлым, а зима в июне. Мой отец писал про зиму в июне, про снег, не дающий ему покоя, и это было сумасшествие. Значит ли это, что мой отец-Король сошел с ума после разлуки с мамой и мной? Я не знала, но мои страхи и одиночество в странной и страшной квартире с шепотами и опасными шагами - ничто перед его великим белым королевским одиночеством, которое, как ни старалась, не могла разбить А. И. За этот снегопад в июне я простила ему все, даже "женщину, которая по ошибке стала твоей матерью", даже это!

 

Женщина эта, свергнутая королева, тихо и безнадежно старела сейчас в маленьком городе, продав за бесценок "ласточкино гнездо" и приобретя крохотный развалюху-дом в глуши великолепного, дремучего, древнего сада, так похожего на тот, утраченный навеки. Королева эта просыпалась по ночам и тихо плакала от боли в ногах, изуродованных тромбофлебитом, ковыляла через комнату в пестром семицветье дорожек к потемневшему трюмо и доставала из-под зеркальника фотографию... Твою фотографию, Король. Королева эта никогда больше не вышла замуж, ты знаешь и об этом, Король, потому что продолжала любить тебя, и ей не нужен был никто другой. Ты назвал Королевой другую, в атласе и тяжелых душных ароматах, ту, которой больше всего подошел бы кринолин и белые напудренные локоны по плечам. Но она была лишь дешевой нарумяненной подделкой, дурной копией истинной Королевы - старой, замученной болезнью и жизнью женщины - моей матери.

 

Я полностью разорвала сверток с письмами, я стала перебирать их нежно, бережно держа, как сонных белых голубей. Пусть печаль и любовь Короля не предназначались Королеве, зато они были моими навсегда, и Тварь не отберет их у меня. И это было счастьем...

 

Тысячами осколков звенели снег под ногами и воздух над головой, а я улыбалась, подходя к дому. Твари уже не было в подъезде, я знала и чувствовала это, хищницу испугали слова мои, ну уж если не испугали, так насторожили, и это тоже было счастьем. Всякая нелюдь должна бояться человека, его Слова, Души, его Силы и готовности защитить себе подобного. Размышляя над этим, я подошла к дому и увидела свет в окне Короля.

 

Король не пошел сегодня к Твари, он отдыхал в своем кабинете, ореховом, плюшевом, как нельзя более приспособленном для его королевских раздумий. Пингвиний костюм был брошен на кресло (о, как я ненавидела эту белую, жестяно-жесткую у горла сорочку, черный тоскливый пиджак и галстук, похожий на окровавленный заточенный нож!). Они превращали Короля и Пингвина-чиновника пять раз в неделю каждое утро, но, подобно тому, как юноша из древней сказки к ночи сбрасывал свою медвежью шкуру и становился тем, кем он был на самом деле - прекрасным принцем, так и мой отец, сбросив к ночи одежду пингвина, становился тем, кем он был на самом деле - Королем.

 

-- Добрый вечер, малыш, - он приветливо щурился сквозь табачный дым, завернувшись в черный, с кистями, халат, склонясь над книгой. Как ни странно, он даже не показался мне сейчас похожим на Снежного Короля, нет, он напоминал другого, совсем другого человека из великого, счастливого моего прошлого, но тоже - повелителя.

 

-- Замерзла? - его голос был спокойным, солнечным, казалось, само отсутствие Твари придает ему теплоту.

 

-- Нет, - я помотала головой и прижалась щекой к его щеке. - Что ты читаешь?

 

-- Я просматриваю. Нынешние книги читать нельзя, их можно только просматривать, и то, если позволяют нервы.

 

Он положил книгу на стол, и перед глазами глянцево засияла обложка одного из многочисленных дешевых боевиков, что-то вроде "Хищного зверя" или "Кровавой мести".

 

-- Ты же говорил, что любишь Булгакова и Достоевского.

 

-- И сейчас говорю, - усмехнувшись, кивнул он. - Но это то, что требует вот этого и этого, - он указал на сердце и на голову. - А я после работы уже не могу управлять такими вещами, они истощены. И потому - "Хищный зверь".

 

Он засмеялся, и я вздрогнула, потому что это был его смех, смех Короля из прошлого. Боже, может быть, еще не все потеряно?!

 

-- Папа...

 

-- Да, дорогая?

 

-- Папа, я немного убрала на твоем столе... - я почувствовала, как медленная теплая волна скользит по воздуху и наплывает пламенем на лицо мое. - Ты заметил?

 

-- Пропажу писем? Конечно.

 

Облако дыма скрыло от меня лицо его, и я почувствовала, как маленький уютный мир с позолоченными узорами книг, статуэтками полированного дерева и соломенным абажуром медленно отступает от меня, а я повисаю в темном, душном пространстве, меня тошнит и почему-то очень хочется плакать.

 

-- Малыш?! - откуда-то из далекой дали раздался удивленный и испуганный крик Короля.

 

-- Все хорошо, - губы мои пересохли, и я с трудом разлепила их, чтобы улыбнуться. Руки Короля держали меня, не пуская в бездну, в которую я только заглянула, а значит, Король по-прежнему любил меня. Спустя несколько мгновений я сидела с ногами в кресле, едва ощущая слабость от пережитого полуобморока, а Король заваривал мне кофе.

 

-- Сегодня утром я вел себя отвратительно, - проговорил он, смущенно взглянув на меня. - Я забыл, что ты, в сущности, еще ребенок, что дети всегда остаются детьми, сколько бы они ни росли, даже так красиво и необычно, как ты - под метр восемьдесят, - он тревожно улыбался, смотря на меня, и в лице его была нежность. - Помнишь, как ты плакала, когда ваша учительница по танцам, ты еще звала ее "Соломинка", пришла к нам (тут он поперхнулся, будто что-то попало ему в горло), пришла и... сказала, что ты слишком высокая и неуклюжая, чтобы стать балериной. Помнишь? А теперь у нас в городе открыто модельное агентство, там работает менеджером мой друг. Представляешь себя моделью, малыш? Это...

 

-- К черту модели! - я опрокинула чашку. - Да, я взяла эти письма, да, я читала их, и уже не отдам тебе! Хоть так я буду знать, как тебе было плохо после того, как ты предал нас, и что ты все-таки любил меня и маму.

 

-- Тебя, малыш, - негромко отозвался он, смотря в окно, за которым не было ничего, кроме ночи и снега. - Тебя, дорогая. Женщины уходят из жизни навсегда, а дети остаются. Навеки. Когда-нибудь ты поймешь меня. Когда-нибудь, когда у тебя будет свой ребенок, ты поймешь, как много я пропустил. Я пропустил твой первый поцелуй и первую любовь, твой выпускной бал и первую боль. Я имею в виду настоящую боль, малыш...

 

-- Да что ты говоришь! - я засмеялась зло, вызывающе. - Первую настоящую боль причинил мне ты, ты забыл об этом? Тогда, когда бросил нас ради...

 

-- Малыш, не надо! - он строго, предупреждающе смотрел на меня. - Вот этого не надо! Мы опять поссоримся.

 

-- ...Ради Твари, - с удовольствием закончила я и увидела, как потемнело и изменилось друг лицо его, будто само имя нелюди способно было изменить человеческий облик.

 

-- Папа, - сказала я, следя за тенью на лице того, кто стал для меня всем на свете, - она - не человек. Я не сумасшедшая, я говорю правду. Рассмотри ее однажды среди ночи, когда она думает, что ты спишь. Рассмотри, и увидишь. Она пожирает чужое счастье, чужое детство, чужую любовь. Все эти годы возле тебя она питалась твоей любовью, она убила мое детство, чтобы насытиться им, и сейчас охотится за детством ребенка. Я не знаю, из какой бездны она пришла, я ничего о ней не знаю, кроме того, что она - нелюдь. Поверь, мне, пожалуйста, - и тут я разревелась.

 

Отец молчал. Ссутулясь, он стоял у окна, и желтоватое лицо его с крупным, заостренным носом не выражало ничего. Он был похож на большую беспомощную птицу.

 

-- Папа, она убьет тебя. Выпьет твою любовь до конца, и убьет, - глаза мои невыносимо щипало от слез (проклятая ленинградская тушь давала о себе знать), мысли путались. - Я не знаю, чем опоила она тебя и чем привязала к себе, но оная что-то сделала с душой твоей, такое, что для тебя наступила зима в июне. Ей не место среди нас... Папа, ты меня слышишь?

 

Отец обернулся. Состарившийся Кай вновь воскрес, Снежный Король заступил на трон, и в серых провалах глаз, в восковых выпуклостях лица его был холод. Он сказал мне голосом тысячи вьюг:

 

-- Ты устала, малыш. Ты много занимаешься в последнее время.

 

-- Выйди в коридор! - закричала я вне себя. - Ты увидишь там землю, подвальную землю, которую она принесла на своих когтях! Она прячется в подвале, выслеживая ребенка, и от нее пахнет подвалом. Она прибежала за полчаса до твоего прихода и приняла человеческий облик. Я говорила с ней в подъезде и напугала ее. Я не сумасшедшая!

 

-- Нет, ты просто очень сильно ее ненавидишь.

 

Во внезапно повиснувшей тишине я расслышала то, что не мог расслышать Король, ослепленный Тварью, - легкие шаги, бегущие от двери, плеск воды и шелестенье тряпки. Тварь уничтожала следы.

 

-- Ты ненавидишь ее, малыш, - тем же вьюжным голосом повторил Король. - Твоя ненависть перерастает в безумие. Я ничего не могу изменить в своей жизни, да ничего и не хочу менять. Я люблю А. И., А. И. и тебя. А сейчас я устал и хочу побыть один. Спокойной ночи.

 

Он ссутулился еще больше, будто непомерная, невидимая тяжесть прижимала его к земле, и острый желтоватый профиль его светлел на фоне ночи. Он разделил свою любовь между мной и Тварью, и я должная была жить с этим.

 

"Зима в июне, - прошептала я, и на подсохшие грязные следы слез на моем лице натекли новые слезы. - Она все еще продолжается для тебя..."

 

Я закрыла дверь кабинета Короля и прислонилась к стене. Времени не стало для меня, осталось лишь бьющееся сердце да Тварь впереди. Светясь розовым, атласным, она торопливо затирала следы свои, расплескивая воду. Отныне, открыв ее страшный секрет, я должна была жить возле нее, и, смотря в глаза нелюди, называть ее человеком.

 

-- Никогда, - сказала я самой себе и Твари, наблюдая за ее судорожными движениями. - Никогда и нигде я не признаю тебя равной нам, людям. Ты слышишь меня?

 

Тварь подняла голову. Хитрость и превосходство были в глазах ее.

 

-- Ты что-то сказала?

 

-- Убирайся! - я наступала на Тварь, задыхаясь от запаха подвала. - Возвращайся к тем, кто послал тебя, оставь ребенка, оставь моего отца! Если не можешь жить, не пожирая чужого счастья, иди к другим! Я знаю, кто ты. Ты приходишь в сны, в комнате по имени Вечность, ты вытаскиваешь Книги Судеб людских и забираешь оттуда самое дорогое. Ты воруешь детство у детей, чтобы насытиться, крадешь чужих мужей и отцов и питаешься их любовью. Убирайся!

 

-- Дорогая моя, еще одно слово, и я посажу тебя в сумасшедший дом. - Тварь говорила спокойно, почти весело, взгляд ее светился умом. - Ты видишь, как это невыгодно для тебя. Тебе никто не поверит, - и она рассмеялась, выжимая тряпку. - Не попадись тебе это бедное создание, которому совсем не нужно его чудесное детство, ты так бы ничего и не узнала. Мы бы дружили с тобой, ты называла бы меня А. И., и нам совсем было бы не тесно на земле вдвоем. Что касается твоего отца, то я и вправду люблю его. Не питаюсь его любовью, а сама люблю. Я виновата перед тобой, я украла твое детство, и его хватило мне на долгие-долгие годы, чтобы жить, но ведь я не убила тебя! И ребенку я не причиню вреда, он просто рано повзрослеет, вот и все!.. Ну, ты согласна?

 

-- На что? - где-то в ванной с прозрачным звоном капала вода, а я с ужасом думала, что вступаю в сговор с нелюдью.

 

-- На то, чтобы забыть все это. Не так уж много ты и потеряла.

 

-- Детство... - я задыхалась от запаха плесени и гнили. - Ты теперь в долгу передо мной, нелюдь...

 

-- Не хочешь ли ты убить меня?! - со смехом поинтересовалась Тварь. - Это будет сложно по той простой причине, что ты не знаешь, как это сделать. Есть и еще одна причина, которую я не буду называть . Так что лучше все оставить, как есть. Кстати, я не потерплю в своем доме это животное, которое ты подобрала на лестнице.

 

-- Которое, мадам? - я смотрела прямо в глаза Твари. - На лестнице сегодня было два животных, одно укрылось от холода, а второе напало на ребенка.

 

-- Не умничай. Завтра же убери эту мерзость, не то это сделаю я, - и Тварь, скользя по мокрому полу, направилась в кухню. - Ребенка я не уступлю.

 

"Комната по имени Вечность, - подумала я, смотря ей вслед. - Там я встречусь с тобой. Мое детство съедено, и силы покидают твое странное, нечеловеческое сердце, тебе необходимо сейчас детство ребенка, и за него ты готова отдать все. Боже, только бы снова приснился тот сон..."

 

В спальне я долго, отрешенно смотрела на ночник, припоминая все подробности сна десятилетней давности. Я снова пряталась за ветошью, испуганно рассматривая свечу в тонкой розовой руке Твари, вдыхала книжную пыль, слышала печальный неведомый голос, повествующий мне о тайной подоплеке сна, когда мягк

[ДАНИИЛА 6 303]

Романтическое про пенсионеров.

 

9 мая.

 

— Сынок, а тут за квартиру можно заплатить? 
— Угу, — ответил охранник, даже не повернув головы к посетителю. 
— А где, сынок, подскажи, а то тут я впервой.
— У окошка,- раздраженно ответил охранник. 
— Ты бы мне пальцем показал, а то я без очков плохо вижу. 
Охранник, не поворачиваясь, просто махнул рукой в сторону кассовых окошек.
— Там.

Дед в растерянности стоял и не мог понять, куда именно ему идти. 
Охранник повернул голову к посетителю, смерил взглядом и презрительно кивнул: 
— Вот ты чего встал, неужели не видно, вон окошки, там и плати. 
— Ты не серчай, сынок, я же думал что у вас тут порядок какой есть, а теперь понятно, что в любом окошке могу заплатить.

Дед медленно пошел к ближайшему окошку. 
— С вас 345 гривен и 55 копеек,- сказала кассир. 
Дед достал видавший виды кошелек, долго в нем копался и после выложил купюры. 
Кассир отдала деду чек.
— И что, сынок, вот так сидишь сиднем целый день, ты бы работу нашел лучше,- дед внимательно смотрел на охранника.

Охранник повернулся к деду: 
— Ты что издеваешься, дед, это и есть работа. 
— Аааа,- протянул дед и продолжил внимательно смотреть на охранника.

— Отец, вот скажи мне, тебе чего еще надо? – раздраженно спросил охранник.
— Тебе по пунктам или можно все сразу? – спокойно ответил дед. 
— Не понял? – охранник повернулся и внимательно посмотрел на деда. 
— Ладно, дед, иди, — сказал он через секунду и опять уставился в монитор.

— Ну, тогда слушай, двери заблокируй и жалюзи на окна опусти. 
— Непо… охранник повернулся и прямо на уровне глаз увидел ствол пистолета.
— Да ты чего, да я щас!

— Ты, сынок, шибко не ерепенься, я с этой пукалки раньше с 40 метров в пятикопеечную монету попадал. 
Конечно сейчас годы не те, но да и расстояние между нами поди не сорок метров, уж я всажу тебе прямо между глаз и не промажу,- спокойно ответил дед. 
— Сынок, тебе часом по два раза повторять не нужно? 
Али плохо слышишь? Блокируй двери, жалюзи опусти.

На лбу охранника проступили капельки пота.
— Дед, ты это серьезно? 
— Нет, конечно нет, я понарошку тыкаю тебе в лоб пистолетом и прошу заблокировать двери, а так же сообщаю, что грабить я вас пришел.

— Ты, сынок, только не нервничай, лишних движений не делай. 
Понимаешь, у меня патрон в стволе, с предохранителя снят, а руки у стариков сам знаешь, наполовину своей жизнью живут. 
Того и гляди, я тебе ненароком могу и поменять давление в черепной коробке,- сказал дед, спокойно глядя в глаза охраннику.

Охранник протянул руку и нажал две кнопки на пульте. В зале банка послышался щелчок закрывающейся входной двери, и на окна начали опускаться стальные жалюзи.

Дед, не отворачиваясь от охранника, сделал три шага назад и громко крикнул:
— Внимание, я не причиню никому вреда, но это ограбление!!!
В холле банка наступила абсолютная тишина.

— Я хочу, чтобы все подняли руки вверх! — медленно произнес посетитель. В холле находилось человек десять клиентов. 
Две мамаши с детьми примерно лет пяти. 
Два парня не более двадцати лет с девушкой их возраста. 
Пара мужчин. Две женщины бальзаковского возраста и миловидная старушка. 
Одна из кассиров опустила руку и нажала тревожную кнопку.

— Жми, жми, дочка, пусть собираются, —спокойно сказал дед. 
— А теперь, все выйдите в холл,- сказал посетитель.

— Лёнь, ты чего это удумал, сбрендил окончательно на старости лет что ли? —миловидная старушка явна была знакома с грабителем. 
Все посетители и работники вышли в холл.

— А ну, цыц, понимаешь тут,- серьезно сказал дед и потряс рукой с пистолетом. 
— Не, ну вы гляньте на него, грабитель, ой умора, – не унималась миловидная старушка. 
— Старик, ты чего, в своем уме? — сказал один из парней. 
— Отец, ты хоть понимаешь, что ты делаешь? – спросил мужчина в темной рубашке. 
Двое мужчин медленно двинулись к деду. Еще секунда и они вплотную подойдут к грабителю.

И тут, несмотря на возраст, дед очень быстро отскочил в сторону, поднял руку вверх и нажал на курок. Прозвучал выстрел. Мужчины остановились. Заплакали дети, прижавшись к матерям.

— А теперь послушайте меня. Я никому и ничего плохого не сделаю, скоро все закончится, сядьте на стулья и просто посидите. Люди расселись на стулья в холле. 
— Ну вот, детей из-за вас напугал, тьху ты. 
А ну, мальцы, не плакать, —дед весело подмигнул детям.

Дети перестали плакать и внимательно смотрели на деда. 
— Дедуля, как же вы нас грабить собрались, если две минуты назад оплатили коммуналку по платежке, вас же узнают за две минуты? – тихо спросила молодая кассир банка.
— А я, дочка, ничего и скрывать-то не собираюсь, да и негоже долги за собой оставлять. 
— Дядь, вас же милиционеры убьют, они всегда бандитов убивают, – спросил один из малышей, внимательно осматривая деда.
— Меня убить нельзя, потому что меня уже давненько убили, — тихо 
ответил посетитель. 
— Как это убить нельзя, вы как Кощей Бессмертный? – спросил мальчуган. Заложники заулыбались. 
— А то! Я даже может быть и похлеще твоего Кощея, — весело ответил дед.

- Ну, что там ? — Тревожное срабатывание. 
— Так, кто у нас в том районе? –диспетчер вневедомственной охраны изучал список экипажей.
— Ага, нашел. 
— 145 Приём. 
— Слушаю 145.
— Срабатывание на улице Богдана Хмельницкого. 
— Понял, выезжаем. Экипаж включив сирену помчался на вызов. 
— База, ответьте 145. 
— База слушает.
— Двери заблокированы, на окнах жалюзи, следов взлома нет. 
— И это все? 
— Да, база, это все. 
— Оставайтесь на месте. Взять под охрану выходы и входы. 
— Странно, слышь, Петрович, экипаж выехал по тревожке, двери в банк закрыты, жалюзи опущенные и следов взлома нет. 
— Угу, смотри номер телефона и звони в это отделение, чо ты спрашиваешь, инструкций не знаешь что ли?

- Говорят, в ногах правды нет, а ведь и правда,- дед присел на стул.

— Лёнь, вот ты что, хочешь остаток жизни провести в тюрьме? — спросила старушка.

— Я, Люда, после того, что сделаю, готов и помереть с улыбкой, — спокойно ответил дед.

— Тьху ты… Раздался звонок телефона на столе в кассе. 
Кассир вопросительно посмотрела на деда.

— Да, да, иди, дочка, ответь и скажи все как есть, мол, захватил человек с оружием требует переговорщика, тут с десяток человек и двое мальцов, —дед подмигнул малышам. Кассир подошла к телефону и все рассказала. — Дед, ведь ты скрыться не сможешь, сейчас спецы приедут, все окружат, посадят снайперов на крышу, мышь не проскочит, зачем это тебе? — спросил мужчина в темной рубашке.
— А я, сынок, скрываться- то и не собираюсь, я выйду отсюда с гордо поднятой головой. 
— Чудишь ты дед, ладно, дело твое. 
— Сынок, ключи разблокировочные отдай мне. 
Охранник положил на стол связку ключей.

Раздался телефонный звонок. 
— Эка они быстро работают, — дед посмотрел на часы. 
— Мне взять трубку? — спросила кассир. 
— Нет, доча, теперь это только меня касается.

Посетитель снял телефонную трубку: 
— Добрый день. 
— И тебе не хворать, — ответил посетитель. 
— Звание? 
— Что звание? 
— Какое у тебя звание, в каком чине ты, что тут непонятного? 
— Майор, — послышалось на том конце провода. 
— Так и порешим, — ответил дед. 
— Как я могу к вам обращаться? —спросил майор. 
— Строго по уставу и по званию. Полковник я, так что, так и обращайся, товарищ полковник, — спокойно ответил дед.

Майор Серебряков провел с сотню переговоров с террористами, с уголовниками, но почему-то именно сейчас он понял, что эти переговоры не будут обычной рутиной. 
— И так, я бы хотел …. 
— Э нет, майор, так дело не пойдет, ты видимо меня не слушаешь, я же четко сказал по уставу и по званию. 
— Ну, я не совсем понял что именно, —растерянно произнес майор.
— Вот ты, чудак-человек, тогда я помогу тебе. Товарищ полковник, разрешите обратиться, и дальше суть вопроса.
Повисла неловкая пауза. 
— Товарищ полковник, разрешите обратиться? 
— Разрешаю. 
— Я бы хотел узнать ваши требования, а также хотел узнать, сколько у вас заложников? 
— Майор, заложников у меня пруд пруди и мал мала. Так что, ты ошибок не делай. Скажу тебе сразу, там, где ты учился, я преподавал. Так что давай сразу расставим все точки над «и». Ни тебе, ни мне не нужен конфликт. 
Тебе надо, чтобы все выжили, и чтобы ты арестовал преступника. 
Если ты сделаешь все, как я попрошу, тебя ждет блестящая операция по освобождению заложников и арест террориста, — дед поднял вверх указательный палец и хитро улыбнулся.

 

— Я правильно понимаю? – спросил дед. 

— В принципе, да, — ответил майор. 
— Вот, ты уже делаешь все не так, как я прошу. Майор молчал.
— Так точно, товарищ полковник. Ведь так по уставу надо отвечать? 
— Так точно, товарищ полковник, —ответил майор

— Теперь о главном, майор, сразу скажу, давай без глупостей. 
Двери закрыты, жалюзи опущены, на всех окнах и дверях я растяжки поставил. У меня тут с десяток людей. Так что не стоит переть необдуманно.

Теперь требования, — дед задумался, 
— ну, как сам догадался, денег просить я не буду, глупо просить деньги, если захватил банк, — дед засмеялся. 
— Майор, перед входом в банк стоит мусорник, пошли кого-нибудь туда, там конверт найдете. В конверте все мои требования, — сказал дед и положил трубку

— Это что за херня? — майор держал в руках разорванный конверт,
— ***, это что,шутка? Майор набрал телефон банка. 
— Товарищ полковник, разрешите обратиться? 
— Разрешаю. 
— Мы нашли ваш конверт с требованиями, это шутка? 
— Майор, не в моем положении шутить, ведь правильно? 
Никаких шуток там нет. Все, что там написано — все на полном серьезе.
И главное, все сделай в точности как я написал. Лично проследи, чтобы все было выполнено до мелочей. Главное, чтобы ремень кожаный, чтоб с запашком, а не эти ваши пластмассовые. И да, майор, времени тебе немного даю, дети у меня тут малые, сам понимаешь.

— Я Лёньку поди уже лет тридцать знаю,-миловидная старушка шептала кассиру, — да и с женой его мы дружили. Она лет пять назад умерла, он один остался. Он всю войну прошел, до самого Берлина. А после так военным и остался, разведчик он. В КГБ до самой пенсии служил. 
Ему жена, его Вера, всегда на 9 мая праздник устраивала. 
Он только ради этого дня и жил, можно сказать. В тот день она договорилась в местном кафе, чтобы стол им накрыли с шашлыком. 
Лёнька страсть как его любил. Вот и пошли они туда. Посидели, все вспомнили, она же у него медсестрой тоже всю войну прошла. 
А когда вернулись... ограбили их квартиру.

У них и грабить-то нечего было, что со стариков возьмешь. Но ограбили, взяли святое, все Лёнькины награды и увели ироды. 
А ведь раньше даже уголовники не трогали фронтовиков, а эти все подчистую вынесли. 
А у Лёньки знаешь сколько наград-то было, он всегда шутил, мне говорит, еще одну медаль или орден если вручить, я встать не смогу.

Он в милицию, а там рукой махнули, мол, дед, иди отсюда, тебя еще с твоими орденами не хватало. Так это дело и замяли. 
А Лёнька после того случая постарел лет на десять. Очень тяжело он это пережил, сердце даже прихватывало сильно. Вот так вот…

Зазвонил телефон. — Разрешите обратиться, товарищ полковник? 
— Разрешаю, говори, майор. 
— Все сделал как вы и просили. В прозрачном пакете на крыльце банка лежит.
— Майор, я не знаю почему, но я тебе верю и доверяю, дай мне слово офицера. Ты сам понимаешь, бежать мне некуда, да и бегать-то я уже не могу. Просто дай мне слово, что дашь мне пройти эти сто метров и меня никто не тронет, просто дай мне слово. 
— Даю слово, ровно сто метров тебя никто не тронет, только выйди без оружия. 
— И я слово даю, выйду без оружия. 
— Удачи тебе, отец,- майор повесил трубку. В новостях передали, что отделение банка захвачено, есть заложники. Ведутся переговоры и скоро заложников освободят. Наши съемочные группы работают непосредственно с места событий.
— Мил человек, там, на крыльце лежит пакет, занеси его сюда, мне выходить сам понимаешь, — сказал дед, глядя на мужчину в темной рубашке. 
Дед бережно положил пакет на стол. Склонил голову. 
Очень аккуратно разорвал пакет. На столе лежала парадная форма полковника. Вся грудь была в орденах и медалях.

— Ну, здравствуйте, мои родные,-прошептал дед, — и слезы, одна за другой покатились по щекам.
— Как же долго я вас искал,- он бережно гладил награды.

Через пять минут в холл вышел пожилой мужчина в форме полковника, в белоснежной рубашке. Вся грудь, от воротника, и до самого низа, была в орденах и медалях. Он остановился посередине холла. 
— Ничего себе, дядя, сколько у тебя значков, — удивленно сказал малыш. Дед смотрел на него и улыбался. Он улыбался улыбкой самого счастливого человека. 
— Извините, если что не так, я ведь не со зла, а за необходимостью.

— Лёнь, удачи тебе,- сказал миловидная старушка. 
— Да, удачи вам, — повторили все присутствующие. 
— Деда, смотри, чтобы тебя не убили, —сказал второй малыш.

Мужчина как-то осунулся, внимательно посмотрел на малыша и тихо сказал: — Меня нельзя убить, потому что меня уже убили. 
Убили, когда забрали мою веру, когда забрали мою историю, когда переписали ее на свой лад. 
Когда забрали у меня тот день, ради которого я год жил, что бы дожить до моего дня. 
Ветеран, он же одним днем живет, одной мыслью — днем Победы.

Так вот, когда у меня этот день забрали, вот тогда меня и убили.

Меня убили, когда по Крещатику прошло факельное шествие фашиствующей молодежи. 
Меня убили, когда меня предали и ограбили, меня убили, когда не захотели искать мои награды. А что есть у ветерана? 
Его награды, ведь каждая награда — это история, которую надо хранить в сердце и оберегать. 
Но теперь они со мной, и я с ними не расстанусь, до последнего они будут со мной. Спасибо вам, что поняли меня.
Дед развернулся и направился к входной двери. Не доходя пару метров до двери, старик как-то странно пошатнулся и схватился рукой за грудь. Мужчина в темной рубашке буквально в секунду оказался возле деда и успел его подхватить под локоть. 
— Чо- та сердце шалит, волнуюсь сильно. 
— Давай, отец, это очень важно, для тебя важно и для нас всех это очень важно. 
Мужчина держал деда под локоть: — Давай, отец, соберись.

Это наверное самые важные сто метров в твоей жизни. 
Дед внимательно посмотрел на мужчину. Глубоко вздохнул и направился к двери. 
— Стой, отец, я с тобой пойду,- тихо сказал мужчина в темной рубашке. 
Дед обернулся. 
— Нет, это не твои сто метров.
— Мои, отец, еще как мои, я афганец.

Дверь, ведущая в банк открылась, и на пороге показались старик в парадной форме полковника, которого под руку вел мужчина в темной рубашке. 
И, как только они ступили на тротуар, из динамиков заиграла песня 
«День победы» в исполнении Льва Лещенко.

Полковник смотрел гордо вперед, по его щекам катились слезы и капали на боевые награды, губы тихо считали 1, 2, 3, 4, 5… никогда еще в жизни у полковника не было таких важных и дорогих его сердцу метров.

Они шли, два воина, два человека, которые знают цену победе, знают цену наградам, два поколения 42, 43, 44, 45…

Дед все тяжелее и тяжелее опирался на руку афганца.
— Дед, держись, ты воин, ты должен! Дед шептал 67, 68, 69, 70...

Шаги становились все медленнее и медленнее. 
Мужчина уже обхватил старика за туловище рукой. 
Дед улыбался и шептал….96, 97, 98… 
он с трудом сделал последний шаг, улыбнулся и тихо сказал: 
— Сто метров… я смог.

На асфальте лежал старик в форме полковника, его глаза неподвижно смотрели в весеннее небо, а рядом на коленях плакал афганец.

[ДАНИИЛА 6 303]

В 07.01.2008 в 13:44, Alter Ego сказал:

Константин Паустовский

 

 

- Как мало в конце концов нужно человеку для счастья, когда счастья нет, и как много нужно, как только оно появляется

- Вдохновение входит в нас, как сияющее летнее утро, только что сбросившее туманы тихой ночи, забрызганное росой, с зарослями влажной листвы. Оно осторожно дышит нам в лицо своей целебной прохладой.

- У меня дурацкая память. Я помню преимущественно ночи. Дни, свет — это быстро забывается, а вот ночи я помню прекрасно. Поэтому жизнь кажется мне полной огней. Ночь всегда празднична. Ночью люди говорят то, что никогда не скажут днем. Вы заметили, что ночью голоса у людей, особенно у женщин, меняются? Утром, после ночных разговоров люди стыдятся смотреть друг другу в глаза. Люди вообще стыдятся хороших вещей, например, человечности, любви, своих слез, тоски, всего, что не носит серого цвета.

 

- Ожидание счастливых дней бывает иногда лучше этих дней.

- Ритмичность прозы никогда не достигается искусственным путем. Ритм прозы зависит от таланта, от чувства языка, от хорошего «писательского слуха». Этот хороший слух в какой-то мере соприкасается со слухом музыкальным.

- При созерцании прекрасного возникает тревога, которая предшествует нашему внутреннему очищению.
Будто вся свежесть дождей, ветров, дыхания цветущей земли, полуночного неба и слёз, пролитых любовью, проникает в наше благодарное сердце и навсегда завладевает им…

- Осень снимала с лесов, с полей, со всей природы густые цвета, смывала дождями зелень. Рощи делались сквозными. Темные краски лета сменялись робким золотом, пурпуром и серебром. Изменялся не только цвет земли, но и самый воздух. Он был чище, холоднее, и дали были гораздо глубже, чем летом.

 

 

Спойлер

Блок был по натуре пророком. 
У него в глазах была даже пророческая твердость. 
Он видел роковую судьбу старого мира
Я видел, как ты сошел в тесное жилище, где нет даже снов. И все же я не могу поверить этому.
Делакруа
Утром приехал из Одессы Изя Лившиц. Он приезжал всегда по вечерам, и этот ранний приезд меня удивил. Не глядя мне в глаза, он сказал, что четыре дня назад, 7 августа, в Петрограде умер Александр Блок.
Изя отвернулся от меня и, поперхнувшись, попросил:
- Пойдите к Исааку Эммануиловичу и скажите ему об этом… я не могу.
Я чувствовал, как сердце колотится и рвется в груди и кровь отливает от головы. 
Но я все же пошел к Бабелю.

 

Там на террасе слышался спокойный звон чайных ложечек. Я постоял у калитки, услышал, как Бабель чему-то засмеялся, и, прячась за оградой, чтобы меня не заметили с террасы, пошел обратно к себе на разрушенную дачу. 
Я тоже не мог сказать Бабелю о смерти Блока.

На побережье долго стояли молчаливые дни. Литое море тяжело лежало у порога 
красных сарматских глин. Берега пряно и пыльно пахли давно
перезревшей и осыпавшейся лебедой. Изя Лившиц вспоминал стихи Блока:

Тишина умирающих злаков —
Это светлая в мире пора.

В те дни мы без конца говорили о Блоке. 
Как-то к вечеру приехал из города Багрицкий. Он остался у нас ночевать и почти 
всю ночь читал Блока. Мы с Изей молча лежали на темной террасе. Ночной ветер потрескивал в ссохшихся листьях винограда.
Багрицкий сидел, поджав по-турецки ноги, на старом и плоском, как
лепешка, тюфяке. У него начинался приступ астмы. Он задыхался и курил астматол. 
От этого зеленоватого порошка пахло горелым сеном.
Багрицкий дышал с таким напряжением, будто всасывал воздух через соломинку. 
Воздух свистел, гремел и клокотал в его больных бронхах.
Во время астмы Багрицкому нельзя было разговаривать. Но ему хотелось читать Блока, несмотря на стиснутое болезнью горло. И мы не отговаривали его.
Багрицкий долго успокаивал самого себя и бормотал: «Сейчас пройдет.
Сейчас! Только не разговаривайте со мной». 
Потом он все же начал читать, и случилось нечто вроде желанного чуда: 
от ритма стихов одышка у Багрицкого начала постепенно утихать, и сквозь 
нее все яснее и крепче проступал его мужественный и романтический голос.
Читал он самые известные вещи, и мы были благодарны ему за это.

Тяжкий, плотный занавес у входа, 
За ночным окном — туман… 
Что теперь твоя постылая свобода, 
Страх познавший Дон-Жуан?

И стихи и этот голос Багрицкого почему-то казались мне непоправимо трагическими.
Я с трудом сдерживал слезы.
Снова вернулась тишина, тьма, непонятное мерцание звезд, и опять из угла террасы послышался торжественный напев знакомых стихов:

Предчувствую тебя.
Года проходят мимо.
Все в облике одном
предчувствую тебя.
Весь горизонт в огне — 
и ясен нестерпимо.
Я молча жду, тоскуя и любя…

Так прошла вся ночь напролет. 
Багрицкий читал, почти пел «Стихи о России», «Скифы», Равенну, 
что «спит у сонной вечности в руках». Только ближе к рассвету он уснул. 
Он спал сидя, прислонившись 
к стенке террасы, и тяжело стонал в невыразимо утомительном сне".
Лицо у него высохло, похудело, на беловато-лиловых губах как будто
запеклась твердая корочка полынного сока, и весь он стал похож на большую
всклоченную птицу.
Через несколько лет в Москве я вспомнил эту белую корочку на губах
Багрицкого. Я шел за его гробом. Позади цокал копытами по булыжнику
кавалерийский эскадрон.

Больной, тяжело дышащий Самуил Яковлевич Маршак медленно шел рядом,
доверчиво опираясь на мое тогда еще молодое плечо, и говорил:
- Вы понимаете? «Копытом и камнем… испытаны годы… бессмертной
полынью… пропитаны воды — и горечь полыни… на наших губах». Как это…
великолепно!

Пыльное небо висело над скучной и душной Якиманкой. Во дворах кричали
дети, играя в «палочку-выручалочку». Оркестр вполголоса заиграл траурный
марш. Кавалерийские лошади, послушные звукам музыки, начали медленнее
перебирать ногами.
А в то далекое утро в 1921 году Багрицкий уехал в Одессу первой же конкой, даже не напившись чаю и не заходя к Бабелю. Ему нездоровилось. Он тяжело кашлял, свистел бронхами и молчал. Очевидно, ночью он натрудил себе легкие.
Мы с Изей проводили Багрицкого до конки и зашли к Бабелю. 
Как всегда, во время несчастий нас тянуло на люди.
Бабель писал в своей комнате. 
Он тотчас отодвинул рукопись и положил на нее тяжелый серый голыш.
Изредка в комнату залетал вкрадчивый морской ветер, и тогда все вокруг,
что могло легко двигаться: занавески на окнах, листки бумаги, цветы в стакане, — начинало биться, как маленькая птица, запутавшаяся в силке.

- Ну что ж, сироты, — с горечью сказал Бабель, — что же теперь мы будем
делать? Второго Блока мы не дождемся, живи мы хоть двести лет.
- Вы видели его? — спросил я Бабеля.
Я ждал, что Бабель ответит «нет», и тогда мне станет легче. 
Я был лишен чувства зависти. Но всем, кто видел и слышал Блока, я завидовал 
тяжело и долго.
- Да, видел, — сказал Бабель.
- И даже был у него на квартире на углу Пряжки и Офицерской улицы.
- Какой он?
- Совсем не такой, как вы себе представляете.
- Откуда вы знаете, что я о нем думаю?
- Потому, что я думал наверняка так же, как и вы. Пока его не увидел.
Он вовсе не падший ангел. И не воплощение изысканных чувств и размышлений.
Это седеющий, молчаливый, сильный, хотя и усталый, человек. 
Он очень воспитан и потому не угнетает собеседника своей угрюмостью и своими
познаниями. Мы разговаривали с ним сначала в столовой и сидели друг против
друга на гнутых венских стульях. Такие стулья нагоняют зевоту. Комната была
унылая, совсем непохожая на жилище светлого рыцаря в снежной маске. 
А в кабинете его вовсе не пахло нильскими лилиями и опьяняющим черным шелком
женских платьев. Пахло только книжной пылью. Обыкновенная квартира в обыкновеннейшем доме. Ну вот! У вас уже вытянулись лица. Вы уже недовольны и будете потом говорить, что я скептик, циник и у меня ничего не горит на сердце. И еще обвините меня в том, что я вижу только серую загрунтовку,
которая лезет из-под великолепных красок. А самих красок я не замечаю. Все
это у вас розовый гимназический бред! Красота духа, такая, как у Блока,
обойдется без золоченых рам. И без рыданий органа, и без всяческих
благовоний. Блок был по натуре пророком. У него в глазах была даже
пророческая твердость. Он видел роковую судьбу старого мира. 
Семена гибели уже прорастали. Ночь затягивалась, и казалось, что ей не будет конца.
Поэтому даже неуютный, резкий свет нового революционного утра он приветствовал 
как избавление. Он принял революцию в свой поэтический мир и написал «Двенадцать». И он был, конечно, провидец. И в своих видениях, и в той потрясающей музыке, какую он слышал в русской речи.
Он умел переносить увиденное из одной плоскости жизни совсем в другую.
Там оно приобретало для нас, полуслепых людей, неожиданные качества. Мы с вами видим цветы, скажем — розы, в разгар лета в скверах, в садах, но Блоку
этого мало. Он хочет зажечь на земле новые, небывалые розы. И он делает это:

И розы, осенние розы
Мне снятся на каждом шагу
Сквозь мглу, и огни, и морозы
На белом, на легком снегу…

Вот вы жалеете, что не видели Блока. Это понятно. А я, если бы у меня было даже 
самое ничтожное воображение, пытался бы представить себе с конкретностью, какая только возможна, все, что сказал Блок хотя бы в этих четырех строчках. 
Представить себе ясно, точно, и тогда мир обернулся бы одной из своих скрытых и замечательных сторон. И в этом мире жил бы и пел свои стихи удивительный человек, какие рождаются раз в столетие. 
Он берет нас, ничтожных и искалеченных "правильной" жизнью, за руку и выводит на песчаные дюны над северным морем, где — помните? - «закат из неба сотворил глубокий многоцветный кубок» 
и «руки одна заря закинула к другой». 
Там такая чистота воздуха, что отдаленный красный бакен - грубое и примитивное
сооружение — горит в сумерках, как «драгоценный камень фероньеры».
Я подивился хорошей памяти Бабеля: он всегда читал стихи на память и почти не ошибался.
- Вот, — сказал Бабель, подумав, 
— Блок знал дороги в область
прекрасного. Он, конечно, гигант! 
Он один отзовется в сердце таким великолепным звоном, как тысячи арф. 
А между тем большинство людей придает какое-то значение тому, что в столовой 
у него стояли гнутые стулья и что во время мировой войны он был «земгусаром». 
Люди с охотой бегут на смрадный огонек предрассудков и невежественного осуждения.
Я впервые слышал от Бабеля такое сравнение, как «звон тысячи арф».
Бабель был суров, даже застенчив в выборе разговорных слов. От всего
цветистого в обыденном языке и блестящего, как золотая канитель, он досадливо морщился и краснел. Может быть, поэтому каждое слово из ряда так называемых приподнятых в его устах теряло искусственность и «било» наверняка. 
Но произносил он такие слова чрезвычайно редко, а сказав, тотчас спохватывался 
и начинал высмеивать самого себя. Этим своим свойством он иногда раздражал окружающих. В частности, Изя Лившиц не выносил этих подчас цинических нападений Бабеля на самого себя. И у меня тоже все столкновения с Бабелем — правда, довольно редкие — происходили из-за его глумления над собой и наигранного цинизма.
Но свой «звон тысячи арф» Бабель не высмеял. 
Я догадался из отрывистых его высказываний, что иногда он читал Блока наедине, по ночам, для самого себя. Тогда он сбрасывал маску.
Окончательно выдал Бабеля Багрицкий, любивший иногда с совершенно
детским простодушием повторять чужие слова, если они ему нравились. Однажды,
когда мы говорили о Блоке, Багрицкий откашлялся и не совсем уверенно
произнес: 
- Вы понимаете, мелодия только на арфах в унисон с глухим голосом
поэта. Такой голос был у Блока. Я мог бы под звуки арф читать по-разному все
его стихи. Честное слово! Я вытягивал бы, как тянут золотую нитку из спутанного разноцветного клубка, напев каждого стиха. Люди слушали бы и забывали, что есть время, жизнь и смерть, движение вселенной и бой собственных сердец. 
Какой-то чувствительный немецкий виршеплет, склонный к поэтическому насморку, написал-таки неплохие стишки. Я забыл, как его звали, этого многообещающего 
юношу. Стихи о том, что прекрасные звуки заключены внутри каждого человеческого слова. И звуки эти подчиняются только воле великих поэтов и музыкантов. Они одни умеют извлекать их из тугой сердцевины слова.