Alter Ego 53 385 Опубликовано 21 марта, 2018 Все верно ... если бы паразитическая система не плодила нищету (более 20миллионов) и при этом не плодила олигархов , а занималась плановым и планомерным развитием экономики страны и не ждало западных инвестиций , как =манны небесной= (с) - народ был бы гораздо добрее ... Грюнчик, мне кажется, тебе пора в отпуск, поехать кудой-нить на солнечный брег, отвлечьсо от мыслей земных, попить мохито под пальмой, мулаточек пощупать чот у тебя прям зашквар от забот своих о народе, совсем не бережешь себя 4 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Сэмми Ш. 5 722 Опубликовано 21 марта, 2018 (изменено) Грюнчик, мне кажется, тебе пора в отпуск, поехать кудой-нить на солнечный брег, отвлечьсо от мыслей земных, попить мохито под пальмой, мулаточек пощупать.... или лучше взять водочки, агурчика солененького, пиццу заказать, среднеазиаточек вызвать... Дешевле, по-любому. А эффект примерно одинаковый. Изменено 21 марта, 2018 пользователем Сэмми Ш. 5 Я обращаюсь на Ты к равному (пусть и незнакомому) и на Вы к признанному авторитету. А обращение "вы" использую только при желании жестоко оскорбить. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Alter Ego 53 385 Опубликовано 21 марта, 2018 А эффект примерно одинаковый. добрее становишься? 1 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Грюн 55 371 Опубликовано 21 марта, 2018 Грюнчик, мне кажется, тебе пора в отпуск, поехать кудой-нить на солнечный брег, отвлечьсо от мыслей земных, попить мохито под пальмой, мулаточек пощупать чот у тебя прям зашквар от забот своих о народе, совсем не бережешь себя =Утром мажу бутерброд - сразу мысль , а как народ?! И икра не лезет в горло , и компот не льется в рот!=(с) ... 6 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Е в г е н и й 3 169 Опубликовано 21 марта, 2018 Думаю все читали про высказывания А.Макаревича. Цитировать не буду, думаю, что все Россияне возмущены его словами. Вот, что написал А. Макаревич:«МНЕ КАЖЕТСЯ, ГОСПРОПАГАНДА ИЗОБРЕЛА КАКОЙ-ТО ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ КАДР, ПРЕВРАЩАЮЩИЙ ЛЮДЕЙ В ЗЛОБНЫХ ДЕБИЛОВ». До него об этом было, к примеру, описано в романе "1984": "О'Брайен взглянул на свои часы, увидел, что время -- почти 11.00, и решил остаться на двухминутку ненависти в отделе документации. Он сел водном ряду с Уинстоном, за два места от него. Между ними расположилась маленькая рыжеватая женщина, работавшая по соседству с Уинстоном. Темноволосая села прямо за ним. И вот из большого телекрана в стене вырвался отвратительный вой и скрежет -- словно запустили какую-то чудовищную несмазанную машину. От этого звука вставали дыбом волосы и ломило зубы. Ненависть началась. Как всегда, на экране появился враг народа Эммануэль Голдстейн. Зрители зашикали. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами взвизгнула от страха и омерзения. Голдстейн, отступник и ренегат, когда-то, давным-давно (так давно. что никто уже и не помнил, когда), был одним из руководителей партии, почти равным самому Старшему Брату, а потом встал на путь контрреволюции, был приговорен к смертной казни и таинственным образом сбежал, исчез. Программа двухминутки каждый день менялась, но главным действующим лицом в ней всегда был Голдстейн. Первый изменник, главный осквернитель партийной чистоты. Из его теорий произрастали все дальнейшие преступления против партии, все вредительства, предательства, ереси, уклоны. Неведомо где он все еще жил и ковал крамолу: возможно, за морем, под защитой своих иностранных хозяев, а возможно -- ходили и такие слухи, -- здесь, в Океании, в подполье. Уинстону стало трудно дышать. Лицо Голдстейна всегда вызывало у него сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка -- умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние. Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийные доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию предали, -- и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они встречались чаще, чем в речи любого партийца. И все время, дабы не было сомнений в том, что стоит за лицемерными разглагольствованиями Голдстейна, позади его лица на экране маршировали бесконечные евразийские колонны: шеренга за шеренгой кряжистые солдаты с невозмутимыми азиатскими физиономиями выплывали из глубины на поверхность и растворялись, уступая место точно таким же. Глухой мерный топот солдатских сапог аккомпанировал блеянию Голдстейна. Ненависть началась каких-нибудь тридцать секунд назад, а половина зрителей уже не могла сдержать яростных восклицаний. Невыносимо было видеть это самодовольное овечье лицо и за ним -- устрашающую мощь евразийских войск; кроме того, при виде Голдстейна и даже при мысли о нем страх и гнев возникали рефлекторно. Ненависть к нему была постояннее, чем к Евразии и Остазии, ибо когда Океания воевала с одной из них, с другой она обыкновенно заключала мир. Но вот что удивительно: хотя Голдстейна ненавидели и презирали все, хотя каждый день, но тысяче раз на дню, его учение опровергали, громили, уничтожали, высмеивали как жалкий вздор, влияние его нисколько не убывало. Все время находились, новые простофили, только и дожидавшиеся, чтобы он их совратил. Не проходило и дня без того, чтобы полиция мыслей не разоблачала шпионов и вредителей, действовавших по его указке. Он командовал огромной подпольной армией, сетью заговорщиков, стремящихся к свержению строя. Предполагалось, что она называется Братство. Поговаривали шепотом и об ужасной книге, своде всех ересей -- автором ее был Голдстейн, и распространялась она нелегально. Заглавия у книги не было. В разговорах о ней упоминали -- если упоминали вообще -- просто как о книге. Но о таких вещах было известно только по неясным слухам. Член партии по возможности старался не говорить ни о Братстве, ни о книге. Ко второй минуте ненависть перешла в исступление. Люди вскакивали с мест и кричали во все горло, чтобы заглушить непереносимый блеющий голос Голдстейна. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами стала пунцовой и разевала рот, как рыба на суше. Тяжелое лицо О'Брайена тоже побагровело. Он сидел выпрямившись, и его мощная грудь вздымалась и содрогалась, словно в нее бил прибой. Темноволосая девица позади Уинстона закричала: "Подлец! Подлец! Подлец!" -- а потом схватила тяжелый словарь новояза и запустила им в телекран. Словарь угодил Голдстейну в нос и отлетел. Но голос был неистребим. В какой-то миг просветления Уинстон осознал, что сам кричит вместе с остальными и яростно лягает перекладину стула. Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд -- и притворяться тебе уже не надо. Словно от электрического разряда, нападали на все собрание гнусные корчи страха и мстительности, исступленное желание убивать, терзать, крушить лица молотом: люди гримасничали и вопили, превращались в сумасшедших. При этом ярость была абстрактной и ненацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как пламя паяльной лампы. И вдруг оказывалось, что ненависть Уинстона обращена вовсе не на Голдстейна, а наоборот, на Старшего Брата, на партию, на полицию мыслей; в такие мгновения сердцем он был с этим одиноким осмеянным еретиком, единственным хранителем здравомыслия и правды в мире лжи. А через секунду он был уже заодно с остальными, и правдой ему казалось все, что говорят о Голдстейне. Тогда тайное отвращение к Старшему Брату превращалось в обожание, и Старший Брат возносился над всеми -- неуязвимый, бесстрашный защитник, скалою вставший перед азийскими ордами, а Голдстейн, несмотря на его изгойство и беспомощность, несмотря на сомнения в том, что он вообще еще жив, представлялся зловещим колдуном, способным одной только силой голоса разрушить здание цивилизации. А иногда можно было, напрягшись, сознательно обратить свою ненависть на тот или иной предмет. Каким-то бешеным усилием воли, как отрываешь голову от подушки во время кошмара, Уинстон переключил ненависть с экранного лица на темноволосую девицу позади. В воображении замелькали прекрасные отчетливые картины. Он забьет ее резиновой дубинкой. Голую привяжет к столбу, истычет стрелами, как святого Себастьяна. Изнасилует и в последних судорогах перережет глотку. И яснее, чем прежде, он понял, за что ее ненавидит. За то, что молодая, красивая и бесполая; за то, что он хочет с ней спать и никогда этого не добьется; за то, что на нежной тонкой талии, будто созданной для того, чтобы ее обнимали, -- не его рука, а этот алый кушак, воинствующий символ непорочности. Ненависть кончалась в судорогах. Речь Голдстейна превратилась в натуральное блеяние, а его лицо на миг вытеснила овечья морда. Потом морда растворилась в евразийском солдате: огромный и ужасный, он шел на них, паля из автомата, грозя прорвать поверхность экрана, -- так что многие отпрянули на своих стульях. Но тут же с облегчением вздохнули: фигуру врага заслонила наплывом голова Старшего Брата, черноволосая, черноусая, полная силы и таинственные спокойствия, такая огромная, что заняла почти весь экран. Что говорит Старший Брат, никто не расслышал. Всего несколько слов ободрения, вроде тех, которые произносит вождь в громе битвы, -- сами по себе пускай невнятные, они вселяют уверенность одним тем, что их произнесли. Потом лицо Старшего Брата потускнело, и выступила четкая крупная надпись -- три партийных лозунга: ВОИНА -- ЭТО МИР СВОБОДА -- ЭТО РАБСТВО НЕЗНАНИЕ -- СИЛА Но еще несколько мгновений лицо Старшего Брата как бы держалось на экране: так ярок был отпечаток, оставленный им в глазу, что не мог стереться сразу. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами навалилась на спинку переднего стула. Всхлипывающим шепотом она произнесла что-то вроде: "Спаситель мой!" -- и простерла руки к телекрану. Потом закрыла лицо ладонями. По-видимому, она молилась. Тут все собрание принялось медленно, мерно, низкими голосами скандировать: "ЭС-БЭ!.. ЭС-БЭ!.. ЭС-БЭ!" -- снова и снова, врастяжку, с долгой паузой между "ЭС" и "БЭ", и было в этом тяжелом волнообразном звуке что-то странно первобытное -- мерещился за ним топот босых ног и рокот больших барабанов. Продолжалось это с полминуты. Вообще такое нередко происходило в те мгновения, когда чувства достигали особенного накала. Отчасти это был гимн величию и мудрости Старшего Брата, но в большей степени самогипноз -- люди топили свои разум в ритмическом шуме. Уинстон ощутил холод в животе. На двухминутках ненависти он не мог не отдаваться всеобщему безумию, но этот дикарский клич "ЭС-БЭ!.. ЭС-БЭ!" всегда внушал ему ужас. Конечно, он скандировал с остальными, иначе было нельзя. Скрывать чувства, владеть лицом, делать то же, что другие, -- все это стало инстинктом." Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Roy 5 536 Опубликовано 21 марта, 2018 не люблю Макаревича. Он мне никогда не нравился - ни творчество его, ни личность. Но то, что в России люди озлобились - это правда. Зачем на зеркало пенять? Интернет вон и тот переполнен желчью, даже на местечковых форумах...на себя посмотрите Ты не права, мы не озлобились. Так бухтим. Зима вместо весны, грязь, авитаминоз, а тут еще говнецом тебя обольют сквозь губу. Я вот думаю, мог бы что-нибудь подобное сказать о нас Никулин, если бы дожил, или Миронов, или Высоцкий (нет, он что-нибудь бы выдал, но все бы посмеялись, над собой, в том числе) 6 То что видишь ты - видимость только однаДалеко от поверхности жизни до днаПолагай несущественным явное в миреИбо тайная сущность вещей не видна Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Roy 5 536 Опубликовано 21 марта, 2018 Вот, что написал А. Макаревич:«МНЕ КАЖЕТСЯ, ГОСПРОПАГАНДА ИЗОБРЕЛА КАКОЙ-ТО ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ КАДР, ПРЕВРАЩАЮЩИЙ ЛЮДЕЙ В ЗЛОБНЫХ ДЕБИЛОВ». До него об этом было, к примеру, описано в романе "1984": "О'Брайен взглянул на свои часы, увидел, что время -- почти 11.00, и решил остаться на двухминутку ненависти в отделе документации. Он сел водном ряду с Уинстоном, за два места от него. Между ними расположилась маленькая рыжеватая женщина, работавшая по соседству с Уинстоном. Темноволосая села прямо за ним. И вот из большого телекрана в стене вырвался отвратительный вой и скрежет -- словно запустили какую-то чудовищную несмазанную машину. От этого звука вставали дыбом волосы и ломило зубы. Ненависть началась. Как всегда, на экране появился враг народа Эммануэль Голдстейн. Зрители зашикали. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами взвизгнула от страха и омерзения. Голдстейн, отступник и ренегат, когда-то, давным-давно (так давно. что никто уже и не помнил, когда), был одним из руководителей партии, почти равным самому Старшему Брату, а потом встал на путь контрреволюции, был приговорен к смертной казни и таинственным образом сбежал, исчез. Программа двухминутки каждый день менялась, но главным действующим лицом в ней всегда был Голдстейн. Первый изменник, главный осквернитель партийной чистоты. Из его теорий произрастали все дальнейшие преступления против партии, все вредительства, предательства, ереси, уклоны. Неведомо где он все еще жил и ковал крамолу: возможно, за морем, под защитой своих иностранных хозяев, а возможно -- ходили и такие слухи, -- здесь, в Океании, в подполье. Уинстону стало трудно дышать. Лицо Голдстейна всегда вызывало у него сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка -- умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние. Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийные доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию предали, -- и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они встречались чаще, чем в речи любого партийца. И все время, дабы не было сомнений в том, что стоит за лицемерными разглагольствованиями Голдстейна, позади его лица на экране маршировали бесконечные евразийские колонны: шеренга за шеренгой кряжистые солдаты с невозмутимыми азиатскими физиономиями выплывали из глубины на поверхность и растворялись, уступая место точно таким же. Глухой мерный топот солдатских сапог аккомпанировал блеянию Голдстейна. Ненависть началась каких-нибудь тридцать секунд назад, а половина зрителей уже не могла сдержать яростных восклицаний. Невыносимо было видеть это самодовольное овечье лицо и за ним -- устрашающую мощь евразийских войск; кроме того, при виде Голдстейна и даже при мысли о нем страх и гнев возникали рефлекторно. Ненависть к нему была постояннее, чем к Евразии и Остазии, ибо когда Океания воевала с одной из них, с другой она обыкновенно заключала мир. Но вот что удивительно: хотя Голдстейна ненавидели и презирали все, хотя каждый день, но тысяче раз на дню, его учение опровергали, громили, уничтожали, высмеивали как жалкий вздор, влияние его нисколько не убывало. Все время находились, новые простофили, только и дожидавшиеся, чтобы он их совратил. Не проходило и дня без того, чтобы полиция мыслей не разоблачала шпионов и вредителей, действовавших по его указке. Он командовал огромной подпольной армией, сетью заговорщиков, стремящихся к свержению строя. Предполагалось, что она называется Братство. Поговаривали шепотом и об ужасной книге, своде всех ересей -- автором ее был Голдстейн, и распространялась она нелегально. Заглавия у книги не было. В разговорах о ней упоминали -- если упоминали вообще -- просто как о книге. Но о таких вещах было известно только по неясным слухам. Член партии по возможности старался не говорить ни о Братстве, ни о книге. Ко второй минуте ненависть перешла в исступление. Люди вскакивали с мест и кричали во все горло, чтобы заглушить непереносимый блеющий голос Голдстейна. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами стала пунцовой и разевала рот, как рыба на суше. Тяжелое лицо О'Брайена тоже побагровело. Он сидел выпрямившись, и его мощная грудь вздымалась и содрогалась, словно в нее бил прибой. Темноволосая девица позади Уинстона закричала: "Подлец! Подлец! Подлец!" -- а потом схватила тяжелый словарь новояза и запустила им в телекран. Словарь угодил Голдстейну в нос и отлетел. Но голос был неистребим. В какой-то миг просветления Уинстон осознал, что сам кричит вместе с остальными и яростно лягает перекладину стула. Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд -- и притворяться тебе уже не надо. Словно от электрического разряда, нападали на все собрание гнусные корчи страха и мстительности, исступленное желание убивать, терзать, крушить лица молотом: люди гримасничали и вопили, превращались в сумасшедших. При этом ярость была абстрактной и ненацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как пламя паяльной лампы. И вдруг оказывалось, что ненависть Уинстона обращена вовсе не на Голдстейна, а наоборот, на Старшего Брата, на партию, на полицию мыслей; в такие мгновения сердцем он был с этим одиноким осмеянным еретиком, единственным хранителем здравомыслия и правды в мире лжи. А через секунду он был уже заодно с остальными, и правдой ему казалось все, что говорят о Голдстейне. Тогда тайное отвращение к Старшему Брату превращалось в обожание, и Старший Брат возносился над всеми -- неуязвимый, бесстрашный защитник, скалою вставший перед азийскими ордами, а Голдстейн, несмотря на его изгойство и беспомощность, несмотря на сомнения в том, что он вообще еще жив, представлялся зловещим колдуном, способным одной только силой голоса разрушить здание цивилизации. А иногда можно было, напрягшись, сознательно обратить свою ненависть на тот или иной предмет. Каким-то бешеным усилием воли, как отрываешь голову от подушки во время кошмара, Уинстон переключил ненависть с экранного лица на темноволосую девицу позади. В воображении замелькали прекрасные отчетливые картины. Он забьет ее резиновой дубинкой. Голую привяжет к столбу, истычет стрелами, как святого Себастьяна. Изнасилует и в последних судорогах перережет глотку. И яснее, чем прежде, он понял, за что ее ненавидит. За то, что молодая, красивая и бесполая; за то, что он хочет с ней спать и никогда этого не добьется; за то, что на нежной тонкой талии, будто созданной для того, чтобы ее обнимали, -- не его рука, а этот алый кушак, воинствующий символ непорочности. Ненависть кончалась в судорогах. Речь Голдстейна превратилась в натуральное блеяние, а его лицо на миг вытеснила овечья морда. Потом морда растворилась в евразийском солдате: огромный и ужасный, он шел на них, паля из автомата, грозя прорвать поверхность экрана, -- так что многие отпрянули на своих стульях. Но тут же с облегчением вздохнули: фигуру врага заслонила наплывом голова Старшего Брата, черноволосая, черноусая, полная силы и таинственные спокойствия, такая огромная, что заняла почти весь экран. Что говорит Старший Брат, никто не расслышал. Всего несколько слов ободрения, вроде тех, которые произносит вождь в громе битвы, -- сами по себе пускай невнятные, они вселяют уверенность одним тем, что их произнесли. Потом лицо Старшего Брата потускнело, и выступила четкая крупная надпись -- три партийных лозунга: ВОИНА -- ЭТО МИР СВОБОДА -- ЭТО РАБСТВО НЕЗНАНИЕ -- СИЛА Но еще несколько мгновений лицо Старшего Брата как бы держалось на экране: так ярок был отпечаток, оставленный им в глазу, что не мог стереться сразу. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами навалилась на спинку переднего стула. Всхлипывающим шепотом она произнесла что-то вроде: "Спаситель мой!" -- и простерла руки к телекрану. Потом закрыла лицо ладонями. По-видимому, она молилась. Тут все собрание принялось медленно, мерно, низкими голосами скандировать: "ЭС-БЭ!.. ЭС-БЭ!.. ЭС-БЭ!" -- снова и снова, врастяжку, с долгой паузой между "ЭС" и "БЭ", и было в этом тяжелом волнообразном звуке что-то странно первобытное -- мерещился за ним топот босых ног и рокот больших барабанов. Продолжалось это с полминуты. Вообще такое нередко происходило в те мгновения, когда чувства достигали особенного накала. Отчасти это был гимн величию и мудрости Старшего Брата, но в большей степени самогипноз -- люди топили свои разум в ритмическом шуме. Уинстон ощутил холод в животе. На двухминутках ненависти он не мог не отдаваться всеобщему безумию, но этот дикарский клич "ЭС-БЭ!.. ЭС-БЭ!" всегда внушал ему ужас. Конечно, он скандировал с остальными, иначе было нельзя. Скрывать чувства, владеть лицом, делать то же, что другие, -- все это стало инстинктом." Ага, Оруэлл про BBC писал То что видишь ты - видимость только однаДалеко от поверхности жизни до днаПолагай несущественным явное в миреИбо тайная сущность вещей не видна Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Grigor 7 348 Опубликовано 21 марта, 2018 (изменено) Тему надо переименовать в "Антинародные высказывания отщепенцев" и подшить к Макаревичу Серебрякова. (Объединить дела, так сказать.) А вообще всем напоминаю, что своих "высказываний" Макаревич никому не высказывал. Это было написано в комментах в соцсетях, когда он собачился с оппонентами. Также от него там же "прозвучало" предложение спилить Останкинскую башню. Ждём, когда депутат Поклонская или какой другой активист подаст в Генпрокуратуру обвинение в терроризме. Изменено 21 марта, 2018 пользователем Grigor 3 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Roy 5 536 Опубликовано 21 марта, 2018 . Также от него там же "прозвучало" предложение спилить Останкинскую башню. Ждём, когда депутат Поклонская или какой другой активист подаст в Генпрокуратуру обвинение в терроризме. А чво, хорошая мысля. За отрицание Холокоста во многих демократических странах можно получить статью, у лучшего друга США Саудовской Аравии законы такие, что удивительно почему их еще не подвергли гуманитарным бомбардировкам, про укрорейх молчу, это не лечится. Тока у нас в стране пятая колонна говорит что хочет. Мы самая свободная страна, по-факту. 1 То что видишь ты - видимость только однаДалеко от поверхности жизни до днаПолагай несущественным явное в миреИбо тайная сущность вещей не видна Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Alter Ego 53 385 Опубликовано 21 марта, 2018 Никулин, если бы дожил, или Миронов, или Высоцкий ну во-первых, с Макаревичем в один ряд их ставить глупо, а во-вторых, они не дожили до сегодняшнего дня и о "нас", как это не прискорбно, им сказать нечего. Однако, надеюсь, что скорей всего, они бы, по крайней мере, не участвовали в этой стадной травле артистов, допустивших неосторожные фразы в беседах с блогерами и друзьяшками из социальных сетей. Вот уж точно, они были чище этого. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Roy 5 536 Опубликовано 21 марта, 2018 ну во-первых, с Макаревичем в один ряд их ставить глупо, а во-вторых, они не дожили до сегодняшнего дня и о "нас", как это не прискорбно, им сказать нечего. Однако, надеюсь, что скорей всего, они бы, по крайней мере, не участвовали в этой стадной травле артистов, допустивших неосторожные фразы в беседах с блогерами и друзьяшками из социальных сетей. Вот уж точно, они были чище этого. Чище нас или артистов? То что видишь ты - видимость только однаДалеко от поверхности жизни до днаПолагай несущественным явное в миреИбо тайная сущность вещей не видна Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Alter Ego 53 385 Опубликовано 21 марта, 2018 (изменено) Чище нас или артистов? чище стада, швыряющего камнями (каловыми ). Уж вас или нас - решай сам Изменено 21 марта, 2018 пользователем Alter Ego 1 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Roy 5 536 Опубликовано 21 марта, 2018 Меня вот что удивляет. Почему есть кто-то, кто равнее нас: артисты, журналисты. Им позволено сказать гадость, но небыдло должно захлопать в ладоши, а быдло - подставить другую щеку. Ну раз им нравится подобная игра: выдать ложку говна, пусть не удивляются, получив в ответ бочку. На то мы и быдло. То что видишь ты - видимость только однаДалеко от поверхности жизни до днаПолагай несущественным явное в миреИбо тайная сущность вещей не видна Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Alter Ego 53 385 Опубликовано 21 марта, 2018 Почему есть кто-то, кто равнее нас: артисты, журналисты. Им позволено сказать гадость можно подумать, тебе не позволено ты уж столько тут всего...кхе, кхе.. говоришь, что артисты с журналистами давно захл-censored-ись бы, если б узнали 2 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение
Alter Ego 53 385 Опубликовано 21 марта, 2018 На то мы и быдло. ну так я и говорю - неча на зеркало пенять Поделиться сообщением Ссылка на сообщение