Самарянка

почувствуй себя некропостером! спросил у русского японец для нас вот идеал Басё а что для вас такое Пушкин ой всё ©

это не моё, это микрошедевр Павла Майорова (у него таких много), а я его (шедевр, а не П.М.) только чутка подпортила контекста ради. а вот за это не медаль, а штрафные баллы светят, но не могу не. искусство должно принадлежать народу. рождение богини любви... к еде!

Не тратьте жизнь на чепуху! Предайтесь свальному жральному греху! ©

На еду я тебя променял, променял... Но я верю, меня ты поймешь и простишь! Холодильник призывно на кухне урчал, Разрывая квартиры холодную тишь, Пробивая в мозгу моем гулкую брешь, Умоляя: достань из меня всё и съешь! От соседей доносится запах жратвы, (И какой-то еще нехорошей травы) Помутился рассудком и волей ослаб, Отменю рандеву, хоть желудка не раб!

@surickoff, сразу вспомнила одно там признание в любви... Я люблю тебя, Еда! Оставайся навсегда! Я усну — а ты сиди. Никуда не уходи! И увидишь, что во сне Ты опять приснилась мне. Маша Рупасова

Тссс! Это была спецоперация!

а если сядешь долго долго смотреть у берега с тоской труп прынца мимо проплывет но на кой

@JuliaGEm, это по-нашему, да!!!

Хочешь, буду твоей Золушкой? До упаду, до полуночи будем так с тобой отплясывать, что порвем танцпол дворцовый! На лету теряя туфельки, Я сбегу, сверкая пятками, И вернусь в свою каморочку Захмурышкой образцовой. Или хочешь — Белоснежкою? Кстати, познакомься: гномики... Нет, ну что ты? Просто дружим мы! Не ревнуй меня, мой принц! Красную надену шапочку, Через лес попрусь бесстрашно я, С пирожками, да с волыною! Волку если что — тыдынц! Милый, отчего бледнеешь ты? Называешь меня дерзкою? Не волнуйся, это вредно ведь, Лучше скушай пирожок. Мой любимый, ну куда же ты??? Нет, ну только посмотрите вы! До чего пугливый принц пошел! Эх, ну как же так, дружок…

@Амира, попробуйте связаться с «Добротворцем»: сайт группа в вк Телефон «горячей линии»: 8-916-050-31-31

— Ты помнишь ли, Ева, как было в раю нам тепло? — Еще бы, Адамчик, убогое наше дупло не сравнивай с раем, смотри, я дрожу как листок... — До самыя, Марковна, смерти терпеть, подождем же чуток... плеча — урча судья — ладья

Все так...

оу, да это же про меня!

Ссаными тряпками гонит супруга супруга на улицу, Мужу не верит, пускай тот клянется, что ей не соврал. Где это видано, чтоб в гараже с мужиками смотрели Кустурицу???!!! Ну а потом на работе внезапно случился аврал... замечен — обеспечен смотри-ка — улика

и еще вот: 15 успех это часто единственное что отличает писателя от графомана и для писателя и графомана это общая незаживающая рана 16 те кого боятся должны бояться что над ними будут смеяться вообще люди не издеваются только над шутами шуты дураки на них колпаки они похуже нас с вами их народ любит 17 главный герой должен быть человеком без свойств такой литературный прием ни слабостей ни изъяна типа чавканья храпа длительного или мата иначе читатель и зритель не узнает себя в нем будучи сам ангельским идеалом в смысле мыслительного и пищеварительного аппарата

@Иvаноff, гуд только у меня с «белым другом» навязчивые бытовые ассоциации возникают... )) хотя понятно, что автор не о том, но, штош поделать — нейронные связи такие нейронные связи. устойчивые, заразы!

пилите шура говорю вам на этом строится сюжет ну кто так пилит кто так пилит бюджет © борго

блин, какой пирожок сейчас проглотила... залпом! *** мы проповедуем свободу олегу зоя говорит а это наша униформа а вот законы и устав

@surickoff, именно!!! а все почему? да патамушта поэты заняты более важным делом... У поэтов есть такой обычай - В круг сойдясь, оплевывать друг друга. Магомет, в Омара пальцем тыча, Лил ушатом на беднягу ругань. Он в сердцах порвал на нем сорочку И визжал в лицо, от злобы пьяный: "Ты украл пятнадцатую строчку, Низкий вор, из моего "Дивана"! За твоими подлыми следами Кто пойдет из думающих здраво?" Старики кивали бородами, Молодые говорили: "Браво!" А Омар плевал в него с порога И шипел: "Презренная бездарность! Да минет тебя любовь пророка Или падишаха благодарность! Ты бесплоден! Ты молчишь годами! Быть певцом ты не имеешь права!" Старики кивали бородами, Молодые говорили: "Браво!" Только некто пил свой кофе молча, А потом сказал: "Аллаха ради! Для чего пролито столько желчи?" Это был блистательный Саади. И минуло время. Их обоих Завалил холодный снег забвенья. Стал Саади золотой трубою, И Саади слушала кофейня. Как ароматические травы, Слово пахло медом и плодами, Юноши не говорили: "Браво!" Старцы не кивали бородами. Он заворожил их песней птичьей, Песней жаворонка в росах луга... У поэтов есть такой обычай - В круг сойдясь, оплевывать друг друга. Дмитрий Кедрин 1936, между прочим, год (!), до первых панчей еще целых 70 лет...

@JuliaGEm, не виноватая я, они сами меня находят! если включить зануду и начать отвечать, как дела, на вопрос «как дела?» — то спасибо Марку Ц. фб-ленту себе собирала с любовью и она отвечает мне тем же, вон какие сокровища бывает к берегу прибивает волной, не все же нам мыкать беду в пене дней барахтаться

Обожаю Бородицкую! Любовь с первых строчек. * * * Из хулиганских побуждений он спички вытащил сперва и чиркать стал, гоняя тени, забив на мамины слова. Потом водой наполнил ванну и разной рыбой населил, потом нарисовал саванну и меж зверями разделил. Из мякиша двух человечков слепил и яблоко скатал, змею-колбаску свил в колечко — и всех по стенке распластал. Нарочно не надел пижаму, вооружился, как бандит, и в кресле, поджидая маму, уснул, испуган и сердит. Марина Бородицкая

И еще хорошая статья Марии Галиной. Особенно про канарейку в шахте понравилось. О ПРОФЕССИИ КРИТИКА Критики, как мне кажется, бывают трех видов а) хотят, чтобы люди узнали о том, что есть достойные книги; б) хотят как-то анализировать текущий процесс; в) хотят влиять на литературный процесс (если это и возможно, то лишь при очень мощной харизме, иначе такие претензии выглядят довольно смешно). Я скорее четвертая разновидность, такой критик-аутист, который, если что-то понравилось, просто хочет посредством попыток понять, почему оно понравилось, как бы перечитать текст еще раз, встретиться с ним еще раз. Это все равно как подросток взахлеб пересказывает для собственного удовольствия любимое кино или приключенческий роман – «И тут он ему ка-ак врезал!». Вот и я занимаюсь этим же – для собственного удовольствия, а слушатель (в данном случае читатель) – всегда найдется. В крайнем случае его можно взять за пуговицу и не отпускать. Понятно, что такая критика не может быть профессиональной, она импульсивная и чисто вкусовая и именно поэтому к профессиональным критикам я себя не причисляю. А задевает меня в общем и целом то, что не относится к современному реалистическому роману – именно эта разновидность литературы мне кажется безмерно скучной (я тут особо оговариваюсь – это, вероятно особенности моего восприятия, а не вина литературы, и да, исторические романы сюда не относятся). Но если вычесть современный российский реалистический роман (а, ладно, не только российский!), эту «большую прозу», этот муляж «настоящей литературы», с пафосом, идеей и надуванием щек, то останется много всего – и поэзия, и историческая проза, и экспериментальная проза, и эссеистика, и научные труды, и научпоп, и, конечно, фантастика… Само слово «фантастика» у нас скомпрометировано огромным количеством агрессивного, пошлого и бессмысленного трэша, от которого не отмыться ни авторам, ни издателям. Потому давайте тут договоримся просто отнести сюда все, что не реализм – и тогда окажется, что это примерно треть российского премиального пула; к тому же сюда войдут почти все опорные книги по крайней мере начала ХХ1 века, по крайней мере в России; «Дом в котором…» Мариам Петросян или «Перевод с подстрочника» Евгения Чижова (недооцененный, но совершенно великолепный роман); «Колыбельная» Владимира Данихнова (я знаю, спорный момент, но это не столько реализм, сколько мрачная метафора) или «Лавр» Водолазкина, или питерский текст, или, я не знаю, пермский, уральский текст - «Сердце Пармы» Алексея Иванова; «2017» Ольги Славниковой, те же захваленные «Петровы в гриппе…»… Вероятно, это происходит потому, что данные книги описывают не казус, но узус, то есть выходят на уровень неких значимых обобщений, а читать о приключениях, скажем, молодого манагера в столичных декорациях и как он там пришел к Богу, мне скучно до боли в скулах… Кстати, именно не-реализм порождает огромный массив того, что зовется «непрофессиональной критикой», то есть очень вовлеченной, очень эмоциональной читательской рефлексии – с выкладкой отзывов и дискуссий на профильных литературных сайтах – явление, о котором пока мало кто задумался, и уж точно никто не анализировал. Ну и конечно, поэзия, которая поднимается на несравнимо более высокий уровень обобщения… К тому же, здесь «как это сказано» почти всегда важнее того «о чем это сказано» (или метод и объект так плотно спаяны, что отделить одно от другого невозможно). Это же замечательно интересно, как и почему вот это работает, а вот это не работает, хотя бы казалось, и то и то об одном и том же… То есть я в основном пытаюсь понять (для самой себя) как нечто происходит и почему, наверное все-таки естественно-научное образование сказывается; но хороший текст тем и хорош, что его нельзя повторить, он не предлагает универсального или по крайней мере воспоизводимого инструментария, алгоритма, очередную задачу приходится каждый раз решать заново… Поэтому если удается выйти на что-то важное, подметить какие-то закономерности, то они будут лежать уж точно не в литературной, а в социальной, культурологической плоскости; скажем нынешнюю чудовищную архаизацию транслируемых «сверху» смыслов, да и архаизацию самого способа трансляции, самой риторики, я предсказала задолго до ее тотального воцарения, просто потому что лет десять назад и в поэтических текстах, и в «не-реализме» (вот же язык не поворачивается сказать «в фантастике», спасибо борзым авторам и издателям) появились вдруг сразу и независимо друг от друга определенные образы, знаки, метафоры… Ничего такого, никакой социальной прогностики, просто частота использования определенных символов заметно возросла. Конечно банальностью будет сказать, что сопрягатель слов, литератор -- это такая канарейка в шахте, но банальное утверждение в 90% случаев верно. Да, канарейка в шахте, помимо всего прочего. Ну и напомню что канарейка в шахте подает сигнал опасности тем манером, что сначала мечется и немузыкально свистит, а потом и вообще помирает. То есть, нежная, красивая, возвышенная песнь это как бы нее ее, канарейки, собачье дело в данном случае.

Жаль, что мы так и не услышали начальника транспортного цеха... ©

Григорий Дашевский: как читать современную поэзию Поэт, переводчик и критик о том, как устроены современные стихи Одной из самых темных областей литературы, вызывающей наибольшее количество предубеждений или просто непонятной человеку без специальной подготовки, можно назвать современную поэзию... Григорий Дашевский рассказал... о том, как свойства стихов определяются способом их чтения, почему Иосиф Бродский считается «последним поэтом» и, наконец, о том, почему в нынешней политической ситуации русская поэзия должна выйти из лаборатории на площадь. Исторически ликбез — это не просто обучение чему-то с нуля. Его предпосылка в том, что где-то лежат недоступные вам сокровища и когда ликбез устранит ваше незнание или предрассудки, то вы к этим сокровищам получите доступ, получите ключ. Например, есть понятие «абсолютный слух», которое постоянно присутствует в разговорах профанов о музыке, и вот профессионал говорит: вы имеете о нем превратное представление, и это мешало вам понять, как все устроено, мешало если не слушать музыку, то по крайней мере думать о ней. Но поэзия устроена иначе. В ней нет сообщничества профессионалов, которые одинаково понимали бы какой-то тонкий термин, и нет такого, что чем дальше человек от них отстоит, тем неправильнее он его понимает. Ключ к стихам — не то, что человек — правильно или неправильно — думает о поэзии, а то, что человек думает о себе или о своей жизни. Как написал Виктор Коваль — «Думайте не над смыслом сказанного, а над жизнью услышавшего». Этим определяется его способ чтения, о котором и имеет смысл говорить. Почти двести лет наш способ чтения был романтическим. Что это такое? Например, когда мы читаем стихотворение Лермонтова «Белеет парус одинокий», то хотя там нет ни слова про человека, а все про какой-то корабль с парусом, — мы почему-то понимаем, что это про меня, про «Я», про душу, хотя в самом стихотворении это не сказано. Вот у Горация тоже есть знаменитое стихотворение про корабль: «О корабль, снова бури несут тебя в открытое море, берегись!» И тоже не сказано, что за корабль, но людям почему-то было понятно, что имеется в виду государство, а не чья-то мятежная душа. У читателя Горация главная тревога была об уникальном целом, к которому он принадлежал, а у романтического читателя — о его собственном уникальном Я. С помощью своей главной тревоги мы и читаем стихи. Романтический способ чтения — это такой, при котором мы автоматически под любое стихотворение как его тему подставляем себя. На уровне слов это выражено у поэта, казалось бы, антиромантического, но на самом деле существующего абсолютно внутри этой традиции — Бориса Пастернака: Меж мокрых веток с ветром бледным Шел спор. Я замер. Про меня! Это кажется абсолютно новым и его собственным открытием, но еще за полтораста лет до того, как он это написал в 1917 году, сентименталисты и романтики нас научили, что любой пейзаж — это про тебя. Почему нам всем, городским жителям, не таким уж любителям природы, бесконечные пейзажные стихотворения до сих пор кажутся близкими? Потому что мы делаем эту мысленную подстановку: каким-то образом все состояния природы являются отражениями нашей общей с автором души. Пейзаж, описанный объективно как явление природное, а не душевное — скажем, в дидактической поэзии от «Георгик» Вергилия до «Садов» Делиля, — на нас не производит впечатления: к чему нам подробное описание, как растут яблони. (На самом деле, читая Вергилия, можно понять, что он тоже говорит про человека, но у него между природой и человеком совсем не такая связь, к какой мы привыкли, когда каждая природная картина дает новую форму переливам нашей внутренней бесконечности.) Правильный читатель стихов — это параноик. Это человек, который неотвязно думает о какой-то важной для него вещи — как тот, кто находится в тюрьме и думает о побеге. Он все рассматривает с этой точки зрения: эта вещь может быть инструментом для подкопа, через это окно можно вылезти, этого охранника можно подкупить. А если он зайдет туда как инспектор — он увидит что-то другое, скажем, нарушение порядка, а если как праздный турист — он увидит только то, что отличается от его прежних представлений, или то, что ему показывают. Читатель, который не воспринимает того, что нам кажется сокровищами поэзии, — это просто человек без собственной, параноидальной и почти агрессивной мысли о чем-то лично для него наиважнейшем — как, скажем, мысль о судьбе государства для читателя Горация или мысль о своем Я для читателя романтической поэзии. Чем сильнее в человеке эта мысль, тем более в далеких от него, неясно о чем говорящих или говорящих будто бы совсем не о том текстах он готов увидеть на нее ответ. Нам всем это знакомо по критическим моментам жизни: когда мы ждем ответа на жизненно важный вопрос от врача или от любимого существа, то мы во всем видим знаки: да или нет. Чем мы напряженнее об этом думаем, тем больше видим подсказок, а для человека равнодушного ответом будет только собственно письмо от самого врача. Так вот, современная поэзия рассчитана на людей с массой разных, заранее не условленных между автором и читателем жгучих вопросов. Романтическая эпоха была эпохой заведомого уговора между авторами и читателями: о чем бы мы ни говорили, мы имеем в виду жизнь внутреннего человека, душевные глубины, что-то бездонное, что есть внутри каждого из нас и в каком-то смысле едино. Любые оттенки его состояния существенны, любое стихотворение понимайте как зеркало, в котором вы видите себя. Но здесь было и самое уязвимое место романтизма: с одной стороны, это «Я» понимается как общее для всех людей, и тогда, казалось бы, романтизм не говорит ничего, чего не говорили бы людям все мистики: внутри у каждого живет бездонная единая для всех сущность. Но мистики при этом говорили о равной божественности этой сущности во всех людях. А романтики это главное и почти единственное сообщение мистики, что каждый человек — царь, забывший свое предназначение, — ухитрились видоизменить так: царь — это только ты. Романтизм — это бесконечная комната смеха наоборот, где каждый человек думает, что он — единственный, кто похож на уникальное существо в зеркале, что только он там отражается. В этом одновременно и освобождающая, и разлагающая сила романтизма. В сообщение о том, что у каждого человека внутри есть божественная или стихийная бесконечность, романтизм вводит эту очень суетную исключительность, очень суетное сознание собственной отличности от других: «Только в тебе есть эта бездна; посмотри — в других ее нет». В этом смысле гениально устроен «Герой нашего времени», где каждый читающий — это Печорин, а каждый читающий эту же книгу его сосед — Грушницкий, а третий человек видит, что они оба — Грушницкие. Это бесконечная игра отражений. Так вот: для русской поэзии этот уговор закончился на Бродском. Бродский в определенных отношениях довел его до предела и сумел заново оживить в уже далеко не романтическую эпоху романтическое самоощущение, потому что он делает следующее: на уровне всех деклараций — он антиромантик, певец заурядности: «я — один из всех, пепел, пыль, папоротник»; а на уровне, так сказать, операторской работы он все время в центре экрана. Его поэтика, мне кажется, очень сильно определялась именно киновпечатлениями, тем соединением заурядности и исключительности, которое идеально получается именно в кино. Кино может направить наш взгляд на человека, который ничем не отличается от других и сам ничего не делает, чтобы привлечь наше внимание. Такие кадры особенно действуют на подростков: не действие, не реплики, а пустые проходы. Кто-то — не важно, Джеймс Дин или Бельмондо у Годара — идет себе: внешне он такой же, как все, он рассеян, он думает о своем — но заданная камерой направленность нашего взгляда именно на него задевает те самые струны собственной исключительности в душе зрителя. Вот для той стадии этого романтического чувства, когда внутри человек все еще сознает себя исключением, но уже знает, что эту исключительность нельзя выразить вовне, Бродский нашел идеально резонирующую форму: на поверхностном уровне у него собственное Я тождественно всем остальным, а на уровне структуры — оно остается исключением. Все разговоры о том, что «после него нет поэтов», означают на самом деле, что после него нет романтических поэтов. Он довел романтическую линию до максимальной скрытности на поверхностном уровне и до максимальной резкости на глубинном уровне, и человеку, который захотел бы эту линию продолжать, ее продолжать просто некуда. Это совершенно не значит, что поэзия после Бродского обязательно должна быть антиромантической: она просто другая. Она уже вне романтического уговора. Здесь происходит расслоение читателей. Есть люди, которые не имеют этой своей болезненной неподвижной идеи, придающей смысл любому, даже бессмысленному сочетанию слов, и им поэтому нужно, чтобы стихи сами говорили, о чем они — как, например, стихи Веры Павловой: они очень талантливые, они находят формулы для массы вещей, просто они сами заявляют свою тему: если тебе эта тема неинтересна, ты их читать не будешь. И есть какой-то небольшой слой людей, который не просто имеет этот свой вопрос, но и ищет на него ответ в поэтических текстах. Вообще говоря, не обязательно искать его именно в стихах: этот вопрос можно прилагать ко всему. Я не говорю даже о других видах искусства. Но сам современный город — такая сложная разнообразная вещь, что, если ты просто по нему идешь или едешь, ты увидишь в нем, как в кофейной гуще, миллион «да» и «нет» на то, что у тебя в голове. Поэтому ключевая проблема состоит в том, как эту самую поэзию рекламировать. Какие у нее, в этой ее функции ответа на еще не заданные, но кому-то крайне важные вопросы, преимущества перед другой кофейной гущей — перед той, которая вокруг. Романтизм знал главный вопрос: человеческая душа хочет смотреться в зеркало; а сейчас этот вопрос неизвестен. У стихов нет своего сообщения: нельзя сказать, что они говорят что-то такое, чего не говорит никто другой, потому что в конечном счете о чем они говорят — решаешь ты. Записала Варвара Бабицкая​