Немного о писательстве и критике

[Alter Ego 53 385]

Правила для начинающих авторов

автор: Антон Павлович Чехов

 

Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть от первых впечатлений, сильно высечь со словами: «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!» Если же, несмотря на такую экзекуцию, оный младенец станет проявлять писательские наклонности, то следует попробовать ласку. Если же и ласка не поможет, то махните на младенца рукой и пишите «пропало». Писательский зуд неизлечим.

 

Путь пишущего от начала до конца усыпан тернием, гвоздями и крапивой, а потому здравомыслящий человек всячески должен отстранять себя от писательства. Если же неумолимый рок, несмотря на все предостережения, толкнет кого-нибудь на путь авторства, то для смягчения своей участи такой несчастный должен руководствоваться следующими правилами:

 

1) Следует помнить, что случайное авторство и авторство à propos лучше постоянного писательства. Кондуктору, пишущему стихи, живется лучше, чем стихотворцу, не служащему в кондукторах.

 

2) Следует также зарубить себе на носу, что неудача на литературном поприще в тысячу раз лучше удачи. Первая наказуется только разочарованием да обидною откровенностью почтового ящика, вторая же влечет за собою томительное хождение за гонораром, получение гонорара купонами 1899 года, «последствия» и новые попытки.

 

3) Писанье как «искусство для искусства» выгоднее, чем творчество за презренный металл. Пишущие домов не покупают, в купе первого класса не ездят, в рулетку не играют и стерляжьей ухи не едят. Пища их — мед и акриды приготовления Саврасенкова, жилище — меблированные комнаты, способ передвижения — пешее хождение.

 

4) Слава есть яркая заплата на ветхом рубище певца, литературная же известность мыслима только в тех странах, где за уразумением слова «литератор» не лезут в «Словарь 30 000 иностранных слов».

 

5) Пытаться писать могут все без различия званий, вероисповеданий, возрастов, полов, образовательных цензов и семейных положений. Не запрещается писать даже безумным, любителям сценического искусства и лишенным всех прав. Желательно, впрочем, чтобы карабкающиеся на Парнас были по возможности люди зрелые, знающие, что слова «ехать» и «хлеб» пишутся через «ять».

 

6) Желательно, чтобы они по возможности были не юнкера и не гимназисты.

 

7) Предполагается, что пишущий, кроме обыкновенных умственных способностей, должен иметь за собою опыт. Самый высший гонорар получают люди, прошедшие огонь, воду и медные трубы, самый же низший — натуры нетронутые и неиспорченные. К первым относятся: женившиеся в третий раз, неудавшиеся самоубийцы, проигравшиеся в пух и прах, дравшиеся на дуэли, бежавшие от долгов и проч. Ко вторым: не имеющие долгов, женихи, непьющие, институтки и проч.

 

8) Стать писателем очень нетрудно. Нет того урода, который не нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя. А посему не робей… Клади перед собой бумагу, бери в руки перо и, раздражив пленную мысль, строчи. Строчи о чем хочешь: о черносливе, погоде, говоровском квасе, Великом океане, часовой стрелке, прошлогоднем снеге… Настрочивши, бери в руки рукопись и, чувствуя в жилах священный трепет, иди в редакцию. Снявши в передней калоши и справившись: «Тут ли г. редактор?», входи в святилище и, полный надежд, отдавай свое творение… После этого неделю лежи дома на диване, плюй в потолок и услаждай себя мечтами, через неделю же иди в редакцию и получай свою рукопись обратно. За сим следует обивание порогов в других редакциях… Когда все редакции уже обойдены и нигде рукопись не принята, печатай свое произведение отдельным изданием. Читатели найдутся.

 

9) Стать же писателем, которого печатают и читают, очень трудно. Для этого: будь безусловно грамотен и имей талант величиною хотя бы с чечевичное зерно. За отсутствием больших талантов, дороги и маленькие.

 

10) Будь порядочен. Не выдавай краденого за свое, не печатай одного и того же в двух изданиях зараз, не выдавай себя за Курочкина и Курочкина за себя, иностранное не называй оригинальным и т. д. Вообще помни десять заповедей.

 

11) В печатном мире существуют приличия. Здесь так же, как и в жизни, не рекомендуется наступать на любимые мозоли, сморкаться в чужой платок, запускать пятерню в чужую тарелку и т. д.

 

12) Если хочешь писать, то поступай так. Избери сначала тему. Тут дана тебе полная свобода. Можешь употребить произвол и даже самоуправство. Но, дабы не открыть во второй раз Америки и не изобрести вторично пороха, избегай тем, которые давным-давно уже заезжены.

 

13) Избрав тему, бери в руки незаржавленное перо и разборчивым, не каракулистым почерком пиши желаемое на одной стороне листа, оставляя нетронутой другую. Последнее желательно не столько ради увеличения доходов бумажных фабрикантов, сколько ввиду иных, высших соображений.

 

14) Давая волю фантазии, приудержи руку. Не давай ей гнаться за количеством строк. Чем короче и реже ты пишешь, тем больше и чаще тебя печатают. Краткость вообще не портит дела. Растянутая резинка стирает карандаш нисколько не лучше нерастянутой.

 

15) Написавши, подписывайся. Если не гонишься за известностью и боишься, чтобы тебя не побили, употреби псевдоним. Но памятуй, что какое бы забрало ни скрывало тебя от публики, твоя фамилия и твой адрес должны быть известны редакции. Это необходимо на случай, ежели редактор захочет тебя с Новым годом поздравить.

 

16) Гонорар получай тотчас же по напечатании. Авансов избегай. Аванс — это заедание будущего.

 

17) Получивши гонорар, делай с ним, что хочешь: купи себе пароход, осуши болото, снимись в фотографии, закажи Финляндскому колокол, увеличь женин турнюр в три раза… одним словом, что хочешь. Редакция, давая гонорар, дает и полную свободу действий. Впрочем, ежели сотрудник пожелает доставить редакции счет, из которого будет видно, как и куда истратил он свой гонорар, то редакция ничего не будет иметь против.

 

18) В заключение прочти еще раз первые строки этих «Правил».

_____________________________________________

 

Антон Павлович Чехов

Дата создания: 1885, опубл.: "Будильник", 1885, № 12 (ценз. разр. 20 марта), стр. 145, без подписи, в конце юбилейного номера, посвященного двадцатилетию журнала.

[Alter Ego 53 385]

Наткнулась на удивительную статейку, прямо зацепило. Все по полочкам.

 

Не знаю, кто такая эта Полина Дукаревич под никнэймом Марго Зингер, но надеюсь, она не подаст на меня в суд, если я здесь выложу её удивительный психоанализ. Букв много, но интересно, заодно неплохой тренинг по чтению перед рецензированием конкурса

 

ТРИ БУКВЫ НА ЛИТЗАБОРЕ

Автор: Марго Зингер (Полина Дукаревич)

 

Сетевой литератор зверь теперь не редкий, он расплодился в дебрях виртуальности в достатке и в занесении в Красную книгу не нуждается, разве что некоторые его подвиды сильно располагают к культивированию охотничьего инстинкта у критиков и просто ценителей литературы.

Сложно сказать, что именно активизировало тягу к прекрасному в области литературы у большого числа наших собратьев по разуму. Подозреваю, виной тому популярность творческой жилки. Так модно нынче позиционировать изящное хобби, заполняющее ваш досуг, а склонность к искусству как раз и позволяет выглядеть в глазах ближних весьма утонченной натурой. И что делать, когда стезя изобразительного искусства, как и музыка, требуют капиталловложений? Дабы стать художником или скульптором, требуется обзавестись дорогими орудиями труда, как то: краски, холсты, мольберт, стеки, глина и иже с ними. Мастерская для полного тонуса тоже не помешает. Склонность к музыке потребует наличие музыкального инструмента, хотя бы пианино. Не говоря о предварительном обучении техники игры на музыкальном инструменте или азам живописи. Более того, музыка, будь то инструментальная или просто пение, занятие довольно шумное, а изобразительное искусство грязновато. Кому охота обляпываться разноцветьем красок или мараться в пластилине? Вот здесь к услугам творческой натуры и оказывается изящная словесность, она же литература.

Как мало требуется истинному пииту, словесному демиургу, зодчему воображаемых миров и ревнителю чувств! Благо, грамоте он был обучен в пору короткоштанного детства, образцы классики изучал до поры полового созревания, протирая зад на студенческой скамье, а писчие принадлежности стоят в наше время безумно дешево.

Пока не выяснено, какое именно короткое замыкание в области мозжечка приводит к маниакальной графомании, зато доподлинно известно, что каждый пятый в уме горазд баловать стихосложением или сказительством. Но наступает время и в кругу друзей или с подачи единственного почитателя происходит акт писательской дефлорации, когда ближние в один голос болтают о редкостной даровитости. После чего, самые смелые из восхваляемых гордо несут плоды своего творчества в виртуальную ирреальность и начинают увлеченно играть в игру Самозабвенный Литератор. Дальше больше.

В нашу эпоху страсть к печатному слову и его крапанию обретает пандемичные черты. Десятки тысяч адептов писанины оголтело бросаются к компьютерам или бумажным листам, доверяя белой плоскости свое «я» и пичкая окружающих своим мировидением. Некоторым из них хочется сказать за это большое спасибо и пожелать дальнейших творческих успехов, других же хочется не дрогнувшей рукою привязать между двумя пегасами и порвать как тузик грелку.

Современность и смутные времена привнесли в наше бытие множество новейших маний. Кто из нас знал, что существуют, к примеру, шапоголики или игроманы, или заядлые виртуалы с инет-зависимостью? Теперь их ряды пополняются литературнооозабоченными индивидами, крапающими денно и нощно стихотворные и прозаические текстовые послания в вечность назло потомкам.

Итак, кто же они, заполонившие половину Интернета литературные любители?

Начнем с лучших. Конечно, согласно закону великого Старджона, 90% от всякого явления есть дерьмо, а следовательно, только 10% оказываются квинтэссенцией истины.

Так вот, 10%, они настоящие гении, пусть пока не замеченные, пусть должные провести всю сознательную жизнь в тени и безвестности, но, они существуют. И для них Интернет может оказаться путевкой в жизнь или, как минимум, местом встречи с единомышленниками. Они не ищут славы или денег, они не от мира сего и даруют нам частицу нирваны, умудрясь таскать самые лучшие стеклышки из божественных витражей Вселенной и выкладывать из них обалденные узоры в земной юдоли.

Другие 30%, вполне успешные, состоявшиеся личности, коим приятно в удовольствие пописывать неплохие вещицы, радовать себя и друзей, а иногда сыграть в литературное сообщество. Хобби. Хотя, среди них и встречаются нераскрывшиеся дарования, что со временем могут перевернуть свою жизнь с ног на голову и бросить мир яппи ради искусства.

Следующие 10% необработанные алмазы и бриллианты. В них есть искра божья, но, не было возможности и уменья раздуть из нее пламя. Далее перед нами 10% добротных середнячков, которые вполне способны иногда задавать жару общественности, но, увы, вряд ли достигнут больших успехов на выбранном поприще. И снова, главное, правильно оценивать собственные силы.

За вышеупомянутыми 60% следуют самые страшные 30%. Эти полностью лишены святых идеалов. Они ощущают себя рупорами эпохи и кладезями современной литературы. Самодовольны, зачастую откровенно бездарны, ограничены и не приучены видеть дальше собственного носорыла. Если сильно не злиться за их существование, то в лице подобных граждан можно обрести замечательные экспонаты для кунсткамеры и демонстрировать смешных уродцев понимающим и сочувствующим.

Ну и последние 10%, натуры экзальтированные и больше подходят для кушетки психоаналитика, чем для литературы, доверяя прозе и стихосложению свои душевные неурядицы и ,заставляя других выслушивать все правды и неправды о тяжком жизненном бремени и семейных проблемах.

Увы, никто по доброй воле не отнесет себя к негативным литературным деятелям. Но существуют несколько примет, которые помогут разобраться в своих писательских пристрастиях.

 

Перейдем же к существу вопроса.

 

Среденестатистический Наполеон

 

Вроде бы и неплохо излагает, и ,относительно собратов по сайту, бывает в произведениях посолиднее и политературнее. Вот только самомнение его раздувается до критической отметки. Он пухнет, как буря в стакане в рамках одного сетевого альманаха и от чего-то чувствует себя более великим, чем Бродский, правда не каждый день, а по праздникам.

Излечимо, в принципе, но бывает и летальный исход. Чем выше лезешь, тем летальнее падать.

 

Графоманский синдром

 

Примитивность рифмы, замашки а ля пушкин, повышенная детскость, плодовитость. Безусловно, есть и более высшие формы, когда вроде бы и гладко спето и прихлопов не два, а три на четыре, но, полное ощущение де жа вю. Клише и штампы к вашим услугам.

Литература такого не прощает, хотя всегда найдется читатель, восторгающийся в силу дремучести простотой изложения, потому как сам кровь с морковью не способен срифмовать даже по пьяной лавочке и в состоянии полнейшей раскрепощенности.

 

Психоанализаторский синдром

 

Пишет ради того, чтобы писать. Пишет то, что взбредет в голову, и, в результате, говорит только о себе и еще раз о себе, поведывая всему миру о собственных душевных перипетиях и коллизиях. В творчестве постоянно наблюдается эффект исповедальни и самобичевания вкупе с выставлением на обозрение тонкой душевной организации. Им ничего не стоит сочинить жалкий спекулятивный опус на тему собственного горя и ждать соболезнований от сотоварищей по цеху.

Создав произведение под влиянием минуты,они не собираются вносить коррективы, ибо детище появилось на свет и, что выросло, то выросло. Оно отображает мимолетное настроение и любое вмешательство убьет сию хрупкость мгновения.

 

Не есть хорошо. Ведь литература ,прежде всего , богатый инструментарий. Язык, великий и могучий, нюансы, стиль. Собственное виденье. Да и всем ли занятно изучать чужую автобиографию и жалобливость на бытие? Читатель не жилетка, он ценитель. Его надо уважать и привлекать.

 

Прима-балерина

 

Натура небесталанная, только захваленная по самое не горюй. На критику реагирует едко, иногда нервно. Цену себе знает, причем, безбожно завышенную. Рискует растерять дар, ибо доведет себя до состояния живого классика-самозванца божественного толка. А куда расти Богу, когда он выше неба?

 

Эзотерические лирики и полупроводники

 

Их устами говорят высшие силы. Иногда инопланетяне или космические токи. Их текстовый поток зачастую не поддается логическим объяснениям и связкам, он вне причинно-следственных связей. Иногда представляет собой набор образов, иногда невнятные истории. Чаще всего являются продуктами малой учености и сектантских сборищ, а так же мистической литературной солянки. Иногда оказываются потенциальными пациентами желтого дома.

 

Самородки из народа

 

Если они попадут под опеку Мастера, то рискуют заиграть всеми цветами радуги, в противном случае, превратившись в чванливых альраунов, раздуются от собственной виртуальной значимости и когда-нибудь лопнут.

О них и говорить нечего. Молодо-зелено.

Хотелось бы пару слов посвятить и самым дремучим убеждениям сетевых литераторов. Кто-то придерживается мнения, что произведение, явившись на свет, представляет собою готовый продукт, а литература с работой не имеет ничего общего. Вспыхнуло, наболело, размазал по плоскости листа и кушать подано. Так вот, позвольте развеять как колорадского жука с отечественного картофеля. Писательство, проза или стихи, является работой. Дабы уметь передать картинку, писаке следует уметь владеть пером. Иначе, кто оценит жалкое подобие его душевного полыхания, только обхохочутся и потыкают пальцем в сторону уморы . Так что, правьте ваши тексты, правьте, не стесняясь, не боясь продрать творческое кружево. За редким исключением, детищам воспитательный процесс пойдет на пользу. А то, что рождается под влиянием сиюминутности от переизбытка чувств, зачастую и впрямь не нуждается в огранке, о чем в один голос сообщат читатели, захлебнувшись в хвалебных отзывах. Первое правило гласит: дайте пару суток отлежаться младенцу, не устраивайте ему сразу смотрины, иначе придут злобные завистники и тут же сглазят без зазрения совести.

 

Далее, пришедший до вас критик не имеет желания нагадить в душу и опустить в самый подпол. Просто у него другой взгляд. У нас же свобода слова, в конце концов. Дайте высказаться и подумайте над его словами, вдруг мелкое зернышко истины закатилось из его огорода в ваш, а вы совершенно зря подумали на булыжник. Критики не обязаны сюсюкать, они тренируют и наставляют спартанскими методами. При чем, нет такого правила, что критик всегда прав. Спорить с ним можно и нужно, только аргументированно, а не склочно-ярмарочно. Пять раз подумайте до того, как попытаться заткнуть голос оппозиции предложением пойти написать чего-нибудь достойное, вместо злопыхательства, подразумевая под последним любой антихвалебный выпад. Прикусывайте язык, когда с него готовы сорваться псевдозаботливые глупости о растраченном бестолку на отрицательные отзывы времени.

 

Не стоит, так же, визгливо рычать и кричать, торопясь на территорию недовольного вами, писать ответную гадость. Обладатели самой нежной души болезненно реагируют даже на исправление опечаток и пунктуации, не говоря о более глубоких замечаниях. Их главная отговорка называется авторским виденьем или же согласуется с цитатой: « какой же вы поэт, если моих метафор не понимаете». А на предложение адекватного читателя заглянуть в классику, могут рявкнуть, что чужих стихов не читали и читать не будут. Кстати, косвенно виной всему Пушкин, который и вертится теперь в гробу и икает на том свете постоянно, ведь его реформаторство в области стихосложения позволило всем желающим рифмовать виденье со мгновеньем без зазрения совести, а самых ленивых одарило глагольной рифмой и склонностью к печко-свечкам.

Увы, что сделано, то сделано. Второе правило гласит, что слово не воробей, а стихосложение не яичница. Дабы написать стих, мало срифмовать какую-то историю. Накарябав палки с огуречиком, вы не почувствуете себя Сальвадором Дали, даже дорисовав примитивные квадратик с треугольничком сверху и непосредственно-детское солнышко, вы не заявите о себе как о художнике. Так почему же поэзия и проза, сестра ее, являются исключением?

 

И, скажите на милость, как быть с теми умельцами, кои фанфаронисто упирают руки в боки и бросают сквозь зубы, будто главное для них содержание и смысл, но никак не оболочка со всеми красивостями. Может, сразу их сдать на опыты? Ведь третье правило глаголет, что мысль надо уметь оформлять, чтоб другим в назиданье, а не абы как. Где не услышу, там додумаю. Почему-то, садясь вкушать обед, каждый жаждет увидеть в своей тарелке аппетитное кушанье, особенно если в гостях. Никто не потянет свою вожделенную лапу к сомнительному вареву, пусть его уверяют, что продукты не отравленные.

Да и как можно не думать о читателе, когда выставляешь на всеобщее обозрение плод своего душевного недомогания? Разве можно недовольному заявить, мол не читайте, коль не любо. Ведь раз повесили на литзаборе, то не отвертитесь. Четвертое правило призывает нас думать об электорате, то бишь о читателях, а не только о себе любимом. Нет читателей, нет и литератора. Ящик стола слишком молчалив, ему все равно, что хранить.

И в заключении, пятое правило, которое требует любви к критикам и большого им спасиба , а так же полностью отрицает льстивые похвалы. Ибо льстецы развращают, а критики взращивают. Литсообщество жестоко к своим питомцам, естественный отбор не дремлет, а неженки испускают дух по дороге. Особенно это касается тех, кто метит в Литературу с большой буквы и уважает классиков, а, следовательно, способен честно и беспристрастно оценивать свой талант. И речь не о тех, кто тщится пробить собственной головой путь в издательства или народные любимцы, увы и ах, книжная пропечатанная мешанина оставляет желать лучшего. Речь идет о внутреннем самосознании. Спросите себя: кто вы, зачем оно вам надо, такая мигрень на всю голову. Может проще бросить, закодироваться от литературных запоев и вернуться к нормальной жизни? Ну, а коли вы стойко упираетесь рогом в собственные литубеждения, то помните о пяти правилах.

Научиться им не так сложно. Просто чаще сравнивайте свои вирши с творениями признанных гениев и уверяйте себя, что не все вершины покорены, а пути роста неисповедимы. Дорогу в твердый переплет осилит идущий.

[Alter Ego 53 385]

Очень рекомендую прочитать предыдущую статью от начала и до конца, а после - пособие для рецензентов от одного поэта-эзотерика, имя которого мне, к сожалению, неизвестно:

 

"Для достижения внеассоциативного состояния сознания рекомендуется несколько упражнений, соединяющих в себе все три центра восприятия. Рассмотрим их по порядку.

Перед прочтением любого вида поэзии, можно прибегнуть к следующему способу:

1. Сядьте прямо и выпрямите спину, слегка потянувшись назад. Это позволит освободить спинные мышцы и направит поток энергии более свободно течь по вашему пространству. Можно потянуть руки и кисти в любом направлении. Теперь опустите и полностью расслабьте плечи и шею. Это важно для адекватной реакции любого рода. Потом наклонитесь телом вперед, прижав голову к ногам, насколько это позволяет вам ваша физическая подготовка. Усердствовать не стоит, насколько можете, настолько и сделайте. Выпрямитесь и откиньтесь на спинку стула, кресла, стенку или чего-либо еще. Заметьте, что во время этих действий, вы полностью отключились от окружающего мира и направили все внимание на себя самого и выполнение этих упражнений. Но суть не только в этом, хотя всю свою энергию вы уже переключили от внешних условий. Внимание теперь готово к принятию любого рода информации и вы, к тому же, еще и расслаблены. Это физическое упражнение выводит ассоциации на задний план, на переднем остается только производимые действия и их исполнение.

2. Ваше сознание еще не готово полностью, готово ваше тело, что уже немаловажно. Оно настроено на прием энергетического потока. Если вы занимаетесь йогой или схожими упражнениями, первый пункт можно пропустить, так как вы должны, в таком случае, уже уметь готовить ваше тело к такому рода состоянию сознания. Если нет, лучше все делать правильно.Это как предмедитационная подготовка, но направлена несколько иначе.

Сидите в полной тишине. Единственные возможные допущение звуковых вибраций – пение птиц (но не карканье ворон), шум ветра и слабый рокот воды. Никакой музыки сейчас вам не нужно. Она пока будет только сбивать ваше внимание на тонкое ощущение удовольствия и эстетства.

Вам необходимо ощутить полный контроль собственного пространства, оно только вокруг вас и ничего больше вокруг нет и не может быть. Вы – единственное сияние голубого огонька в полнейшей черноте. Удерживайте это состояние как можно дольше. Сначала оно не дастся вам легко. В ваше поле будут лезть назойливые мысли и привычные каждодневные образы. Практикуйте эту методику, после чего, начните уничтожение “паразитов” самой этой чернотой. Как будто бы они мотыльки, глупо летящие на свет свечи. Поддерживайте голубое пламя вашего чистого сознания. На это вам потребуется время, не спешите, иначе ничего не достигните. Если состояние удерживается в течение приблизительно 1 минуты (вы даже можете считать про себя, если это вас не отвлечет), значит уже кое-что получилось. Будьте честны к самому себе.

3. Теперь постепенно, в течение следующей минуты, ощущайте ваш пульс и

дыхание. Сосредоточьтесь на нем. Постарайтесь отключить все внешние проявления и реакции на летящие мысли, словно они принадлежат не вам, а посылаются откуда-то извне, чтобы атаковать ваше состояние. Отпустите себя, на свободный полет, на недоступность мотыльков как ваших раздражителей. Они безобидны и мелочны, как и само их посылающее болезненное творение. Теперь они разбиваются о невидимый купол стекла над свечой, вашим чистым кристаллом самого себя. Теперь уже настоящего состояния вашего сознания. Пульс тихий, дыхание свободно и самостоятельно. Держите этот момент в течение минуты.

Теперь резко откройте глаза! Перед вами должен быть тот самый текст, которому вы посвятили свое внимание. Читайте его так, словно это первое, что вы читаете в своей жизни, с искренним удивлением и интересом!"

 

[Alter Ego 53 385]

ну и еще одной интереснейшей статьей попробую грузануть вас, а вдруг кто-то прочитает

 

О РЕАКЦИИ НА КРИТИКУ

 

© Тимофей Бондаренко

 

"Кто сам себе судья - тот обречен"

Ю.Ракита

 

Ученик не может сам себе выставлять оценки. Человеку крайне трудно объективно оценить результаты своего труда. Даже там, где вроде бы есть простые и четкие критерии. Тем более трудно оценивать себя самого в области, в которой ты еще делаешь первые шаги, и изрядно плаваешь.

 

Если вы пишете стихи просто для собственного развлечения (или отвлечения), то конечно критика вам ни к чему. Так же как ни к чему футбольный тренер или аналитик тем, кто просто гоняет мячик для своего удовольствия.

 

Если же вы хотите достичь чего-то профессионально значимого, то без критики (также как без самообразования на эту тему) вам обойтись будет весьма сложно.

Ведь даже чемпионы заводят себе тренеров.

 

Я сам всегда мучительно переживал отсутствие квалифицированной критики. Именно критического разбора, а не просто оценки - "нравится-не нравится", "лажа", "графоманство", "хорошо", "плохо","шедевр". Даже самая несправедливая, но КОНКРЕТНАЯ, критика лучше, чем никакая! Увы, я знаю по жизни случаи, когда талант как следует не раскрылся именно потому, что автор вместо того чтобы учиться, называл критиков кретинами, и считал каждую строчку не подлежащим правке шедевром... Например, один знакомый автор более чем за 10 лет стихописания не исправил ни в одном стихе ни единого слова! Даже если дело касалось очевидных ляпов и просто безграмотных выражений. А кто-то просто бросал писать, убедившись, что нахрапом в гении не прорваться.

 

Многих начинающих отталкивает то, что критика им кажется "топящей". Они ждут восторгов и похвал, причем похвал по серьезной планке. А получают холодный душ - длинный перечень огрехов и недоработок. И заключение о том, что ни один компонент не находится на достаточно серьезном уровне.

 

Вот девушка на краевом семинаре залилась слезами, оттого что не отметили никак и назвали стихи ученическими - а ведь всего 6 месяцев как начала писать стихи! Другая девица удостоилась даже похвалы за неординарную образность но увы, в остальном было то же ученичество (что при ее стаже занятий и неудивительно). Опять слезы и глядит волком как на врага народа. Да тут бы посчитать за удачу просто то, что пригласили. Кто из спортсменов после 6 месяцев занятий будет плакать, что на краевых соревнованиях не занял никакого места ?! Да даже о приглашении на такой уровень мечтать рано! Человек, начавший изучать физику, вряд ли будет мечтать о призовых местах на олимпиадах через 6 месяцев занятий. Человек взявший впервые в руки кисть не будет ждать через полгода стодолларовых гонораров за свои картины... Вот поэзия - одно из редких исключений, где люди почему то сразу же ждут нехилого результата от своих занятий. Видимо некритически уверовав в сказочки о природных талантах и мгновенных гениях, забывая, что ДАЖЕ ПРИЗНАНЫЕ ГЕНИИ ДОЛГИЕ ГОДЫ ШЛИ К СОВЕРШЕНСТВУ. Не желая понять, что чем выше намеченная вершина, тем труднее путь

 

Да конечно, очень неприятен контраст между похвалами приятелей и серьезной критической оценкой. Поэтому так и тянет назвать критика кретином... (дежурная шутка обиженых - что слово критик происходит от кретин)

 

Ничто не ново под луной! Вот он малый джентльменский набор стандартных отмазок: -критик никогда не чувствовал того, что переживает и описывает автор. Он бесчувственный болван и до него не доходит глубина описываемых переживаний. У критика убогая фантазия и он не может понять замечательности образов. и т.п. на тему умственной отсталости критика. - пусть написано технически не очень хорошо, зато с искренним и глубоким чувством. Лучше корявые искренние стихи, чем технично написанные бесчувственные и т.п. Для любителей писать "альтернативным" методом еще: - критик не понимает его авангардной уникальной методы писания стихов он отстал от жизни, а вот автор находится в "авангарде". Ну и конечно, при случае - выяснять "а судьи кто" - что мол сам критик пишет стихи не ахти как. И как последний аргумент - просто ругань вплоть до выяснения сексуальной ориентации рецензента и угрозы набить морду.

 

Ну с чего вы взяли, что ваши чувства и переживания уникальны и исключительны? Если даже ваша фантазия и впрямь уникальна - то почему такой же уникальной фантазией должны обладать читатели? Почему корявой искренности надо противопоставлять фальшивую гладкопись ? Почему не хорошо написанные прочувствованные стихи ?! Почему то всегда бессмысленному чувству противопоставляют бесчувственный разум. Ну почему не осмысленное чувство ?! Почему, зная, что даже Пушкин не за три года стал Пушкиным люди через год не бог весть каких интенсивных занятий претендуют на звание гениев как минимум городского масштаба? Тем более - если бы действительно занятий самообразованием, или под чьим-то руководством. А чаще всего - Х-летний стаж писания и получения похвал на пьянках от приятелей - вот и все "занятия".

Конечно же, это право стихоплета - слушать критику или нет. И отказаться принимать анализ данного рецензента. Но в любом случае он неправ, если ждет от критики похвалы и считает неприемлемыми жесткие оценки. Это никакая не критика будет, а выпрашивание поглаживаний. Спросите себя - только честно - а чего бы вы хотели? Восхищения и уверений в том, что вы живой классик?

 

Нет, я не спорю, определенная доза похвал стихописцу необходима - это единственное вознаграждение за труды (если он их действительно прилагает). Но зачем же путать деловое обсуждение с раздачей рождественских слонов. Получайте ваши похвалы от приятелей, друзей и подруг. В дружеских беседах, встречах и застольях. Но избавь вас Бог от того, чтобы заменять этим серьезную оценку и анализ вашего творчества. Вот одна моя старая знакомая сказала, что я замечательно пою - выслушать конечно же приятно. Но я же понимаю что с моим голосом и умением петь - только в туалете "занято" кричать! И не бегу на городской конкурс вокалистов и не обзываю кретинами музыкантов, не желающих признавать мои "таланты" . И не заявляю, что вот мол, моим друзьям на пьянках нравится - а вы тут ничего не понимаете. И вообще я пою с глубочайшим чувством! Мало ли, что в тональность не попадаю . Лучше петь с чувством дурным голосом мимо нот, чем приятным голоском по нотам без чувства! ......

 

Если уж выбирать себе критиков, то не по сладкоречивости, а по умению конкретно указать, что по их мнению у вас хорошо, а что плохо. Совсем замечательно, если вам доступно объяснят что и почему. И полный вышак - если укажут возможные способы исправления. Ну а требовать салонного политесу.... Неоднократно наблюдал на поэтических занятиях совершеннейшую неготовность людей выслушивать жесткие деловые отзывы. И истерические реакции - вплоть до слез, ругани и демонстративного ухода - и не только от девиц. Если вы хотите всерьез заниматься стихотворчеством - будьте готовы, к банальной вещи - никто НЕ ОБЯЗАН любить и уважать ваше творчество. И относиться с почтением к вашим творением. Тем более, пока вы находитесь на ученическом уровне. Это же вполне нормально! Даже великие не у всех вызывали однозначное отношение. Толстой на дух не признавал Шекспира... Так почему же вас все должны принимать на ура? Да и зачем пытаться понравиться всем - чтобы считать врагами тех, кого очаровать не удалось? Будьте благодарны, если человек просто внимательно прочел ваш опус и указал на некоторые конкретные вещи, которые он считает огрехами или ошибками. Производственное совещание - вовсе не место для раздачи взаимных комплиментов.

 

И конечно же научитесь не принимать ругань, даже уничтожающую, в адрес ваших стихов, за личное оскорбление. Какие бы личные чувства вы ни вкладывали в стихи, поймите, что рецензент оценивает ваш СТИХ, а не вашу биографию и не ваши чувства, которые вы испытывали при написании. (Не спорю, бывают конечно случаи, когда человек оценивает ваше творчество, руководствуясь какими-то внепоэтическими мотивами. Но и в этом случае полезно внимательно выслушать - пристрастный взгляд может указать на огрехи, которые другие не заметят, или постесняются поставить в вину. Я лично ничего не имею против разноса моих стихов недоброжелателями)

Оценивается результат, а не намерения. Если человек прыгнул с заступом на два метра в длину, то судьи будут оценивать то что есть, а вовсе не благое намерение побить мировой рекорд. Их вообще не будет, да и не должно, интересовать какие там великие замыслы были в голове у прыгуна, и насколько глубока его любовь к легкой атлетике. Лирический герой и реальный человек - это далеко на одно и то же. Даже если автор очень старался писать себя. И считать личным врагом человека, раскритиковавшего ваши стихи и героев ваших стихов -такое же детство, как ругань в адрес учителя, поставившего двойку.

 

Ну а если ругают неконкретно и без аргументации - "сплошное графоманство", "полный идиотизм" и т.д.? Что ж, просто примите к сведению, что это ваше произведение е всем нравится. Но ведь это заранее очевидно, не так ли? Тогда зачем так болезненно воспринимать практическое воплощение бесспорного тезиса о том, что на всех не угодишь?

 

Если ругань конкретная - то есть повод для размышлений. Даже если вы кругом несогласны с критиком, все же стоит подумать, может он хоть на 1 % в чем-то прав. Или хотя бы постараться понять, чем вызвано его недовольство. А болезненно-самолюбивое отношение к своим стихам приводит к тому, что даже самую справедливую критику автор перестает слышать. Ничего, кроме похвал. И вполне здравые и полезные замечания отметает и пропускает мимо ушей. Я сталкивался даже с нежеланием орфографические ошибки исправлять...

Вовсе не обязательно искать профессиональных критиков. Да и где вы их найдете... Найдите кого-нибудь из достаточно скептически настроенных коллег, читателей, не склонных к пустому захваливанию. Найдите подходящую тусовку, компашку, где Вас будут не только "понимать", но и жестко критиковать за халтуру. Внимательнее прислушивайтесь не только к хвалильщикам. Не стремитесь избегать общения с теми, кто ваше творчество жестко расценивает, старайтесь использовать их как пробный камень. Внесите в Ваше творчество элемент соревнования с коллегами, чтобы было что с чем сравнивать.

 

И еще полезный совет - можно учиться не только на своих ошибках. Читайте критические разборы чужих стихов. И не по диагонали. При этом - не только разборы великими критиками великих поэтов - до такого уровня надо дорасти. Предпочтительнее - разборы стихов вашего уровня. Великие тоже делают ошибки, но это - ошибки великих, а нам бы полезнее с огрехами своего уровня разобраться.

 

Балдейте от хвалильщиков, а учитесь - от ругальщиков. И обязательно - научитесь быть достаточно жестким критиком самому себе. Пушкин помимо самовосхвалений ("...ай да сукин сын"), умел всказывать и жесткие мнения о своих произведениях.

 

Тимофей Бондаренко.

[Alter Ego 53 385]

Я ни в коем случае не оспариваю тот факт, что подсчитывать рассказы в копилке конкурса очень важно, но, все же, вдруг кто-то из неравнодушных к литературе форумчан захочет почитать заметки умных людей о сетевом писательстве и критике вместо того, чтобы жаловаться на скуку на работе, холод, голод, головную боль, лень и безделье

 

есть еще одна замечательная, полезная заметка, которая, так же как и предыдущие, заслуживает быть внимательно прочитанной

 

ИЗВЛЕКАЕМ ПОЛЬЗУ ИЗ РЕЦЕНЗИЙ

© Дмитрий Маслов

 

Лесть - фальшивая монета, которая имеет хождение только из-за нашего тщеславия

Ларошфуко

 

 

На написание заметки меня подвигла просто удивительная слепота авторов, склонных к самообольщению.

С одной стороны, где-то я повторяю высказанные неоднократно и не только мной мысли, где-то пытаюсь продвинуться дальше при ответе на вопрос: "Как и что можно извлечь из получаемых вами отзывов?"

Первый приближенный ответ - СОВСЕМ НЕ ТО, ЧТО ВАМ СООБЩИЛИ! Вам могут наврать, сказать не все или вообще ловко уйти от обсуждения. Самое забавное, что именно тогда, когда автор получает наиболее близкую к реальности оценку, он предпочитает ее проигнорировать. Ведь это тоже естественная реакция человека: не замечать то, что вредит его самолюбию.

Нужно видеть между строк: в реакции читателей, даже казалось бы бессодержательной, всегда заключена информация, хотя почти всегда не та, что идет прямым текстом. Ваша задача (как автора нацеленного на творческий рост) уловить и использовать эту информацию себе на благо.

 

Исходите из худшего. При огромной конкуренции стихов, существующей в настоящее время, правом называться ценнейшими обладают действительно самые интересные, профессиональные творения, а отнюдь не все подряд. Поэтому жесткая критика чаще бывает объективной, нежели положительный отзыв, как бы вам ни хотелось верить в обратное.

Бесспорно, всецелое одобрение приятно, но оно несет множество подводных камней: если все и так замечательно, то зачем развиваться дальше? - только самые начинающие авторы могут черпать отсюда дополнительное вдохновение. Да и вообще, нужно ли поощрять авторов, пишущих слабые вещи, вот вопрос.

 

Будьте недоверчивы. Всегда помните, что ваши рецензенты следуют своим интересам (пообщаться, пропиариться и т.д.), и в общем равнодушны к вашему творчеству. Вы для них никто - еще один из ста тясяч бедолаг, возомнивших, будто они умеют писать стихи...

Итак, вы получили долгожданный отзыв. По некоторым признакам можно сразу отправить его в ту или иную "корзину".

 

ОТЗЫВЫ РАДИ ОБЩЕНИЯ

 

Почти все "рецензии" (кавычки тут очень к месту) попадают именно в эту категорию. Человек общителен либо просто "по жизни", либо использует имеющиеся навыки для продвижения своего творчества. Эта повальная практика имеет место не только на стихи.ру, но и на всех известных мне сетевых форумах.

Комментарий от знакомого вам человека (особенно если он знаком вам лично) с большей вероятностью будет не вполне искренним (потому что для него важнее сохранить вас как своего собеседника, чем пытаться направить вас на путь истинный). Если он вам друг, то тем более, он предпочтет закрыть глаза на все огрехи ваших стихов. Если вы получили отзыв от ваших друзей, родных или хороших знакомых, то можете сразу забыть все что они вам сказали. Бывают исключения из этого правила, но редко.

Бывает, знакомый вам человек находит действительно сильные стороны вашего творения, но при этом промолчит по поводу сторон слабых... Но даже застенчивый намек на ошибки гораздо важнее, чем самые торжественные восхваления. Будьте бдительны!

Если вы получили отзыв, не имеющий отношения к вашему стихотворению (замечания о фотографии, о погоде и т.п.) то повод бить тревогу. Либо человек невнимательно читал, либо не нашел в стихотворении ничего такого, чего стоило бы обсуждать. Все это говорит не в вашу пользу.

Отдельный разговор - отзыв-экспромт. Экспромт под вашим стихотворением - это в переводе означает следующее: "ваш опыт, дорогой мой, никуда не годится, смотри, как это У МЕНЯ получается!" Иногда это выражение скуки, иногда лишняя возможность потренироваться. А по сути - неуважение к автору.

Односложная похвала также как правило бессодержательна, даже если конкретна. Если человеку действительно что-то понравилось, он не пожалеет времени чтобы вам об этом сообщить и способен развернуть свое сообщение.

 

И еще: если вам пишут молодые (а иногда и не очень молодые) лица ПРОТИВОПОЛОЖНОГО пола, подумайте, зачем они это делают.

Очень многие парни и девушки сознательно или бессознательно ищут внимания со стороны ровесников. Для этого не обязательно подводить статистику: и так ясно, что большая часть отзывов идет от мужчин к женщинам и обратно. Все это не очень серьезно, если вы претендуете хоть на что-то значительное.

И совсем не смешно: не забывайте, что время от времени любовь становится необъяснимо однополой...

 

ОТЗЫВЫ-КРИТИКА

 

Критика-критике рознь. Но обычно чем более развернуто и конкретно, тем лучше для вас.

Односложные эмоциональные замечания типа "бред", "вы бездарный поэт" не несут никакой информации, такие возгласы можете спокойно проигнорировать либо вежливо попросить, чтобы вам объяснили, где вы ошиблись. Обычно после этого наезжающий либо испаряется, либо меняет тон и действительно покажет вам, где вы допустили неточности, ошибки и т.д.

Неразвернутая критика (иногда с кучей реверансов в вашу сторону) гораздо более ценна, но и здесь не забывайте, что рецензент может о чем-то сознательно умалчивать.

Критерий качественной критики, на мой взгляд, это всего-навсего, точность, а также абстрагирование от личности автора. Что бы там ни говорили, что критик обязан вживаться в роль автора, все обстоит ровно наоборот: критик должен оценивать исключительно стихотворение, вне зависимости от внутреннего мира автора. Непереход на личности - всего лишь частный случай этого основополагающего правила.

Полноценный критический разбор - достаточно редкое удовольствие - обладает такими свойствами. Почти наверняка он вам не понравится, но если вы действительно хотите совершенствоваться, откроет вам глаза и может быть укажет пути развития. Но это вовсе не означает, что вам нужно со всем соглашаться! Критик, в не зависимости, расположен он к вам или нет, тоже может оценивать стихи тенденциозно или даже прямо ошибаться. Главный судья все равно остается автор, главное, чтобы он действительно был судьей, а не ленивым созерцателем собственных успехов на фоне потока пустых восхвалений.

 

Дмитрий Маслов - Критика, 2008

[Самарянка 4 706]

Григорий Дашевский: как читать современную поэзию

 

Поэт, переводчик и критик о том, как устроены современные стихи

 

Одной из самых темных областей литературы, вызывающей наибольшее количество предубеждений или просто непонятной человеку без специальной подготовки, можно назвать современную поэзию... Григорий Дашевский рассказал... о том, как свойства стихов определяются способом их чтения, почему Иосиф Бродский считается «последним поэтом» и, наконец, о том, почему в нынешней политической ситуации русская поэзия должна выйти из лаборатории на площадь. 

 

Исторически ликбез — это не просто обучение чему-то с нуля. Его предпосылка в том, что где-то лежат недоступные вам сокровища и когда ликбез устранит ваше незнание или предрассудки, то вы к этим сокровищам получите доступ, получите ключ. Например, есть понятие «абсолютный слух», которое постоянно присутствует в разговорах профанов о музыке, и вот профессионал говорит: вы имеете о нем превратное представление, и это мешало вам понять, как все устроено, мешало если не слушать музыку, то по крайней мере думать о ней.

Но поэзия устроена иначе. В ней нет сообщничества профессионалов, которые одинаково понимали бы какой-то тонкий термин, и нет такого, что чем дальше человек от них отстоит, тем неправильнее он его понимает. Ключ к стихам — не то, что человек — правильно или неправильно — думает о поэзии, а то, что человек думает о себе или о своей жизни. Как написал Виктор Коваль — «Думайте не над смыслом сказанного, а над жизнью услышавшего». Этим определяется его способ чтения, о котором и имеет смысл говорить. Почти двести лет наш способ чтения был романтическим. Что это такое? Например, когда мы читаем стихотворение Лермонтова «Белеет парус одинокий», то хотя там нет ни слова про человека, а все про какой-то корабль с парусом, — мы почему-то понимаем, что это про меня, про «Я», про душу, хотя в самом стихотворении это не сказано. Вот у Горация тоже есть знаменитое стихотворение про корабль: «О корабль, снова бури несут тебя в открытое море, берегись!» И тоже не сказано, что за корабль, но людям почему-то было понятно, что имеется в виду государство, а не чья-то мятежная душа. У читателя Горация главная тревога была об уникальном целом, к которому он принадлежал, а у романтического читателя — о его собственном уникальном Я. С помощью своей главной тревоги мы и читаем стихи. Романтический способ чтения — это такой, при котором мы автоматически под любое стихотворение как его тему подставляем себя. 

На уровне слов это выражено у поэта, казалось бы, антиромантического, но на самом деле существующего абсолютно внутри этой традиции — Бориса Пастернака:

Меж мокрых веток с ветром бледным

Шел спор. Я замер. Про меня! 

Это кажется абсолютно новым и его собственным открытием, но еще за полтораста лет до того, как он это написал в 1917 году, сентименталисты и романтики нас научили, что любой пейзаж — это про тебя. Почему нам всем, городским жителям, не таким уж любителям природы, бесконечные пейзажные стихотворения до сих пор кажутся близкими? Потому что мы делаем эту мысленную подстановку: каким-то образом все состояния природы являются отражениями нашей общей с автором души. Пейзаж, описанный объективно как явление природное, а не душевное — скажем, в дидактической поэзии от «Георгик» Вергилия до «Садов» Делиля, — на нас не производит впечатления: к чему нам подробное описание, как растут яблони. (На самом деле, читая Вергилия, можно понять, что он тоже говорит про человека, но у него между природой и человеком совсем не такая связь, к какой мы привыкли, когда каждая природная картина дает новую форму переливам нашей внутренней бесконечности.) 

Правильный читатель стихов — это параноик. Это человек, который неотвязно думает о какой-то важной для него вещи — как тот, кто находится в тюрьме и думает о побеге. Он все рассматривает с этой точки зрения: эта вещь может быть инструментом для подкопа, через это окно можно вылезти, этого охранника можно подкупить. А если он зайдет туда как инспектор — он увидит что-то другое, скажем, нарушение порядка, а если как праздный турист — он увидит только то, что отличается от его прежних представлений, или то, что ему показывают. Читатель, который не воспринимает того, что нам кажется сокровищами поэзии, — это просто человек без собственной, параноидальной и почти агрессивной мысли о чем-то лично для него наиважнейшем — как, скажем, мысль о судьбе государства для читателя Горация или мысль о своем Я для читателя романтической поэзии. Чем сильнее в человеке эта мысль, тем более в далеких от него, неясно о чем говорящих или говорящих будто бы совсем не о том текстах он готов увидеть на нее ответ. Нам всем это знакомо по критическим моментам жизни: когда мы ждем ответа на жизненно важный вопрос от врача или от любимого существа, то мы во всем видим знаки: да или нет. Чем мы напряженнее об этом думаем, тем больше видим подсказок, а для человека равнодушного ответом будет только собственно письмо от самого врача. Так вот, современная поэзия рассчитана на людей с массой разных, заранее не условленных между автором и читателем жгучих вопросов. 

Романтическая эпоха была эпохой заведомого уговора между авторами и читателями: о чем бы мы ни говорили, мы имеем в виду жизнь внутреннего человека, душевные глубины, что-то бездонное, что есть внутри каждого из нас и в каком-то смысле едино. Любые оттенки его состояния существенны, любое стихотворение понимайте как зеркало, в котором вы видите себя. Но здесь было и самое уязвимое место романтизма: с одной стороны, это «Я» понимается как общее для всех людей, и тогда, казалось бы, романтизм не говорит ничего, чего не говорили бы людям все мистики: внутри у каждого живет бездонная единая для всех сущность. Но мистики при этом говорили о равной божественности этой сущности во всех людях. А романтики это главное и почти единственное сообщение мистики, что каждый человек — царь, забывший свое предназначение, — ухитрились видоизменить так: царь — это только ты. Романтизм — это бесконечная комната смеха наоборот, где каждый человек думает, что он — единственный, кто похож на уникальное существо в зеркале, что только он там отражается. 

В этом одновременно и освобождающая, и разлагающая сила романтизма. В сообщение о том, что у каждого человека внутри есть божественная или стихийная бесконечность, романтизм вводит эту очень суетную исключительность, очень суетное сознание собственной отличности от других: «Только в тебе есть эта бездна; посмотри — в других ее нет». В этом смысле гениально устроен «Герой нашего времени», где каждый читающий — это Печорин, а каждый читающий эту же книгу его сосед — Грушницкий, а третий человек видит, что они оба — Грушницкие. Это бесконечная игра отражений. 

Так вот: для русской поэзии этот уговор закончился на Бродском. Бродский в определенных отношениях довел его до предела и сумел заново оживить в уже далеко не романтическую эпоху романтическое самоощущение, потому что он делает следующее: на уровне всех деклараций — он антиромантик, певец заурядности: «я — один из всех, пепел, пыль, папоротник»; а на уровне, так сказать, операторской работы он все время в центре экрана. Его поэтика, мне кажется, очень сильно определялась именно киновпечатлениями, тем соединением заурядности и исключительности, которое идеально получается именно в кино. Кино может направить наш взгляд на человека, который ничем не отличается от других и сам ничего не делает, чтобы привлечь наше внимание. Такие кадры особенно действуют на подростков: не действие, не реплики, а пустые проходы. Кто-то — не важно, Джеймс Дин или Бельмондо у Годара — идет себе: внешне он такой же, как все, он рассеян, он думает о своем — но заданная камерой направленность нашего взгляда именно на него задевает те самые струны собственной исключительности в душе зрителя. 

Вот для той стадии этого романтического чувства, когда внутри человек все еще сознает себя исключением, но уже знает, что эту исключительность нельзя выразить вовне, Бродский нашел идеально резонирующую форму: на поверхностном уровне у него собственное Я тождественно всем остальным, а на уровне структуры — оно остается исключением. Все разговоры о том, что «после него нет поэтов», означают на самом деле, что после него нет романтических поэтов. Он довел романтическую линию до максимальной скрытности на поверхностном уровне и до максимальной резкости на глубинном уровне, и человеку, который захотел бы эту линию продолжать, ее продолжать просто некуда. Это совершенно не значит, что поэзия после Бродского обязательно должна быть антиромантической: она просто другая. Она уже вне романтического уговора.

Здесь происходит расслоение читателей. Есть люди, которые не имеют этой своей болезненной неподвижной идеи, придающей смысл любому, даже бессмысленному сочетанию слов, и им поэтому нужно, чтобы стихи сами говорили, о чем они — как, например, стихи Веры Павловой: они очень талантливые, они находят формулы для массы вещей, просто они сами заявляют свою тему: если тебе эта тема неинтересна, ты их читать не будешь. И есть какой-то небольшой слой людей, который не просто имеет этот свой вопрос, но и ищет на него ответ в поэтических текстах. Вообще говоря, не обязательно искать его именно в стихах: этот вопрос можно прилагать ко всему. Я не говорю даже о других видах искусства. Но сам современный город — такая сложная разнообразная вещь, что, если ты просто по нему идешь или едешь, ты увидишь в нем, как в кофейной гуще, миллион «да» и «нет» на то, что у тебя в голове. 

Поэтому ключевая проблема состоит в том, как эту самую поэзию рекламировать. Какие у нее, в этой ее функции ответа на еще не заданные, но кому-то крайне важные вопросы, преимущества перед другой кофейной гущей — перед той, которая вокруг. Романтизм знал главный вопрос: человеческая душа хочет смотреться в зеркало; а сейчас этот вопрос неизвестен. У стихов нет своего сообщения: нельзя сказать, что они говорят что-то такое, чего не говорит никто другой, потому что в конечном счете о чем они говорят — решаешь ты. 
 

 

 

Но сейчас, как мне кажется, длится — или только сейчас на наших глазах заканчивается промежуточный период, во время которого праздным был бы разговор о единственно важной вещи при разговоре о лирике, а именно о душе читателя. Давно уже закончилось время того уединения и сосредоточенности, которым для читателей поэзии фактически было все советское время. (Тут, скажем в скобках, было две линии. Когда выход наружу, в мир, диктовался необходимостью, как в тридцатые — сороковые годы, тогда настоящая поэзия была не только поэзией почти сентименталистского уединения, отказа и ухода, но и поэзией мира — например, поэзия Бориса Слуцкого, который всю жизнь оставался человеком этих лет. И было время послеоттепельное, более благополучная и мягкая советская жизнь, когда все стихи, предназначенные для души, вышедшей из затвора в мир, были заведомо частичными: это был поддельный ответ. Тут была линия детски-простодушная — Евтушенко, Вознесенский, но была и другая, промежуточная, — например, Самойлов, на которого было непонятно, как смотреть: ты за белых или за красных? Ты со мной в бетонной келье, в которой любой человек, читавший стихи Серебряного века, — и даже без стихов, просто всякий человек с вдруг проснувшимся самосознанием ощущал себя заточенным, — или ты с теми людьми, которые все это бетонное построили и тут хозяйничают? 

 

На уровне практической деятельности я прекрасно понимаю правоту всех, кто выбирал выход в мир. Мариэтта Чудакова много раз программно обосновывала, что в советское время был правильным не уход от мира, а пробивание в печать той или иной строчки; но в стихах это не работало. Есть гениальный фильм «Джентльмены удачи», в котором вся советская жизнь изображена как детский сад или тюрьма, причем одно является изнанкой другого, у них один главный человек: пахан, и он же директор детского сада. Так вот, поэзии приходилось решать: ты в детском саду или в тюрьме? Там в одной сцене появляется такой персонаж — нормальный советский инженер с семьей. Из инженеров состояло реальное общество, но внутри фильма это несуществующая фигура: есть дети и есть зэки, а никакого инженера нет; как будто человек из зала влез на экран — вторжение, замечательно в фильме обыгранное. Самойлов был для меня вроде такого инженера.

 

Девяностые годы — особая история, о которой любое обобщение всегда кажется ложным, потому что суть их была именно в распаде на отдельные истории. Прекрасные годы свободы? — нет; ужасные годы нищеты? — нет. Катастрофа? — да: но катастрофа в том и состоит, что ты не можешь ее обобщить. Тогда поэты вдруг исчезли из читательского поля зрения, то есть поэты остались, где были, а само это поле зрения исчезло. Только Дмитрий Алексаныч Пригов заставлял на себя смотреть и тем самым это поле отчасти гальванизировал. Что бы он ни делал и ни произносил, он всегда как будто вернулся с каких-то полей войны, и, глядя на эту его воинскую собранность, ты понимал, что перед тобой демонстрация того самого одиночного выживания во вдруг наступивших вакуумных условиях, на которое мы все оказались обречены. Другое дело, что он это выживание именно что демонстрировал: «я выжил, а вы как хотите», — а силы для такого выживания могли дать совершенно другие авторы, от Еремина до Некрасова, — если бы человек захотел эти силы черпать в стихах и если бы он об этих авторах узнал. 

А нулевые годы — межеумочное время, когда мы не можем сказать, что происходит с читательской душой. Тут в скобках надо сказать, что в разговоре о людях, от которых мы ждем чтения поэзии, мы почему-то полубессознательно вычеркиваем из списка потенциальных читателей тех, кто читал стихи двадцать, тридцать, сорок лет назад, то есть бывшую советскую интеллигенцию; мы говорим о людях новых, живущих в новом мире — «креативном» или как его ни назови. И если оставаться в рамках этого ограниченного, на массе наших предрассудков держащегося читательского «мы», то эти «мы» (для простоты можно сказать — те, кто сейчас вышел на Болотную) в последние десять лет жили в очень странной ситуации как бы искусственного или притворного уединения. 

Это не был затвор советских времен с вынужденным или добровольным уходом от мира к себе, но не было и полноценное существование в мире. Они, эти «мы», существовали в полумраке, на каких-то детских, вторых ролях — они двигались по промежуточному маршруту между двумя пределами: с одной стороны, есть абсолютные требования одинокой души, с другой — есть требования человека деятельного, который сталкивается с внешним миром с той же абсолютностью, с какой душа существует в своем внутреннем мире. В таком столкновении с миром жили, например, пушкинские читатели: это были люди не лишние и не праздные, они находились с миром в некоторых прямых отношениях. И когда в «Бахчисарайском фонтане» хан Гирей — посреди битвы! — замирает с подъятой саблей в руках и льет слезы, то это не просто смешная ошибка, а отражение абсолютно фундаментального противоречия между реальностью мира, в которой сам Пушкин, его читатель и его стихи в целом существуют, и этой возможностью замереть, созерцая собственную бездонность, которая должна быть у романтического героя. 

Так вот, десять лет те, кого мы почему-то зачислили в потенциальные читатели стихов, не сталкивались с миром, но и с собственной душой они не сталкивались, а умудрялись пройти между ними, как между Сциллой и Харибдой. Такое время ждет от стихов предсказуемости форм, смыслов, аллюзий, то есть ждет поддержания сна — не настоящего сна, где ты можешь столкнуться с чудовищами подсознания, а поддержания полусонной деятельности. В этой ситуации нет необходимости в гадании на кофейной гуще. Когда ты находишься в каких-то непредсказуемых пространствах внешнего мира или внутреннего, ты начинаешь хвататься за подсказки: это хватание и есть то, что мы называем культурный интерес: «кто на море не бывал, тот Богу не маливался». Но десять лет у нас не было непредсказуемости, и поэзия существовала поэтому под паром. Она внутри себя вела какую-то лабораторную работу, и какие-то люди говорили «ого» на то или другое. Здесь конкретные авторы не подпадают ни под какое осуждение — я просто говорю о том, почему даже самые точные, замечательные авторы, как Михаил Гронас, Мария Степанова или Елена Фанайлова, все равно в целом оставались внутри оранжереи. Если сейчас начнется эта непредсказуемая жизнь, которой многие справедливо боятся, а многие не менее справедливо хотят, — тогда можно будет людей, бегущих к гадалкам, направлять туда или сюда. А пока они к ним не бегут — саму эту потребность не навяжешь.

Если считать, что помимо гущи для гаданий поэты дают образцы речи, то сейчас нужны образцы не хорошей, правильной, культурно насыщенной речи, а речи уместной и ясной при отсутствии общего культурного багажа. Сверхплотная цитатность в перестроечных стихах Кибирова была совершенно уместна, потому что тогда было время хоронить общих мертвецов — всех сразу, и советских, и русских классических — и в последний раз их собрать; но с тех пор это окликание мертвых превратилось просто в гальванизацию, как, например, в стихах Быкова — они потому и популярны, что верно отражают наше нежелание расставаться с этими мертвецами, нас будто бы до сих пор объединяющими. Ведь цепляние за узнаваемые цитаты, размеры, образы в популярных стихах происходит во многом от страха реальности, от страха оказаться среди чужих, от страха признать, что уже оказался среди чужих. Нет уже никаких цитат: никто не читал того же, что ты; а если и читал, то это вас не сближает. Время общего набора прочитанного кончилось, апеллировать к нему нельзя. Работает та речь, которая уместна в данной ситуации: мгновенной ситуации, как она сложилась между нами, которую мы оба видим одинаково, — и только на это мы можем опираться. У нас ведь практически всегда получается объяснить то, что мы действительно хотим сказать, в ситуации необходимости. Когда нужно объяснить дорогу к дому, если человек не знает этого ориентира, я подскажу ему другой; если мы что-то реально знаем, то мы свободны в выборе слов, мы обходимся и без логики, и без ссылок на прочитанное. Среди тех, кто пишет сейчас, само это ежесекундное обнуление всех предыдущих знаний и умений в пользу абсолютного осознания текущей ситуации, полного владения ею есть в стихах Гронаса. У него ничего не оставлено за рамками стихотворения, все дано прямо в нем самом: вся ситуация дана здесь, все связи установлены прямо здесь, и тема их прямая — что у нас ничего не осталось. 

Поэзия всегда именно это и делает — она тематизирует условия собственного существования, превращает в предмет разговора то, что является условием разговора. И вот нынешняя политическая ситуация может, мне кажется, привести к страшно интересным последствиям. У нас же практически нет публичной речи: не как краснобайства, а как речи, которая действительно что-то решает, потому что для этого действительно нужны настоящие суды и настоящий парламент. Сейчас все уже заранее решено предварительными закулисными сговорами, а парламентские или судебные речи — это или декорация, или бессильные выкрики не участвующих в сговоре. Должна появиться речь, которая и будет решать исход событий, а не сговор через подмигивание и речь непубличную, свойскую, через ту клановую речь, которой участники закулисных сделок связаны так же семейно и тепло, как интеллигентский круг — своими словечками и цитатами. Как если бы в нашем с вами разговоре для постороннего наблюдателя мы были два разных человека, а на самом деле под столом были бы связаны каким-то сиамством, заранее обо всем договорились, и наша речь была фикция. Когда этого не будет, а будет речь с непредсказуемым исходом в политике и в суде — вот тогда поэзия в ее функции образца для речи окажется в действительно новой ситуации. 

Весь интерес нынешнего момента в переходе от семейного тепла к публичному свету: выйдя на огромную площадь в мороз, сто тысяч человек по-разному решают, что им важнее — что они стали друг другу и всем остальным вдруг видны на свету или что им всем вместе так семейно и так тепло? В речи эту семейность невозможно поймать на уровне конкретных слов, на уровне каждой отдельной фразы — но, например, мы о Путине и вообще о властях говорим так, как люди говорят, когда их сам предмет речи не слышит, как будто мы находимся с ним не в общем пространстве. А в общем пространстве другие правила, другие силовые линии речи: пусть человек нам очень не нравится, мы не будем о нем говорить в глаза так же, как за спиной. Мы можем говорить даже грубее, мы можем говорить «ненавижу тебя, тиран» — но иначе. Мы не знаем, кому у Пушкина адресовано проклятие «самовластительный злодей» — но мы знаем, что кому-то оно адресовано, что это сказано не за его спиной. Только для очень узкого лицейского круга он говорит по-другому: «Он человек, им властвует мгновенье» — а у нас это автоматически подразумевается, что некие они нас не слышат. И это очень сильно видно и в стихах — не в политических, а в стихах вообще: это тоже речь не при чужих. 

И может быть, это отчасти ответ на тот вопрос, почему про потенциальную читающую публику мы говорим в узком, «креативном» составе и не учитываем тех, кто когда-то составлял советскую интеллигенцию, кто был читателем и самиздатских, и советских стихов, — потому что они из этого семейного теплого круга оказались выброшены в холодный мир и нового круга не образовали, остались каждый осколком прежнего. А замкнутое, семейное, не вполне освещенное пространство заселилось новой публикой. Но из теплого сумрака людей теперь буквально гонит органическая потребность в просторе, в возможности взаимодействовать непредсказуемо, помимо предварительно установленных уговоров, не переплетаясь ногами под столом. И поэзии придется давать образцы речи вот в этих условиях — при чужих, на холоде и на свету. 

И это, в частности, может привести к той перемене, которую тоже одни давно ждут, а другие боятся, — от традиционных размеров к верлибру. У Михаила Гронаса есть по этому поводу теория, которая сводится к тому, что поэзия сохраняет традиционную форму до тех пор, пока имеет мнемоническую функцию — пока ее заучивают в школах, пока люди твердят ее наизусть в отсутствие свободы печати, как в советское время, когда нужна поэзия запоминания; как только это уходит и со стихов снимают мнемоническую оболочку — начинается верлибр. У меня тут есть встречное соображение, что верлибр — это именно стихи в пору публичной речи, потому что верлибр похож на проповедь, на речь в парламенте или в суде; он все время произносится на свету. В том, что Гронас называет мнемонической функцией, есть же и другой аспект: благодаря этой функции человек как будто про себя может бормотать стихи в полумраке душевного уединения, сам с собой. А верлибр — это то, что ты произносишь другому. 

Конечно, как стихи, имеющие своей центральной функцией эту мнемоническую, внутридушевную, интимно-сумеречную, могут превращаться в «Мы живем, под собою не чуя страны» — так же и верлибр, свою главную прототипическую функцию имеющий в публичной речи, обращенной не к себе и не к милому или потенциально близкому, а к абсолютно чужому человеку, может превратиться и во внутренний разговор — но он и туда внесет свою чуждость. Ты будешь говорить сам с собою уже не в ритмическом и отчасти внутриутробном убаюкивании размера, а как если бы внутри у тебя существовал холод и голод публичного пространства. Вот это пространство, голодное, холодное и освещенное, будет теперь создаваться параллельно — на площади, в суде, в парламенте, внутри человека и внутри стихов.

 

 

Записала Варвара Бабицкая​

Изменено 30 мая, 2018 пользователем Самарянка

[Самарянка 4 706]

И еще хорошая статья Марии Галиной. Особенно про канарейку в шахте понравилось.

 

О ПРОФЕССИИ КРИТИКА

 

Критики, как мне  кажется, бывают трех видов а) хотят, чтобы люди узнали о том, что есть достойные книги; б) хотят как-то анализировать текущий процесс; в) хотят влиять на литературный процесс (если это и возможно, то лишь при очень мощной харизме, иначе такие претензии выглядят довольно смешно).  Я скорее четвертая разновидность, такой критик-аутист, который,  если что-то понравилось, просто хочет посредством попыток понять, почему оно понравилось, как бы перечитать текст еще раз, встретиться с ним еще раз. Это все равно как подросток взахлеб пересказывает для собственного удовольствия любимое кино или приключенческий роман – «И тут он ему ка-ак врезал!». Вот и я занимаюсь этим же – для собственного удовольствия, а слушатель (в данном  случае читатель) – всегда найдется. В крайнем случае его можно взять за пуговицу и не отпускать.

 

Понятно, что такая критика не может быть профессиональной, она импульсивная и чисто вкусовая и именно поэтому к профессиональным критикам я себя не причисляю. А задевает меня в общем и целом то, что не относится к современному реалистическому роману – именно эта разновидность литературы мне кажется безмерно скучной (я тут особо оговариваюсь – это, вероятно особенности моего восприятия, а не вина литературы, и да, исторические романы сюда не относятся). Но если вычесть современный российский реалистический роман (а, ладно, не только российский!), эту «большую прозу», этот муляж «настоящей литературы», с пафосом, идеей и надуванием щек, то останется много всего – и поэзия, и историческая проза, и экспериментальная проза, и эссеистика, и научные труды, и научпоп, и, конечно, фантастика…

 

Само слово «фантастика» у нас скомпрометировано огромным количеством агрессивного, пошлого и бессмысленного трэша, от которого не отмыться ни авторам, ни издателям. Потому давайте тут договоримся просто отнести сюда все, что не реализм – и тогда окажется, что это примерно  треть российского премиального пула; к тому же сюда войдут почти все опорные книги по крайней мере начала ХХ1 века, по крайней мере в России; «Дом в котором…» Мариам Петросян или «Перевод с подстрочника» Евгения Чижова (недооцененный, но совершенно великолепный роман); «Колыбельная» Владимира Данихнова (я знаю, спорный момент, но это не столько реализм, сколько мрачная метафора) или «Лавр» Водолазкина, или питерский текст, или, я не знаю,  пермский, уральский текст - «Сердце Пармы» Алексея Иванова; «2017» Ольги Славниковой, те же захваленные «Петровы в гриппе…»… Вероятно, это происходит потому, что данные книги описывают не казус, но узус, то есть выходят на уровень неких значимых обобщений, а читать о приключениях, скажем,  молодого манагера в столичных декорациях и как он там пришел к Богу, мне скучно до боли в скулах… 

Кстати, именно не-реализм порождает огромный массив того, что зовется «непрофессиональной критикой», то есть очень вовлеченной, очень эмоциональной читательской рефлексии – с выкладкой отзывов и дискуссий на профильных литературных сайтах – явление, о котором пока мало кто задумался, и уж точно никто не анализировал.

Ну и конечно, поэзия, которая поднимается на несравнимо более высокий уровень обобщения… К тому же,  здесь «как это сказано» почти всегда важнее того «о чем это сказано» (или метод и объект так плотно спаяны, что отделить одно от другого невозможно).  Это же замечательно интересно, как и почему вот это работает, а вот это не работает, хотя бы казалось, и то и то об одном и том же…

 То есть я в основном пытаюсь понять (для самой себя) как нечто происходит и почему,  наверное все-таки естественно-научное образование сказывается; но хороший текст тем и хорош, что его нельзя повторить, он не предлагает универсального или по крайней мере воспоизводимого инструментария, алгоритма, очередную задачу приходится каждый раз решать заново… Поэтому если удается выйти на что-то важное, подметить какие-то закономерности, то они будут лежать уж точно не в литературной, а в социальной, культурологической плоскости; скажем нынешнюю чудовищную архаизацию транслируемых «сверху» смыслов, да и архаизацию самого способа трансляции, самой риторики, я предсказала задолго до ее тотального воцарения, просто потому что лет десять назад и в поэтических текстах, и в «не-реализме» (вот же язык не поворачивается сказать «в фантастике», спасибо борзым авторам и издателям) появились вдруг сразу и независимо друг от друга определенные образы, знаки, метафоры… Ничего такого, никакой социальной прогностики, просто частота использования определенных символов заметно возросла.

 

Конечно банальностью будет сказать, что сопрягатель слов, литератор --  это такая канарейка в шахте, но банальное утверждение в 90% случаев верно. Да, канарейка в шахте, помимо всего прочего. Ну и напомню что канарейка в шахте подает сигнал опасности тем манером, что сначала мечется и немузыкально свистит, а потом и вообще помирает. То есть, нежная, красивая, возвышенная песнь это как бы нее ее, канарейки, собачье дело в данном случае.

[Самарянка 4 706]

 

Все так... 

[JuliaGEm 52 381]

 

 

Все так...

Идеально!